соединяясь к их новым усилиям; едва ли не целые университеты полным составом записывались в армию добровольцами, выбирая в командиры своих ректоров и профессоров; героем этой кампании стал поэт Кёрнер, который погиб 18 октября в Лейпциге.
Триумф национального движения, два раза приведшего в Париж прусскую армию, значительную часть которой составляли добровольцы, породил в Германии ужасную реакцию, когда стали известны условия мирного договора 1815 года и новой германской конституции: вся эта молодежь, которая, по наущению своих правителей, восстала во имя свободы, скоро уразумела, что явилась лишь инструментом, коим европейский деспотизм воспользовался для укрепления своих позиций. Германское юношество потребовало было исполнения обещаний, им полученных, но политика господ Талейрана и Меттерниха довлела над ним и, заглушив первые же публичные выступления, вынудила молодых патриотов унести свое недовольство и надежды обратно в стены университетов, которым, благодаря своему особому статусу, легче было избегнуть интереса со стороны ищеек Священного союза. И все же, сколько бы их ни подавляли, тайные общества продолжали свою деятельность, соотносясь друг с другом посредством путешествующих студентов, кои, получив то или иное поручение в устной форме, путешествовали по Германии под предлогом сборов гербария и, переходя от одних гор к другим, всюду сеяли надежду и воодушевление, которым во все времена так жадно внимают люди и которых боятся короли.
Как мы уже знаем, Занд, увлеченный общим порывом, по собственному желанию участвовал в кампании 1815 года, хотя на тот момент ему было всего девятнадцать. По возвращении он, как и многие, разочаровался в своих радужных надеждах, и именно в это время мы можем наблюдать, как дневниковые его записи проникаются мистицизмом и грустью, хотя читатель и сам наверняка это заметил. Вскоре он поступает в одно из таких обществ – «Тевтонию» – и, возведя цели этой организации в ранг религии, предпринимает попытку сделать своих новых товарищей достойными миссии, которую они на себя возложили. Отсюда и его попытки морализаторства, имевшие некоторый успех, но большинством отвергнутые.
И все же Занду удается собрать вокруг себя круг из студентов-пуритан, насчитывающий от шести до восьми десятков человек, членов студенческого братства «Буршеншафт», которое, несмотря на постоянное зубоскальство со стороны соперничающего братства «Ландcманшафт», придерживалось выбранного политического и религиозного курса. Занд и его друг, по имени Дитмар, вскоре становятся главной движущей силой братства, и, хотя никакие выборы не проводились, дабы подкрепить их авторитет, то влияние, которое они оказывали на решения своих товарищей, доказывало, что при случае любое распоряжение, какое им вздумается дать своим приверженцам, будет исполнено. Свои собрания бурши устраивали на маленьком холме, увенчанном старинным замком, неподалеку от Эрлангена. Это место Карл с Дитмаром назвали Рютли в память о месте, на котором Вальтер Фюрст, Мельхталь и Штауффахер[39] поклялись освободить свою отчизну. Там, под предлогом студенческих развлечений, молодые люди построили из обломков старого здания новое, переходя попеременно от символизма к действию и от действия к символизму.
Движение буршей активно распространялось по стране, и это начало беспокоить не только князей и королей Германской конфедерации, но и власти крупных европейских держав. Франция направила в Германию свою агентуру, Россия же предпочла оплачивать местную; и часто причиной гонений на того или иного профессора, приводивших в отчаяние весь университет, становились письма из канцелярии Тюильри или Санкт-Петербурга.
Так, на фоне обострения внутриполитической обстановки Занд, поручив себя Господу, вступил в 1817 год в самом печальном состоянии духа, как мы это только что увидели, и причиной этого было, скорее, отвращение к существующему порядку вещей, нежели к самое жизни. Восьмого мая, предавшись меланхолии, которую он никак не мог одолеть и которая объяснялась тем, что все его политические ожидания оказались обмануты, он написал в дневнике следующее:
«Я никак не могу серьезно взяться за работу, и эта лень, эта ипохондрия, набрасывающая свою черную вуаль на все, что меня окружает в жизни, длится и нарастает, невзирая на моральный стимул, который я сам себе дал вчера».
На каникулах, дабы не обременять родителей дополнительными расходами на свое содержание, он не едет домой, отдав предпочтение походной жизни в кругу друзей. Вне всяких сомнений, это путешествие, помимо отдыха, имело цель политического плана. Как бы там ни было, в своем дневнике за все время, пока длился поход, Занд указывает только названия городов, в которых побывал. А мы добавим, что он настолько слушался родителей, что отправился в путь лишь после того, как получил дозволение от матери.
Когда Карл и Дитмар с друзьями вернулись, оказалось, что Рютли разорен их противниками из братства «Ландсманшафт». Построенный ими дом разрушен, обломки разбросаны по округе. Занд счел это дурным предзнаменованием и глубоко огорчился.
