– Я искренне желаю вам преуспеть во всем, прекрасная кузина, и не хочу омрачать такой счастливый день, как сегодня, разговорами о недоверии и подозрениях. Я не хочу чернить радость, царящую всюду по случаю вашей коронации, напрасными упреками в адрес слепой судьбы, которая женщине, обожаемой всеми нами, – я говорю о вас, моя кузина! – женщине, чей единственный взгляд способен осчастливить мужчину, вознеся его выше всех ангелов небесных, дала в супруги чужестранца, недостойного ни пребывать в вашем сердце, ни рядом с вами на троне!
– Вы забываете, Карл, – сказала королева, протягивая руку словно бы для того, чтобы заставить его замолчать, – вы забываете, что Андрей – мой муж и что такова была воля нашего деда, который призвал его править вместе со мной!
– Этому не бывать! – в возмущении вскричал герцог. – Андрей – король Неаполя? Знайте же: город содрогнется, население его восстанет и колокола наших церквей прозвонят к новой Сицилийской вечерне[6] прежде, чем неаполитанцы позволят управлять собой горстке венгерских пьяниц и дикарей, двуличному и уродливому монаху и принцу, которого все ненавидят так же пылко, как любят вас!
– Но в чем его обвиняют? В чем его провинность?
– В чем провинность? В чем его обвиняют? Народ обвиняет его в том, что он бездарный правитель, грубиян и дикарь. Знать возмущена тем, что он попирает ее привилегии и открыто покровительствует особам темного происхождения. А я, сударыня, – продолжал Карл Дураццо, понизив голос, – я обвиняю его в том, что он делает вас несчастной.
Иоанна вздрогнула так, словно чья-то грубая рука коснулась открытой раны. И все же она предпочла спрятать волнение под внешним спокойствием и с полнейшим безразличием ответила:
– Вы несете чушь, Карл. Кто дал вам основания полагать меня несчастной?
– Не пытайтесь оправдать его, кузина, – живо возразил герцог. – Вы погубите себя, но его не спасете!
Королева пристально посмотрела на кузена, как будто желая проникнуть в самую его душу и в полной мере уяснить смысл этих слов. Ужасная мысль промелькнула в ее сознании, однако принять ее было невозможно. И чтобы разузнать побольше о его планах, Иоанна сделала вид, что полностью полагается на его суждения и лояльность и готова излить перед ним душу.
– Ну хорошо, предположим, что я несчастлива, Карл. Что вы можете мне предложить, какое средство переменит мою судьбу к лучшему?
– Кузина, вы еще спрашиваете? Разве не все средства хороши, когда вы страдаете и эти муки требуют отмщения?
– Нужно еще иметь в своем распоряжении такие средства. Андрей от своих притязаний так легко не откажется: у него есть сторонники, и, если я решусь на открытый разрыв, его брат, венгерский король, может объявить нам войну и разорить Неаполитанское королевство!
Герцог Дураццо слабо улыбнулся, вслед за чем его лицо приняло зловещее выражение.
– Кузина, вы не понимаете…
– Объяснитесь, Карл! Говорите напрямик! – сказала королева, делая над собой усилие, чтобы не выдать конвульсивной дрожи, сотрясавшей ее тело.
– Выслушайте меня, Иоанна, – сказал Карл Дураццо, прикладывая ее руку к своей груди. – Чувствуете этот кинжал?
– Чувствую, – отвечала королева, бледнея.
– Одно ваше слово, и…
– И что же?
– И завтра вы будете свободны.
– Убийство! – вскричала королева, в ужасе отступая назад. – Выходит, я не ошиблась! Вы пришли предложить мне убийство!
– Это необходимая мера, – спокойно продолжал герцог. – Сегодня ее рекомендую вам я, но пройдет совсем немного времени, и вы распорядитесь об этом сами.
– Замолчите, несчастный! Не знаю, чего в вас больше – подлости или дерзновения; подлости, потому что вы поверяете мне свои преступные планы с уверенностью, что я вас не выдам; дерзновения, потому что, открывшись мне, вы не знаете, есть ли в моих покоях посторонние, которые нас слушают!
– Что ж, сударыня, раз уж я открыл перед вами душу… Как вы понимаете, я не могу уйти, не узнав, относите вы меня к числу своих друзей или к числу врагов.
– Подите вон! – презрительно вскричала Иоанна, указывая ему на дверь. – Вы оскорбляете свою королеву!
– Вы забываете, кузина, что однажды я могу предъявить права на вашу корону.
– Не вынуждайте меня звать слуг, чтобы вас выставили силой, – проговорила Иоанна, направляясь к двери.
– Умерьте гнев, прелестная кузина, я вас покидаю. И все-таки прошу вас не забывать, что это я протянул вам руку помощи и вы сами ее отталкиваете. Запомните и то, что я скажу вам в этот решающий момент: сегодня я – злоумышленник, но, возможно, настанет день, когда я стану судьей!
Карл Дураццо неспешно пошел прочь. Дважды он оглядывался, чтобы жестом, издалека, напомнить ей о своем зловещем пророчестве. Иоанна закрыла лицо руками и долго стояла, погрузившись в мучительные размышления. Со временем гнев возобладал над всеми другими чувствами. Она позвала донну Канцию и приказала больше никого к себе не впускать, ни под каким предлогом.
