У меня нет надежды прожить еще один год и отпраздновать свой двадцать пятый день рождения. Да исполнятся же мои молитвы! Да умерит это описание моей теперешней жизни хоть в какой-то мере вашу тревогу! И пускай это письмо, в которое я вкладываю всю нежность моего сердца, не только покажет вам, что я достоин вашей невыразимой любви, но и послужит залогом того, что она будет длиться вечно.
Недавно я получил ваше драгоценное письмо от 2 декабря, милая моя матушка, а еще комиссия снисходительно позволила мне прочесть послание от моего доброго брата, которое я получил с ним вместе. Вы пишете, что в семье все здоровы, и посылаете мне засахаренные фрукты из нашего сада. Я вам сердечно за это благодарен. Но что радует меня безмерно, это что вы не оставляете меня заботой ни зимою, ни летом: вы с милой Юлией своими руками сорвали эти плоды и приготовили дома, для меня, – может ли быть для души услада большая?
Я искренне радуюсь появлению на свет нашего маленького кузена; передайте его прекрасным родителям и дедушкам с бабушками мои добрые поздравления. И я счастлив, что крещен он будет в дорогом моему сердцу приходе, и я призываю на него все небесные благословения.
Дабы не доставлять излишнее беспокойство следственной комиссии, мы вынуждены будем, я полагаю, отказаться от переписки. Поэтому спешу заверить вас, быть может, в последний раз, в моем глубочайшем сыновнем почтении и братской любви.
Нежно любящий вас,
И действительно, с этого момента всякая переписка между Карлом и его семьей прекратилась. Он написал им всего лишь раз, когда узнал, что его ждет. Это письмо мы увидим позже.
Как мы могли убедиться, в тюрьме Занд был окружен вниманием и заботой, и это продолжалось до самого последнего момента. Правда и то, что окружающие относились к нему не как к обычному преступнику: многие про себя жалели его, а некоторые и вслух оправдывали. Следственная комиссия, назначенная великим герцогом, затягивала рассмотрение дела, насколько это было возможно, поскольку тяжесть ранений Занда позволяла надеяться, что услуги палача не понадобятся и Господь возьмет исполнение приговора на себя. Однако судьи ошиблись в своих расчетах: мастерство врачей возобладало не только над болезнью, но и над самое смертью. Занд не исцелился, но жизнь теплилась в нем, и вскоре стало ясно, что казни не избежать.
Дело усугублялось и тем, что русский император Александр, удостоивший Коцебу должности своего советника, был осведомлен о причинах убийства и настоятельно требовал, чтобы правосудие свершилось. Следственной комиссии пришлось снова поднять дело. И все-таки оставался еще один предлог, чтобы не торопить события: из Гейдельберга вызвали доктора и приказали ему навестить Занда и составить точный отчет о его состоянии. Поскольку узник не мог встать с кровати, казнить его при таких обстоятельствах было невозможно, и члены комиссии надеялись, что доктор, подтвердив, что больной не может двигаться, тем самым даст им новую отсрочку.
Упомянутый выше доктор прибыл из Гейдельберга в Мангейм под предлогом, что хочет осмотреть Занда из чисто медицинского интереса. Он спросил у заключенного, не чувствует ли он себя хоть немного лучше и не может ли попытаться встать. Занд внимательно посмотрел на него и улыбнулся.
– Я вас прекрасно понял, герр доктор, – сказал он. – Комиссия желает знать, хватит ли у меня сил подняться на эшафот. Понятия не имею, но мы сейчас проведем маленький эксперимент.
С этими словами он встал и, призвав на помощь все свое несравненное мужество, сделал то, чего не мог сделать последние четырнадцать месяцев, – дважды обошел комнату и сел на кровать.
– Как видите, сил у меня хватает, – сказал он доктору. – Так зачем же судьям моим терять драгоценное время? С рассмотрением моего дела можно покончить. Пускай вынесут приговор, ведь ничто не препятствует более его осуществлению.
Доктор подал отчет, и больше ничего нельзя было поделать: Россия становилась все настойчивее в своих требованиях и 5 мая 1820 года верховный суд вынес приговор, утвержденный 12 мая его королевским высочеством герцогом Баденским:
«На основании материалов расследования и проведенных окружным судом дознаний, представленной защиты, заключений мангеймского суда и последующих консультаций суд признает обвиняемого Карла Занда из Вундизеля виновным в убийстве (в чем он не преминул сознаться) г-на Коцебу, советника российского императора, и в качестве справедливого наказания, а также дабы преподать всем прочим устрашающий пример, приговаривает его к смертной казни через обезглавливание.
Все судебные издержки, включая расходы на публичную казнь, ввиду отсутствия у осужденного средств возлагаются на органы правосудия».
Как видим, судьи вынесли Карлу смертный приговор, чего, впрочем, вряд ли удалось бы избежать, но по форме и сути своей он оказался настолько мягок, насколько это только возможно, ведь расходы на длительный и дорогостоящий судебный процесс могли бы разорить и без того небогатое семейство Зандов.
