Миктекасиуатль выслушала его внимательно, не перебивая, и он обратил внимание на тревожный огонёк, мерцавший в чёрных глазах Матери-Ведуньи. Диего ждал привычного: «А ты что, сам не догадался?», однако вместо этого она произнесла торжественно и тихо:
— Свершилось, chico ruso, свершилось…
— Свершилось что? — не понял Рохо.
— Твой сон не был сном — точнее, он был не совсем сном. Ты снова видел.
— Будущее? И… очень близкое будущее? Опасная грань рядом, я чувствую её! Я…
— Нет, — покачала головой Эухенья, — ты видел уже прошлое.
— Прошлое?! Но небоскрёбы Пуэбло-дель-Рио стоят, как ни в чём не бывало, и вокруг нас зелёная сельва, а не мёртвая выжженная пустыня! Какое прошлое, мать Эухенья?
— Соседнее прошлое, — терпеливо объяснила колдунья. — Не понимаешь? А ведь не так сложно догадаться…
— Неужели… Неужели?!
— Да, chico ruso, — это свершилось. Пойдём-ка наверх — я хочу взглянуть.
Выйдя из пещер, Эухенья, щурясь от яркого солнечного света, долго смотрела на реку, серебристой лентой опоясывающую предгорья, и на город — там, за рекой.
— Дай руку, — потребовала она наконец, повернувшись к Диего. — Всё верно, следа нет, и быть не может. Реальности разделились, и в каких-то мельчайших деталях они отличаются друг от друга — даже Творящим Миры невозможно скопировать такие огромные и сложные структуры с абсолютной точностью. Ты ещё не понял? Carajo, тебе уже шестьдесят — пора бы и научиться!
— Значит… — пробормотал ошеломлённый Рохо. — Значит… Значит, тот крик всё-таки был услышан?
— Да, — Миктекасиуатль медленно кивнула. — Крик услышан. Мы — ты, я, и многие другие, о которых не знаем ни я, ни ты, — сделали это. Этот мир родился благодаря нашему неистовому желанию хоть что-то изменить и остановить топор палача, падающий на шею обречённого. А ты видел во сне гибель старого мира, в котором вспыхнул Адский Огонь, — того мира, где через сотни лет родятся Вестники. Ты, то есть твой двойник, видел гибель Пуэбло-дель-Рио — город действительно умер, только не здесь, а там. А за этот мир, — и ведьма снова перевела взгляд на далёкие белые здания Города-на-Реке, — мы теперь в ответе. Он ведь тоже может умереть — ещё одной возможности начать всё сначала не будет.
— А как всё это случилось? — Диего пришёл в себя, и теперь его разбирало жгучее любопытство. — Ну хорошо, я спал, и проснулся уже в новой реальности — это понятно, хотя… не очень. А те, кто бодрствовали? Они что, ничего не заметили?
— Не знаю, — Эухенья пожала плечами. — Возможно, у них закружилась голова. Может быть, они на секунду потеряли сознание. Может быть, что-то зафиксировала электроника… Послушай, я тебе что, Внешняя? Или ты думаешь, что я всю жизнь только и делала, что наблюдала, как рождаются новые реальности? За тот мир в ответе орты, а за этот — мы. И это куда важнее, чем отвлечённые рассуждения о природе этого вселенского феномена. Ты что же думаешь, здесь не осталось Адских Зёрен и людей, готовых их бросить? Да и само оружие — оно выковано для того, чтобы убивать, и в конце концов оно само может решить — время пришло. Мы с тобой сделали, что смогли, но это только полдела. Идём — надо собрать старших учеников: тех, кто сможет понять — правильно понять. И — действовать.
— Подожди, — остановил её Рохо. — Но ведь был же какой-то толчок! Точка выбора — точка бифуркации, есть такой термин у альтернативных историков…
— Оставь ты эти термины, именуемые мудрыми! — фыркнула ведьма. — Я с тобой скоро вообще разучусь говорить простым языком. А толчок — толчок был. И не очень далеко — там, на севере. Что-то такое было… Это как если множество людей силятся столкнуть с дороги огромный камень, мешающий идти. Люди обливаются потом, и вдруг пролетает крошечная колибри, и взмаха её крылышек оказывается достаточно, чтобы камень наконец дрогнул и покатился. И мне бы очень хотелось посмотреть на эту… колибри. Идём, chico ruso. Новорождённый мир — младенец, требующий заботы. Идём — этот мир ждёт наших рук.
Маленькие острые молнии одна за другой кусали конический обломок скалы. Там, где голубые искры били в гранит, появлялись круглые отверстия с оплавленными краями. Пахло горелым камнем; выбитые молниями огнистые раскалённые пылинки изредка кололи руки молоденькой девушки, скорее даже девочки, — ей не было ещё и пятнадцати. Она морщилась, но упрямо продолжала решетить камень, удерживая его между разведёнными ладонями, как будто мёртвый кусок гранита мог убежать.
— Наташка-а! — гулкое эхо мячиком проскакало по небольшому гроту и отразилось от свода и стен. — Ты где-е-е? — следом за криком в пещере появился темноволосый мальчишка, гибкий и быстрый, как ящерица.
— Чего кричишь? — недовольно отозвалась девочка, сдувая упавшую ей на глаза прядь светлых волос и не прерывая своего занятия. — Делать больше нечего?
— Мать-Ведунья зовёт, — объяснил мальчик, присаживаясь рядом с ней на корточки. — Ты что, не слышала Зов? Тоже мне, великая магиня, — добавил он, разглядывая изъеденный попаданиями молний камень. — Можно подумать, враг будет вот так стоять и ждать, пока ты его чуть ли не обнимешь! Детская забава — лягушек пугать!
