Примерно в то же время, пока этот бедный юноша корит себя за растрату четырех флоринов, как за преступление, одна из его вдовых кузин умирает, оставив трех сирот. Занд тут же спешит утешить несчастных детей и смиренно просит мать взять под свою опеку самого младшего. Ее ответ радует его безмерно, и вот как он ее благодарит:
«За ту величайшую радость, с которой я прочитал ваше письмо, и за теплоту, с какой душа ваша говорит со мною, да благословит вас Господь, моя матушка! Вы взяли к себе малыша Юлиуса, на что у меня были все основания надеяться и даже верить. Это снова заставляет меня испытывать к вам глубокую благодарность, тем паче что, в моей полнейшей уверенности в вашей доброте, я пообещал своей маленькой кузине, когда она еще была жива, что так и случится, и вот, после смерти ее вы исполнили это мое обещание!»
В начале марта Занд почувствовал легкое недомогание, которое, даже не будучи серьезной болезнью, заставило его поехать на воды. Мать его в это время находилась в Редвице, на металлургическом заводе, располагавшемся в трех четвертях лье от курортных мест Вундизеля. Занд поселился у матери. Он неохотно отрывался от занятий даже для того, чтобы сходить на воды, однако эти процедуры, а также званые ужины и прогулки, коих требовало его здоровье, нарушали привычный для него распорядок, что также вызвало в нем угрызения совести. Вот что он записал в своем дневнике 13 апреля:
«Жизнь без возвышенной цели, к которой обращены все мысли и все деяния человека, пуста и скучна, и мой сегодняшний день – тому доказательство. Я провел его в кругу родных, и мне это, конечно же, было очень приятно. Но что полезного я сделал? Я без конца ел, а потом, когда сел за учебники, ничего хорошего из этого не вышло. Вялый и меланхоличный, вечером я побывал в гостях у двух или трех семей и вернулся домой в том же состоянии тела и духа, с каким из него вышел».
Для верховых прогулок брат одолжил Карлу маленькую рыжую лошадку, которую тот очень любил. Эта лошадь куплена была ценою больших ограничений, поскольку, как мы упоминали ранее, семья Зандов была небогата. Следующая запись в дневнике, касающаяся этой лошадки, дает нам представление о том, насколько наивное было у Карла сердце.
«19 апреля.
Сегодня я был счастлив на заводе и славно потрудился рядом с моей доброй матушкой. Вечером мы с рыжей лошадкой вернулись домой. С позавчерашнего дня, когда она дернулась в сторону и повредила ногу, она упрямится и не хочет слушаться. Дома она отказалась от пищи. Я сперва подумал, что корм ей не понравился, и предложил ей несколько кусочков сахару и пару палочек корицы, которую она очень любит. Лошадка понюхала угощение, но есть не стала. Наверное, у бедняжки, помимо раны на ноге, еще что-то болит. И если она, к несчастью, станет хромой или заболеет, все, и даже мои родители, сочтут виноватым меня, хотя я хорошо за ней ухаживал и, насколько это возможно, щадил. Господи, ты властен в вещах, как великих, так и малых! Прошу, отведи от меня эту беду и сделай так, чтобы лошадка как можно скорее поправилась! Но, если ты рассудил по-иному и это новое несчастье все-таки падет на нас, я постараюсь снести его мужественно, как искупление за какой-то грех. В остальном, Господи, я полагаюсь в этом деле на Тебя, вручаю Тебе свою жизнь и душу».
Двадцатого апреля читаем:
«Рыжая лошадка поправилась. Господь помог мне».
Немецкие нравы столь отличны от наших и противоположные порывы в одном человеке по ту сторону Рейна уживаются настолько часто, что просто необходимо было привести все эти выдержки из дневника, дабы читатель составил правильное представление о характере нашего героя, об этом сплетении наивности и здравомыслия, инфантильности и силы, уныния и энтузиазма, озабоченности делами сугубо материальными и поэтических идей, которые делают Карла Занда непостижимым для нас. Продолжим же писать этот портрет, ведь нескольких последних штрихов ему все еще недостает.
Полностью исцелившись, Карл возвращается в Эрганген и впервые прочитывает «Фауста». Сначала он изумляется и произведение это воспринимает как плод безудержной фантазии гения; но, перелистнув последнюю страницу, пересматривает первые впечатления и пишет:
«4 мая.
О эта ужасающая битва человека и демона! Что Мефистофель живет и во мне, я только теперь осознаю, и, Боже милостивый, это повергает меня в трепет!
Я закончил читать трагедию ближе к одиннадцати вечера и увидел и почувствовал этого демона в себе – столь явственно, что к полуночи, заливаясь слезами и будучи в полнейшем отчаянии, я уже боялся самого себя!»