Запрет этот не распространялся на графа дʼАртуа, который, как помнит читатель, все это время находился в соседней комнате.
Тем временем в Неаполе настала ночь, и на всем пространстве – от мола до квартала Маржелинна, от замка Кастель-Капуано до холма святого Эльма – полнейшая тишина пришла на смену многоголосью этого самого шумного города во Вселенной. Карл Дураццо пересек площадь Корреджие и, бросив последний мстительный взгляд на Кастель-Нуово, углубился в лабиринт темных, извилистых, перепутавшихся между собой улиц старого города. Дорога до герцогского дворца на площади Сан-Джованни-а-Маре заняла четверть часа, и за это время он несколько раз замедлял шаг, а потом ускорял его, что свидетельствовало о беспокойстве, в котором пребывал его ум. Оказавшись дома, он резким, злым голосом отдал одному из пажей свои распоряжения, сбросил ему на руки шпагу и плащ и заперся в своих покоях, даже не подумав навестить несчастную мать, которая в эту минуту плакала от одиночества и печали, упрекая сына в неблагодарности, и, по обыкновению всех матерей, чтобы с ним поквитаться, молилась за него Господу.
Герцог Дураццо какое-то время кружил по комнате, как лев в клетке, считая минуты и сгорая от нетерпения. И вот, когда он вознамерился позвать слугу и повторить приказ, два глухих удара в дверь известили его о том, что посетитель наконец явился. Карл поспешил его впустить. Посетителем этим оказался мужчина лет пятидесяти, с ног до головы одетый в черное. Он поприветствовал герцога с самым униженным почтением и аккуратно притворил за собой дверь. Карл упал в кресло и, не сводя глаз с этого человека, который застыл перед ним, глядя в пол и скрестив руки на груди с выражением глубочайшего уважения и полнейшей, слепой покорности, заговорил медленно, взвешивая каждое слово:
– Мессир Никколо ди Мелаццо, вы еще не забыли об услуге, которую я оказал вам?
Посетитель, к коему и были обращены эти слова, вздрогнул всем телом, словно услышал голос самого Сатаны, требующий отдать ему свою бессмертную душу. Он поднял испуганные глаза на собеседника и печально спросил:
– Ваша светлость, чем я заслужил такой упрек?
– Я ни в чем вас не упрекаю, господин нотариус, я всего лишь спрашиваю.
– Неужели вы, ваша светлость, хотя бы на мгновение усомнились в моей вечной признательности? Как мог я забыть ваши благодеяния? Но даже если бы я и утратил до такой степени разум и память, присутствие жены и сына ежедневно напоминает мне, что это вам мы обязаны всем – достатком, жизнью, своим добрым именем. Я совершил бесчестный поступок, – продолжал нотариус, понижая голос, – подлог… За это я мог не только поплатиться головой, но и все мое имущество было бы конфисковано, семья – разорена, единственный сын – обречен на нищету и бесчестье. Сын, которому я, злосчастный, хотел обеспечить блестящее будущее своим чудовищным преступлением. Доказательства этого преступления были в ваших руках…
– Они до сих пор у меня.
– Но вы же не погубите меня, ваша светлость, – продолжал нотариус трепеща. – Я у ваших ног! Молю, возьмите мою жизнь! Я умру в муках, не проронив ни единой жалобы, только спасите моего сына, ведь до сих пор вы так милосердно щадили его. Сжальтесь над его матерью! Сжальтесь, ваша светлость!
– Не тревожьтесь, – сказал Карл, зна́ком веля ему подняться, – речь не идет о вашей жизни, по меньшей мере пока… То, о чем я хочу вас попросить, куда легче и проще.
– Приказывайте, ваша светлость!
– Для начала вы составите мой брачный контракт – со всеми тонкостями, как полагается. – В шутливом тоне герцога сквозила ирония.
– Сделаю это немедленно!
– И укажете первым же пунктом, что супруга, в качестве приданого, приносит мне графство Альба и владения Грати и Джордано со всеми замками, фьефами и прилегающими землями.
– Но как же это, сударь… – Бедный нотариус совершенно растерялся.
– Для вас это представляет какие-то затруднения, мэтр Никколо?
– Упаси господи, нет! Но, ваша светлость…
– В чем дело?
– С позволения вашей светлости… дело в том, что в Неаполе только одна персона обладает приданым, о котором вы только что изволили упомянуть.
– Продолжайте…
– И персона эта, – бормотал нотариус, все больше путаясь в словах, – сестра нашей королевы!
– В текст брачного договора вы впишете имя Марии Анжуйской.
– Но разве девица, на которой ваша светлость желает жениться, не предназначена в супруги венгерскому королю или внуку короля Франции, о чем наш покойный король – вечная ему память! – упомянул в своем завещании? – робко возразил мэтр Никколо.
– Мне понятно ваше удивление, мой дорогой нотариус! Это будет вам отличным уроком: не всегда воля дядюшек совпадает с устремлениями их племянников.
– Что ж, если так обстоит дело… Смею спросить… С позволения вашей светлости… Если бы мне было позволено высказать свое мнение, я бы нижайшим образом просил вашу светлость еще раз все хорошенько обдумать, ведь речь идет о похищении несовершеннолетней…