— Бестолковый ты, братец, — тут же отпарировала Наташка. — Зря тебя мать Эухенья хвалит… Я корректировала баланс — видишь, удары шли по кругу и равномерно: получился как бы узор. Сила есть — ума не надо, а вот ты попробуй добиться точности! А сила, — она пренебрежительно сморщила носик и плавным движением подняла правую руку. — Смотри!
Слепящий голубой зигзаг распорол темноту грота, заставив тьму испуганно съёжиться и спрятаться в узких проходах. Стену рассекла глубокая трещина, словно в скалу ударил невидимый клинок; с шорохом посыпались каменные осколки, звонко щёлкая по граниту. Резко запахло озоном.
— Ух ты… — выдохнул Андрей с явной завистью и одновременно с гордостью — у кого ещё есть такая сестра! — Вот это да…
— А то! Вот только пальцы, — девочка поднесла к губам изящную ладошку и подула на неё, — немного жжёт. Наверно, сбиваюсь на последних тактах заклятья.
— Покажи. Да, — кивнул мальчик, осторожно проведя рукой над протянутой к нему ладонью Наташи, — пять точек на ауре. Ожог тонкого тела, сестрёнка, — не шути с этим. Надо показать Эстрелле, она умеет лечить такие штуки. Лучшая целительница, даром что…
— Помешались вы на этой аргентинке, — съязвила Наташа, отнимая руку. — Только и слышишь: ах, Эстрелла, ах, Эстрелла! Какие глазки, какие ножки! Ты бы сам давно швырял такие молнии, если бы поменьше думал об этой знойной красотке!
— Балаболка, — беззлобно бросил Андрей с видом умудрённого жизнью представителя сильного пола. — Какая ещё красотка — ей всего-то тринадцать лет! Завидуешь, что на тебя мальчишки так не смотрят, а? Завидуешь, сестрица! Эх вы, девчонки…
Наташа хотела было надуться, но вместо этого рассмеялась.
— Один — один, Андрюшка. Ладно, идём, — Мудрая зря звать не будет. Только зажги огонёк, хорошо? Я тут вчера какую-то тварь видела — противн-у-у-ую! До мерзости, — она поёжилась, словно обычная домашняя девочка, боящаяся мышей и пауков, а не юная магиня, только что расколовшая скалу рукотворной молнией. — А ты с этими змеями-многоножками говорить умеешь…
Андрей сложил ладонь лодочкой, и её наполнило ровное голубое свечение.
— Пошли, — сказал он, и ребята проворно юркнули в галерею, ведущую прямиком к верхним ярусам Катакомб — брат с сестрой хорошо знали все закоулки здешних пещер.
…Они очень торопились, и всё-таки оказались последними.
— А вот и сеньор и сеньорита Рохо явились. Наконец-то, — бросила Эухенья. Андрей с Наташей потупились — строгая Мать-Ведунья не давала поблажек никому, даже детям Диего. — Слушайте! — Миктекасиуатль встала и оглядела Зал учеников. — Время пришло.
В Зале собрались лучшие из тех, кого приняли Катакомбы за пятнадцать лет, — их было несколько сотен. Большинство составляли подростки в возрасте от десяти до шестнадцати, хотя были и восемнадцатилетние, и даже те, кому за двадцать. Одеты все они были схоже: джинсы и куртки (это на верхних ярусах тепло, а если спуститься вниз, туда, где камень дышит холодом…), на ногах прочные сапоги (в каменных щелях попадаются разные зверюшки, и далеко не все они безобидны…). Но по-настоящему всех учеников — от самых старших до самых младших — объединяло другое: отблеск могучего сознания, наделённого сверхспособностями; трудноуловимое нечто, именуемое светом в глазах. «Люди будущего, — думала Миктекасиуатль, всматриваясь в юные лица, — и будущее этого мира. От них зависит, каким оно будет, это будущее. Старших уже можно — придётся — посылать в бой: боя не избежать. Северное зло пробудилось — я чувствую его запах. И ещё им всем предстоит самый трудный бой — бой с самим собой; бой, который обязательно надо выиграть».
Среди учеников были представители всех рас, населяющих Третью планету системы Жёлтой звезды: белые, смуглые, бронзовокожие, чернокожие — дар не зависит от цвета кожи. Что есть тело — оболочка, а суть — это Первичная Матрица, та самая душа, о которой знают все религии всех Носителей Разума Познаваемой Вселенной. И слишком часто эти души уносятся во тьму порывами чёрного ветра, и очень труден для них обратный путь — к свету.
Эухенья просматривала ауры людей-индиго. Аура многоцветна, и цвета эти меняются, но главенствующим цветом аур учеников был ярко-синий — поэтому-то их и назвали индиго. «Сколько этих синих цветков погаснет…» — подумала Мать-Ведунья и тут же спрятала эту мысль: очень многие из находившихся в Зале прочли бы её без труда. Миктекасиуатль хорошо знала способности каждого ученика — люди-индиго могли быть и целителями, и мыслителями, и созидателями. И ещё они могли быть воинами, и, похоже, именно этого потребует от них время нового мира — в первую очередь.
— Слушайте, — слова, обычно легко стекающие из уст ведьмы, превратились в тяжёлые камни, которые не так просто сдвинуть с места. — Слушайте! Вы знаете о Вести из будущего — её слышали многие. Знайте — перед вами и вокруг вас