В то же время Занд понемногу впадает в сильную меланхолию, от которой отвлечь его может лишь стремление очистить и возвысить нравы окружающих его студентов. Для тех, кто знаком с университетской жизнью, задача эта покажется сверхчеловеческой. Однако Занда это не остановило; и, если ему и не удалось распространить свое влияние на массы, вокруг него все же сплотился кружок единомышленников из числа самых умных и добродетельных студентов. Но и за этими апостолическими трудами его то и дело посещает необъяснимое желание умереть: он словно бы вспоминает небо и испытывает потребность туда вернуться. Эти свои настроения он называл «ностальгией души».
Его любимыми авторами были Лессинг, Шиллер, Гердер и Гете. Раз, наверное, в двадцатый перечитав произведения двух последних, вот что он пишет:
«Добро и зло соприкасаются: страдания юного Вертера и обольщение Вайслингена – истории почти что одного толка; как бы то ни было, мы не должны судить, что в другом хорошо или дурно, потому что это сделает Господь. Я много размышлял об этом и убежден, что ни при каких обстоятельствах нельзя позволять себе искать в ком бы то ни было дьявола и мы не имеем права никого судить. Единственное существо, над которым нам дана власть судить и осуждать, – это мы сами; нам и с самими собой хватает забот, трудов и огорчений.
Сегодня мне снова остро захотелось покинуть этот мир ради мира более совершенного; но желание это было продиктовано скорее унынием, нежели силой; следствие утомления, но никак не порыв души».
Тысяча восемьсот шестнадцатый год Занд посвящает своим благочестивым трудам в студенческой среде, постоянному изучению собственной природы и непрекращающейся борьбе с желанием смерти, его преследующим. С каждым днем он все больше сомневается в себе. Вот молитва, которую он записал в дневнике 1 января 1817 года:
«Господи, Ты послал меня на эту землю, наделив правом самому распоряжаться своей судьбой. Так даруй же мне милость, сделай так, чтобы в этом новом году внимание мое к самому себе ни на мгновение не ослабевало и чтобы я постыдно не прекратил анализировать свои мысли и поступки, как это прежде со мной случалось. Дай мне силы, дабы еще больше внимания я обращал на то, чем занят сам, и меньше – чем заняты другие люди. Да прибудет у меня душевных сил, чтобы я возобладал над желаниями тела и заблуждениями разума; даруй мне чистоту сознания и устремление к Небесному Царствию Твоему, дабы я принадлежал Тебе вечно и, если и случилось мне оступиться, мог еще к Тебе возвратиться!»
У Занда были все основания просить у Всевышнего сил для года 1918-го, и страхи его были пророческими: небо над Германией, прояснившееся было после Лейпцига и Ватерлоо, снова стало укрываться тучами. На смену колоссальному и всеобъемлющему деспотизму Наполеона пришел гнет мелких князьков, составлявших германский сейм, и единственное, чего добился народ, прогнав великана, – это оказался под властью карликов.
На всей территории Германии возникают тайные общества. Расскажем о них немного, ведь повествование наше затрагивает не только индивидуумов, но и целые нации, и при любой возможности мы стараемся расширить горизонт нашей маленькой картины.
Если уподобить германские тайные общества, о которых мы много слышали, но в итоге ничего не знаем, реке, то, поднимаясь по течению ее, можно сделать вывод, что источники, ее питающие, – это знаменитые общества иллюминатов и франк-масонов, наделавшие столько шуму во Франции в последние десятилетия XVIII века. Во времена Великой французской революции 1789 года различные философские, политические и религиозные секты подобного плана с энтузиазмом восприняли республиканскую пропаганду, и успех наших первых генералов часто объясняется негласными усилиями их участников.
Когда Бонапарт, который был осведомлен о деятельности тайных обществ и, как говорят, даже принимал в ней участие, променял свой генеральский мундир на императорскую мантию, все эти секты, взиравшие на него как на ренегата и предателя, не только восстали против него на территории страны, но и восстановили против него своих сторонников за границей. И, поскольку взывали они ко всему благородному и рыцарственному, что есть в человеке, многие откликнулись, и мелкопоместные князьки, сообразив, какую можно извлечь из этого выгоду, какое-то время их даже поощряли. Так, принц Людвиг Прусский был великим магистром одного из таких обществ.
Покушение на убийство, совершенное Штапсом, о чем мы уже упоминали, можно сравнить с раскатом грома, предвещавшим эту грозу. Но уже на следующий день был подписан Шёнбруннский мир, и унижение Австрии дополнило развал устаревшей конфедерации германских государств. Так и не оправившиеся от смертельного удара 1806 года и находясь под надзором французской полиции, эти общества, вместо того чтобы в открытую набирать приверженцев, были вынуждены делать это украдкой.
В 1811 году множество агентов подобных организаций оказались под арестом в Берлине, однако прусские власти, повинуясь тайному распоряжению королевы Луизы, покровительствовали им, и для них не составляло труда при случае ввести французских полицейских в заблуждение.
Начиная с февраля 1813 года неудачи французской армии возродили боевой дух тайных обществ, поскольку стало очевидно, что Господь на их стороне. С особенным энтузиазмом перемену восприняли студенты, активно при