«О господи! Мне кажется, что все вокруг меня плывет и кружится, – пишет он в дневнике. – В душе моей сгущается мрак; моральной силы у меня становится все меньше, а не наоборот; я усердно тружусь и не получаю результата; иду к цели и никак не могу ее достичь; я истязаю себя и не делаю ничего значительного. Дни моей жизни проходят один за другим; забот и беспокойств все прибывает; и нигде я не вижу гавани, которая могла бы принять корабль нашего общего Дела, святого и истинно германского! В конце концов мы падем, поскольку уже и я колеблюсь. О небесный наш владыка и отец! Защити меня, спаси меня и направляй к той блаженной земле, которую мы без конца от себя отталкиваем безразличием и непостоянством своего ума!»
Примерно в это же время происходит нечто, повергающее Занда в глубочайшее горе: тонет в реке его друг Дитмар.
Вот какая запись появилась в его дневнике в то роковое утро:
«О всемогущий Боже! Что со мной будет? Уже две недели я веду беспорядочное существование и ни разу не смог заставить себя бросить внимательный взгляд в будущее или прошлое своей жизни; и с 4 июня по сей час я ничего не написал в дневнике. А ведь каждый день со мной случалось что-то, за что я мог бы вознести Тебе, о Господи, хвалу! Но душа моя в тревоге. Боже, не отворачивайся от меня! Чем больше препятствий, тем больше нужно сил…»
Вечером он прибавил к написанному еще несколько слов:
«Скорбь, отчаяние и смерть на друге моем, на моем всем сердцем любимом Дитмаре».
А это письмо он написал родным, и оно содержит рассказ о трагическом событии:
«Как я уже говорил, когда мои лучшие друзья У. К. и Ц. уехали, я очень сдружился с замечательным моим Дитмаром фон Анспахом. Дитмар – истинный и достойный немец, евангелический христианин, лучший из лучших, в конце-то концов! У него ангельская душа, всегда стремящаяся к добру, – безмятежная, благочестивая и деятельная. Он поселился в доме профессора Грюнлера, в комнате напротив моей собственной. Мы сблизились, мы стали поддерживать друг друга в наших трудах и – плохо ли, хорошо ли – делили на двоих радость и горе. В этот последний весенний вечер, поработав в своих комнатах и укрепившись в решимости противостоять житейским неурядицам и следовать своим целям, мы отправились к купальням на реке Редниц. Было около семи вечера. Собиралась гроза, но темные тучи были еще далеко, у самого горизонта. Э., который был с нами, предложил вернуться, но Дитмар отказался, говоря, что до канала рукой подать. Милостью Господа, не мною эти смертоносные слова были произнесены… И мы пошли дальше. Закат был великолепен, особенно сиреневые, подсвеченные золотом облака. Эта картина до сих пор у меня перед глазами, и я помню мельчайшие подробности того рокового вечера.
Дитмар вошел в воду первым. Из нас троих только он умел плавать, поэтому пошел вперед, проверяя глубину. Мы уже были в воде по грудь, а он, впереди нас, – по плечи, когда он предупредил, чтобы дальше мы не шли, потому что он не чувствует дна. Тотчас же он оттолкнулся и поплыл. Сделав с десяток гребков, он оказался на месте, где река разделяется на два рукава. Тут он закричал, попробовал достать ногами дна и скрылся под водой. Мы тут же выскочили на берег в надежде, что оттуда быстрее сможем ему помочь. Но у нас не было ни жерди, ни веревки, и, как я уже говорил, мы с Э. не умеем плавать. И тогда мы стали кричать и звать на помощь. В этот момент Дитмар вынырнул и из последних сил потянулся к ивовой ветви, свисавшей над водой. Но ветка оказалась слишком тонкой, чтобы выдержать его вес, и наш друг снова с головой ушел под воду, как если бы с ним случился апоплексический удар. Можете представить, в каком мы, его друзья, были состоянии, как, наклонившись к самой воде, всматривались мы напряженным и обезумевшим взглядом в ее глубины! Боже мой! Боже, и как только мы не сошли с ума?
На наши крики сбежалась целая толпа. В течение двух часов его искали на лодках и с баграми. Наконец мертвое тело его удалось извлечь из пучины. Вчера мы с почестями проводили его на место последнего упокоения.
Событиями, случившимися в конце весны, и началось самое серьезное лето моей жизни. Я встретил его в спокойном и меланхоличном настроении, и теперь, как видите, я если и не утешился, то, по меньшей мере, обрел опору в вере, которая, милостью Иисуса Христа, дает мне уверенность в том, что мы с моим другом встретимся на небесах, откуда он будет вдохновлять меня мужественно переносить испытания этой жизни. И теперь единственное, чего мне хочется, – это знать, что вы обо мне совершенно не тревожитесь».
Можно было бы предположить, что несчастный случай, произошедший со студентом, посодействовал сближению двух братств, «Буршеншафт» и «Ландсманшафт», но нет – взаимная их ненависть только обострилась. В числе первых, кто прибежал на призыв о помощи Занда и его товарища, был член братства «Ландсманшафт», умевший плавать. Но вместо того, чтобы броситься спасать Дитмара, он вскричал: