— Вы не ошиблись, сеньор Ансиано. Однако вряд ли вы прибыли сюда только для того, чтобы попросить у меня автограф, не так ли?
— Да, вы правы. Не будем ходить вокруг да около. Я давно хотел попасть к вам, Диего. В Катакомбы.
— А вот это уже не ко мне — это к Миктекасиуатль.
— Миктекасиуатль? Кто это?
— Мать Эухенья. Нетрадиционная целительница. Адепт древних религий. Наставница и глава пещерного братства. Иногда её называют просто ведьмой. Достаточно титулов?
— Диего, вы меня не так поняли…
— А кроме того, господин Старов, вам явно не пятнадцать лет, и даже не сорок пять. В Катакомбы приходят юноши, а мы с вами уже вышли из этого прекрасного возраста.
— Мне без малого сто пятьдесят лет, — произнёс Алан без тени улыбки. — Я орт — один из первых ортов этого мира. Сейчас подобных мне называют людьми-индиго, а тогда… Вы мне не верите?
— Нет, — честно признался Рохо, — не верю. За эти годы я во многое уверовал, но…
— А вы спросите свою дочь — она ведь у вас индиго. Девочка сразу меня почуяла — это было видно по её глазам и ауре.
— Хорошо, допустим, это действительно так. И что из этого следует?
— Я слишком долго был один, сеньор Рохо… Игорь. Человек вообще не может быть один: сказки про святых отшельников — это сказки, и не более того. Эти отшельники быстро дичали и сходили с ума, хотя некоторым везло — их откровения попадали в книги, ставшие раритетами. А груз знания — тяжкий груз, Диего. Он может раздавить, если им вовремя ни с кем не поделиться. Я хочу поделиться с людьми тем, что узнал за сто пятьдесят лет.
— А почему вам непременно нужны Катакомбы? Мало в мире других мест и людей, жаждущих знаний?
— Мне нужны не просто люди, — Алан покачал головой, — мне нужны люди-индиго. То, что я знаю, — это для них, простым людям мои знания ни к чему. Разве нужны ноты тем, кто лишён музыкального слуха?
Диего не нашёл, что возразить — доводы Алана выглядели вполне логичными.
— Этот мальчик, который пришёл со мной, — он индиго. Я подобрал его на севере. Там тоже есть те, кто интересуется новыми людьми, вот только интерес этот грозит обернуться большими бедами. А у вас, я знаю, дело обстоит по-другому. Поэтому я и пришёл к вам.
— И вы думаете, что моя рекомендация…
— Да, сеньор Рохо. Устройте мне встречу с этой вашей Эухеньей. Мне не обязательно лезть в ваши пещеры — мне достаточно поговорить с человеком, который сможет меня понять — правильно понять, Диего! И дело не только в том, что я орт, и что я хочу поделиться знаниями с детьми-индиго. Я принёс вести с севера, сеньор Рохо, — недобрые вести. Если эта ваша ведьма хоть наполовину соответствует тем громким титулам, что вы мне тут перечисляли, она оценит эти известия.
Диего колебался. Этот странный человек располагал к себе и вызывал доверие, но именно поэтому Игорь Краснов и не спешил ему верить. Русская фамилия? Ну и что с того? Можно подумать, Россию испокон века населяли одни только ангелы во плоти! К тому же ещё неизвестно, кто такой этот Алан на самом деле. Может быть, от такой же Старов, как Олд или Ансиано — на Земле сотни языков, и в каждом из них есть слово «старый». А как сказала Мать-Ведунья: «В Катакомбах могут появиться гости… не слишком желанные гости». Не хватало ещё ему самому привести такого гостя в Пещеры Миктекасиуатль!
…Наташа не торопилась нести в сад кофе. Она видела — чувствовала, — что отец занят серьёзной беседой, и не хотела ему мешать. Она знала: если действительно понадобится кофе, отец её позовёт. Поэтому девочка с чистой совестью развлекалась игрой с Хайком, оттачивая на нём свои прорезающиеся коготки расцветающей женственности. Волчонок то и дело попадал впросак, сердито сопел, но одновременно эта игра нравилась и ему. К тому же он видел — эта девчонка из того же теста, что и он сам. Ей, конечно, далеко до Мэй, и глаза у неё серые, а не голубые, но всё-таки… А Наташа чувствовала, что заинтересовала Хайка, и резвилась вовсю. Окончательно добив мальчишку коварным вопросом «А ты уже целовался когда-нибудь с девочкой?», она уже торжествовала победу, но в это время стереовизор в холле переключился на другой канал вещания.
На экране появился человек в военной форме, и отбивавший из последних сил игривые наскоки «юной сеньориты» Хайк осёкся на полуслове и замер.
— Ты чего? — не поняла разыгравшаяся Наташа и даже немного обиделась: «Ну вот, а я-то старалась…».
— Я его знаю, — произнёс Хайк, и его верхняя губа дрогнула, обнажая зубы. — Я видел этого типа, когда попал в Приют. Это Попечитель. Они…
— Попечитель? Приют? Кто это? И где?
Хайк не ответил, а через минуту до обоих ребят дошло, что именно говорит с экрана этот человек в военной форме. Программа явно шла повтором, и вообще было похоже на то, что развлекательный канал принудительно переключён со спутника.
— Отец! — Наташа пулей вылетела в сад и подбежала к Диего, едва не опрокинув по дороге пустое кресло. — Там… Там… Идём, там по стерео такое… Такое, что…
Все четверо дважды прослушали обращение генерала Джейка Блада «к нации и миру», молча сидя в холле и забыв про приготовленный Наташей кофе. Программа действительно повторялась, и конца этим повторам не предвиделось.
Когда волевое лицо генерала возникло на экране стереовизора в третий раз, Диего Рохо решительно встал и сказал Алану:
— Идёмте, сеньор Ансиано. У меня катер — через десять минут мы будем на том берегу Магдалены. А ты, дочь, дождись мать и братьев с сестрой. Потом собирайтесь и уходите. За реку. В Катакомбы. Ты поможешь ей, парень?
Хайк молча кивнул.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯБЕЗУМИЕ
Мутное кровавое варево закипало.
Чудовищная и великолепно отлаженная машина оболванивания, прежде нацеленная на вдалбливание в голову непреложных истин — что нужно носить, что пить и что жевать, за кого голосовать и как вообще жить, переключилась на свою основную программу: заставить людей действовать, причём действовать в полном соответствии с желанием программистов. Именно для этого создавалась и совершенствовалась эта машина, и теперь пришло время опробовать её эффективность. И машина не подвела.
Первые часы после выступления генерала Блада — его транслировали по всем сетям, безжалостно выметя оттуда все развлекательные шоу и мыльные сериалы, — не случилось ничего из ряда вон выходящего. Люди пребывали в состоянии шока — им требовалось время для того, чтобы понять: триллер стал реальностью, и жуткие монстры из фильмов ужасов вышли на чистенькие улицы сонных городков и на широкие проспекты мегаполисов. А когда люди поняли, что эти монстры вот-вот постучатся в двери их уютных домов (людей сумели в этом убедить), с них тотчас осыпался тончайший лак «цивилизованности», и первобытные инстинкты вырвались наружу, легко сметая хрупкие нравственные ценности.
«Они идут! Они уже здесь!» — кричали все информационные каналы, и гримасы страха и ненависти уродовали хорошенькие личики дикторш стереовидения. Экраны домашних медиа-центров заполнили наспех сляпанные фильмы, в титрах которых значилось «На основе реальных событий», и обыватель легко заглатывал эту немудрёную наживку. В течение суток хитом стал блокбастер «Потрошители детей», где кадры видеозаписи атаки «призраками» Приюта-семнадцать были искусно дополнены превосходно выполненной компьютерной графикой, живописующей во всех тошнотворных анатомических подробностях растерзанные тела воспитанников Приюта. И люди верили — в конце концов, столб дыма над зданием на холме многие видели своими глазами.
Реклама зубной пасты, гигиенических прокладок, мобильных видеофонов, «таблеток молодости» и престижных автомашин с новым типом двигателя уступила место короткому и убийственному старинному слогану, в котором было заменено одно-единственное сходное по звучанию слово: «Каждый индиго — плохой индиго, только мёртвый индиго — хороший индиго!»[15]. Этот лозунг появился на всех рекламных постерах, лазерных панно и на первых страницах газет; он настырно лез в глаза, заклиная и призывая: «Убей! Убей! Убей!».
Звериный страх, трансформировавшись в звериную ненависть, искал выход и находил его. И первыми жертвами — как всегда — становились невиновные и непричастные…
— Вы ошиблись на двадцать центов, мистер, — вежливо сказала двенадцатилетняя девочка, получая сдачу в небольшом магазинчике.
— Ты-ы-ы… — глаза продавца медленно наполнялись безумием. — Ты сосчитала это в уме?
— Я… — девочка смертельно побледнела, предчувствуя непоправимое. — Я…
— Ты индиго… Индиго!.. Индиго!!!!
Слово было сказано, и оно прозвучало смертным приговором. Девочка выскользнула на улицу испуганным зверьком и долго металась, провожаемая несущимся со всех сторон истошным воплем «Индиго!», пока какой-то лихой водитель не расплющил её хрупкое тельце о стену дома бампером своей новенькой машины…
…Толпа школьников забила насмерть бейсбольными битами безобидного очкарика — забила только за то, что этот несчастный парнишка знал, кто такой был Наполеон, и мог без компьютера извлечь кубический корень из восьми. Мальчишка, пока его орущие от ярости сверстники выламывали хлипкую дверь туалета, где он спрятался, успел позвонить домой. Отец загнанного «псевдоиндиго» примчался как раз вовремя, чтобы увидеть на спортивной площадке перед школой бесформенное нечто, оставшееся от его сына, — он опознал его лишь по рваной футболке с весёлым Микки Маусом. Обезумев от горя и ужаса, мужчина вытащил из багажника автоматическую винтовку и начал расстреливать всех подряд, меняя обойму за обоймой. Мстя за своего ребёнка, он убивал чужих детей — убивал до тех пор, пока его самого не изрешетили подоспевшие к месту кровавой бойни полицейские…
Эти и другие схожие трагические сюжеты, число которых росло в геометрической прогрессии, тут же попадали в ленту новостей — естественно, с