За поворотом им встретились две молоденькие девушки. Они приветствовали Рохо почтительными кивками, одарив Алана лишь мимолётными взглядами — раз этот незнакомец идёт в сопровождении Того, Кто Слышал Крик, значит, так надо. Однако Алан почувствовал, что обе эти девочки мгновенно поняли, кто он такой — они явно хорошо умели чуять Силу. И снова Алан ощутил укол горечи — «Эх, надо было придти раньше!» — и даже зависти: кто-то делал дело, пока он, один из первых ортов этого мира, упорно от него отгораживался…
Путь по каменному лабиринту оказался недолгим. Диего и Алан свернули в одно из ответвлений второго коридора, миновали несколько пещер, встретив по пути ещё нескольких птенцов горного гнезда, и вошли в обширный грот. И там на деревянном кресле, украшенном причудливой резьбой, сидела женщина в чёрном одеянии.
— Миктекасиуатль, — позвал Диего, — я привёл человека, который хочет тебя видеть.
Эухенья неспешно повернула голову, и Диего поразили её глаза: они горели, светились раскалёнными огненными точками — Рохо уже и забыл, что глаза ведьмы могут быть такими.
— Ты поступил правильно, chico ruso, — медленно проговорила она. — Не бойся, это не враг. Но вот сможет ли он быть другом… Садись, пришелец, — и тёмная сухая рука колдуньи указала на плоский камень, прикрытый меховой шкурой. — Мы будем говорить.
«Что за чёрт, — подумал Алан. — Почему мне кажется, что я уже слышал этот голос? Правда, это было давно. Очень давно…»
Он опустился на указанное ему место и откашлялся. Ощущение было странным — Алан ждал этой встречи, добивался её; он многое хотел сказать, а вот теперь, когда пришло время говорить, все слова куда-то делись, и даже язык стал чужим и непослушным. И ещё — Алану было неловко под пронзительно-испытующим взглядом ведьмы, словно эта Миктекасиуатль знала о нём что-то такое, о чём он сам предпочёл бы забыть.
— Говори, я слушаю, — напомнила Эухенья
— Я пришёл с севера… — начал Алан.
— Там стало холодно, и тебе захотелось тепла?
Как ни странно, но лёгкая тень иронии, притаившаяся в этом невинно-двусмысленном вопросе, помогла Алану справиться с собой и преодолеть замешательство. И он рассказал обо всём, что знал — обо всём. Он рассказал о Попечителях и о ньюменах, о детях-индиго и о той чёрной тени, которая густела и расползалась. Алан знал многое: он годами и десятилетиями внимательно следил за всем происходящим, причём методами, недоступными обычному человеку. Он контролировал ментальное поле огромной страны на севере, чутко фиксируя все его изменения, и отмечал энергетические всплески с точностью, далеко превосходящей точность самой совершенной аппаратуры. Алан знал о конечных целях Правителей, знал он и о том, какими способами они намерены их добиваться. Он знал о работе профессора Люка Чойса и его коллег, об инкубаторах и о штампах; знал о проекте «Индиго». И сейчас Алан не просто рассказывал — он излагал выводы, сделанные на основе собственных наблюдений.
«Да, — подумал Рохо, слушая рассказ сеньора Ансиано, — если бы я писал шпионские романы, я бы сделал из этой истории бестселлер мирового уровня! Какую титаническую работу проделал этот человек! И какая мрачная картина вырисовывается в итоге…».
— Единственное, о чём у меня нет точных сведений, — речь Алана текла свободно, от его скованности не осталось и следа, — это о том, куда девались выпускники Приютов. А они были, в этом нет никаких сомнений. Среди ньюменов есть те, кому за двадцать, а возраст воспитанников Приютов ограничен пятнадцатью годами. Но Приюты существуют уже около двадцати лет! Вопрос: где первые их воспитанники — те, кому сейчас двадцать пять? Просто ушли в большой мир и живут обычной жизнью? Возможно, но… маловероятно. Я наблюдал сильнейшие возмущения психополя, когда присматривался к Приютам, — значит, там были настоящие таланты. И я уверен, что эти самородки не остались незамеченными. Значит…
— Значит, они у элов, — сказала Эухенья. Она произнесла это спокойно, и только глаза её тревожно мерцали.
— У кого? — не понял Алан.
— У элов, пришелец с севера. У элиты — у тех, кого ты называешь Правителями. Новое поколение — элы растят себе смену. Приходит время новых людей, и носители древнего зла не могут этого не понимать. Штампы — это слуги. Чёрные индиго — хозяева.
— Чёрные индиго?
— А ты разве не видел цвет? Ты ведь знаешь о древнем проклятье, и знаешь, откуда оно взялось. Круг замыкается — змея пожирает свой собственный хвост. Кто такой этот Блад?
— Человек, — Алан слегка пожал плечами. — Обычный человек, хоть и незаурядный. Энергичен, властолюбив, свободен от всех этических понятий вроде чести, совести и тому подобного. Можно сказать, орудие судьбы. Скоро он станет диктатором, и тогда… Тогда на севере, да и во всём мире, станет не холодно, а очень даже жарко. Змея готовит жало, мать Эухенья.
— А эти новые люди — кто они, и чего добиваются?
— Экстремисты. Добровольные помощники эволюции. Сторонники эвтаназии, образно говоря: если старые люди упорно не хотят умирать, значит, им надо помочь. Я знаю кое-кого из них — опосредованно, конечно. Есть такая Серпента: её можно назвать одержимой, хотя можно назвать и магиней — очень способной магиней. И она тоже не остановится ни перед чем.
— Ты действительно многое знаешь, пришелец, — задумчиво проронила Эухенья. — И ты владеешь Силой… Чего ты хочешь?
— Меня зовут Алан, — спохватившись, запоздало представился Старик. — Я хочу быть с вами, с детьми Катакомб. Я многому могу научить твоих питомцев, мудрая Миктекасиуатль, — я могу быть полезен.
— Можешь, — кивнула ведьма, — …Алан, — добавила она с непонятной интонацией и вдруг напряглась и застыла. — Подождите, меня зовут.
Она прикрыла глаза, притушив их нестерпимый блеск, и Диего с Аланом несколько минут наблюдали, как Эухенья сидела неподвижно, уйдя в медитативный транс. Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза.
— Я говорила с Родриго, — объяснила колдунья, — он в городе. Началось — на улице Колдунов погромы. Бьют стёкла, переворачивают и поджигают машины — всё как обычно. Безумие пришло в Пуэбло-дель-Рио…
«Мерседес!» — мелькнуло в голове у Рохо, и Эухенья тут же это заметила.
— Иди, Диего, — мягко сказала она, опуская привычное «chico ruso», — с нашим гостем — она посмотрела на Алана, и взгляд её снова загадочно замерцал, — я разберусь сама. Иди, позаботься о своей жене и детях, — ты хорошо сделал, приведя сюда этого человека. Я скажу Фернандо — он возьмёт с собой нескольких мальчиков и поможет тебе. Иди и возвращайся.
— Спасибо, мать Эухенья, я скоро вернусь.
Беспокойство за Мерседес и детей, оставшихся на том берегу, в опасной близости от охваченного нарастающим безумием Города-на-Реке, вытеснило из сознания Диего все прочее, но всё-таки ему показалось, что Миктекасиуатль хочет остаться наедине с Аланом и поговорить с ним с глазу на глаз. Однако мысль эта была мимолётной — мелькнула искоркой и погасла.
Алан проводил Рохо взглядом, и когда шаги Диего затихли, он повернулся к Эухенье. Повернулся — и наткнулся на жгучий взгляд ведьмы.
— У тебя короткая память, пришелец, — очень короткая… Алан.
— Я не понимаю тебя, — растерянно пробормотал Старик. — Ты о чём?
— Не понимаешь? — ведьма усмехнулась. — Смотри…
Она ссутулилась, опустила голову и закрыла лицо ладонями. Просидев так минуты три, колдунья выпрямилась и отвела руки.
— К-кармен?!
— Кармен умерла — умерла сто лет назад, так и не дождавшись возвращения того, кого она так любила, пришелец с севера. Меня зовут Эухенья — мать Эухенья, хотя у меня нет своих собственных детей.
— Кармен… — прошептал Алан. — Кармен…
Перед ним сидела молодая женщина лет двадцати пяти: гладкая матовая смуглая кожа, блестящие чёрные волосы без малейшего намёка на седину. И только взгляд бездонных чёрных глаз остался тем же — на Алана смотрела Миктекасиуатль.
— Кармен…
— Это ненадолго, — изящно очерченные губы Эухеньи раздвинулись в горькой улыбке, обнажая великолепные белые зубы. — Иллюзия скоро растает — красавица исчезнет, уступая место высохшей древней старухе. Это я так, освежить твою память, Алан, — не хочу даже произносить твоё прежнее имя.
— Я никогда не забывал тебя, не забывал с того самого дня, когда мы встретились у пирамид мёртвого города в джунглях, и с той самой нашей ночи…
— Не забывал? Я ждала двадцать пять лет, ждала, что с восхода придёт корабль, и с него сойдёт белокожий бородатый человек, обнимет меня и скажет: «Здравствуй, вот я и вернулся!». Но я не дождалась…
— Кармен, за эти годы случилось столько всякого! Войны, революции, потрясения… Меня швыряло, как щепку в водовороте, и порой я даже забывал, кто я такой!
— Потрясения? Если любишь, тебя ничто не остановит! Ты пройдёшь через все бури и вернёшься к той, которая ждёт. А ты — ты не вернулся… — Лицо ведьмы медленно старилось, увядало, как цветок под порывами холодного ветра. Алан опустил голову, чтобы не видеть трансформации.
— А почему ты не… не сохранила себя? — спросил через некоторое время, не решаясь поднять глаза. — Ведь ты же могла это сделать — точно так же, как я?
— Могла, — согласилась Эухенья, уже вернувшаяся к своему привычному облику, — но не захотела.
— Почему?
— Почему? А ты не догадываешься? Я любила тебя — тебя! — и не хотела принадлежать никому другому. Всё очень просто… Когда ты молода и полна сил, трудно бывает устоять перед зовущими взглядами мужчин и перед собственной плотью. И я уступила времени — так родилась Миктекасиуатль, колдунья Миктекасиуатль, хранительница древнего знания. А дети — дети, которым ты так и не стал отцом, — у меня всё-таки есть. Там, — она кивнула в сторону узкого хода, по которому ушёл Диего Рохо и который вёл к жилым пещерам. — Они называют меня мать Эухенья, и я им действительно мать. Хотя мне жаль, что среди них нет наших с тобой детей, пришелец с севера…
— Прости меня, Кармен.
— Эухенья. Меня зовут Эухенья, Алан. Оставим горько-сладкие воспоминания. Мы с тобой изменились — оба. Мы многое знаем, и нам многое надо сделать. Ты пришёл — поздно для любви, но не поздно для боя. И бой будет — зло наступает. Змея шипит — она накопила слишком много яда.