Однако прошло еще пять дней, прежде чем было принято окончательное решение. Это случилось 17 мая.
Когда Занду сказали, что у его двери стоят два советника юстиции, он догадался: они явились, чтобы огласить приговор. Он попросил дать ему минутку, потому что хочет подняться – это была вторая его попытка за четырнадцать месяцев, считая тот случай, который мы недавно описывали. И все-таки сил услышать, что ему суждено, на ногах у него не хватило: он настолько ослаб, что, поприветствовав эту ниспосланную смертью делегацию, попросил позволения сесть и заверил гостей, что причиной тому не малодушие, но телесная слабость.
– Добро пожаловать, господа, – продолжал он. – В последний год страдания мои настолько велики, что вы для меня – истинные ангелы-спасители.
Он выслушал приговор без всякого волнения и с мягкой улыбкой на устах. Когда же чтение было окончено, сказал:
– Господа, лучшей судьбы я для себя не желал, и когда больше года тому назад я задержался ненадолго на взгорке в окрестностях Мангейма, я увидел место, где будет моя могила. Так что мой долг – поблагодарить Господа и людей за то, что продлили мое существование до сегодняшнего дня.
Судейские удалились. Занд встал, чтобы почтить их уход, как сделал это, когда они впервые переступили порог его комнаты. И снова сел в раздумье на стул, подле которого стоял директор тюрьмы господин Г. Несколько мгновений – и по щекам осужденного скатилось по слезинке. И, обернувшись к господину Г., который был ему очень симпатичен, Занд сказал:
– Хочется верить, что мои родные предпочли бы, чтобы я умер таким жестоким образом, нежели от длительной и постыдной болезни. Сам я ничуть не страшусь, что скоро пробьет мой час и смерть моя обрадует тех, кто меня ненавидит и кого я, исходя из своих убеждений, должен ненавидеть сам.
Своей семье он написал следующее письмо:
«Мангейм, 17 число весеннего месяца 1820 года.
Милые мои родители, братья и сестры!
Вы, должно быть, уже получили через посредство следственной комиссии мои последние письма. Я ответил на ваши и, как мог, постарался вас утешить, описав состояние, в коем пребывает моя душа, и пренебрежение, с каким я с некоторых пор смотрю на все бренное и земное, тем более что так и надобно поступать, когда на другой чаше весов – исполнение замысла и интеллектуальная свобода, которая только и может питать человеческую душу; одним словом, я пытался вас утешить, заверив в том, что остаюсь верен принципам и убеждениям, о которых говорил раньше, и в этом отношении ничего не изменилось. Но все эти предосторожности с моей стороны были излишни, я уверен в этом, потому что никогда, пока я жив, вы бы не потребовали от меня ничего иного, кроме как чтобы Господь был у меня перед глазами и в сердце. И вы видели, что, под вашим руководством, эта заповедь вошла мне в душу и стала в обоих мирах, земном и горнем, моим единственным устремлением и счастьем. Я свято верю, что так же, как Он был всегда во мне и рядом со мною, Господь не оставит вас в момент, когда это послание уведомит вас о том, что приговор мой уже подписан. Я умираю с легким сердцем, и Всевышний даст мне силу, дабы я умер достойно.
Сейчас, когда я пишу эти строки, ничто в мире меня не беспокоит, и я надеюсь, что и ваша жизнь будет течь спокойно и мирно до тех самых пор, пока души наши не повстречаются, преисполнившись новой силы, чтобы разделить вечное счастье во взаимной любви.
Сколько я себя знаю, я именно так и жил – в безмятежности и мужественной, неутомимой любви к свободе, и желания мои были возвышенны. Таким я и умру.
Да пребудет Господь с вами и со мной.
Ваш сын, брат и друг,
С этого момента ничто не могло поколебать его умиротворения. Днем он разговаривал охотнее и веселее, чем обычно, спокойно спал, просыпался не раньше половины восьмого и говорил, что чувствует себя лучше, за что и благодарил Господа.
Приговор был оглашен, и вскоре все узнали, что казнь состоится 20 мая, то есть через три полных дня после того, как заключенному объявили о признании его виновным.
С позволения Занда к нему стали пускать людей, желавших с ним поговорить, – разумеется, тех, кого он сам захочет видеть. Из числа этих посетителей трое задержались в камере дольше всех прочих, и об этих встречах мы расскажем подробнее.
Один оказался майором из Бадена, командиром того самого патруля, который задержал или, вернее, подхватил умирающего Занда и доставил в госпиталь. Он спросил, узнаёт ли его Карл. У того же на момент, когда он нанес себе второй удар, мысли настолько перепутались, что лицо майора он если и видел, то мгновение, но зато сумел в подробностях вспомнить одежду, что была на нем год и два месяца тому назад, тем более что это была парадная форма. Когда же заговорили о том, что Занду предстоит умереть таким молодым, майор пожалел его, на что собеседник ответил с улыбкой: