— Хорошо, — согласился Джейк, подумав с нарастающим раздражением: «Гвардеец, так твою… Настоящий солдат не обсуждает приказы командира — он их выполняет! А твоя внешняя покорность — маска, за которой кроется чёрт знает что. Однако выбора у меня нет, к тому же мы действительно нужны друг другу. Вот это поворот — прощальный привет от Арчи, чтоб ему в аду не спалось… Этот Энней обставил наше знакомство именно таким образом не только для сохранения тайны или из любви к искусству театра — ему надо было сразу же показать мне, что в случае чего гремлины достанут меня где угодно, хоть на дне морском. Демонстрация силы, дьявол его подери!».
А Стэрди, провожая глазами исчезающую в стенном проёме тёмную фигуру, подумала: «Штампы, насколько мне известно, создания бесполые. А как с этим делом у гремлинов?».
Хайк быстро освоился в Катакомбах — он даже не ожидал, что это окажется так легко и просто. Первое время он ещё дичился, ожидая подвоха, но уже через несколько дней его настороженность прошла — Волчонок оттаял. Он впервые в жизни ощутил себя равным среди равных и нужным. В Приюте, где дети-индиго были объектом изучения (не говоря уже о Трущобе), такого чувства возникнуть не могло — оно появилось только здесь, в Катакомбах, где царила атмосфера дружелюбного внимания и интереса каждого к каждому. Если ты принят, если ты живёшь в пещерах Миктекасиуатль, значит, ты свой, ты часть единого целого, и твоя судьба небезразлична всем членам «горного братства». Никто не будет докучать тебе излишней назойливостью, но если тебе что-то нужно — спроси, и тебе ответят; попроси, и тебе помогут. Это простое правило имело в Катакомбах силу закона, хотя никто никого не принуждал неукоснительно выполнять этот закон — следование неписаному правилу пещер Миктекасиуатль получалось как-то само собой.
И Хайк был горд, когда Родриго (Волчонок про себя называл его «военным вождём», хотя официально этот парень не имел такого титула), увидев в действии «огненную плеть» Хайка, положил ему руку на плечо и сказал с уважением:
— Молодец. Ты — воин.
Всего три слова, но сколько они значили!
Алана Хайк теперь видел лишь изредка — Старик почти всё время проводил в обществе Эухеньи. Его явно что-то связывало с Матерью-Ведуньей — Хайк случайно заметил тонкие светящиеся нити, соединяющие их ауры. Алан тоже быстро стал своим в Катакомбах — даже быстрее, чем Хайк. Старик учил птенцов горного гнезда настоящим боевым заклятьям, и уже через неделю его называли здесь не иначе как «Наставником». Хайк вспомнил, как он сдуру кинулся на Алана в контейнере, и почувствовал стыд — Старик при желании мог справиться с глупым мальчишкой одним движением мысли. И Волчонок старался из всех сил, перенимая у Старика секреты боевой магии — ему очень хотелось заслужить похвалу Наставника.
Хайк стремительно сроднился с обитателями Катакомб, врос в братство, и в немалой степени (хотя в этом он упорно не признавался даже самому себе) ему помогла Наташа. Дочь Диего Рохо умудрялась как-то ненавязчиво оказаться рядом с Хайком именно тогда, когда ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться или просто поговорить. Всего через неделю мальчик настолько привык к этой шустрой девчонке, что её отсутствие уже воспринималось им как нечто необычное. Наташа умела слушать — редкий дар для людей вообще и для детей-индиго в особенности, — и Хайк рассказывал ей о себе. Девочка слушала внимательно, она сопереживала, и Волчонок рассказал почти всё: о детстве, о свалке, о Приюте. Но именно почти — о Мэй Хайк умолчал: он инстинктивно чувствовал, что этой темы лучше не касаться. А когда он рассказал о своём побеге и о кровавом столкновении с шайкой Злыдня, Наташа прошептала:
— Бедный ты мой… Это ведь так страшно — сжечь живых людей…
Потом она несмело протянула руку и осторожно погладила Хайка по жёстким волосам, и это было так неожиданно и… приятно, что у мальчишки перехватило дыхание. Наташа тут же сконфузилась и отняла ладонь, но они ещё несколько минут сидели рядом, старательно глядя в разные стороны. К счастью, неловкость разрядило появление Андрея, позвавшего их ужинать. Сын Диего прекрасно видел, что творится с его сестрой, но великодушно делал вид, будто ничего не замечает — с него хватило и того, что Наташа перестала донимать его постоянным упоминанием «прекрасной аргентинки» к месту и не к месту.
Охватившее Публо-дель-Рио безумие не коснулось Катакомб, да и размах волнений в Городе-на-Реке был далеко не тот, что на севере. Жители этих мест вообще скептически относились к «россказням гринго», считая, что «всё зло идёт с севера». Погромы устраивали в основном разношёрстные уличные банды, надеявшиеся половить рыбку в мутной водичке, и полиция быстро их утихомирила. А в Катакомбах за несколько дней прибавилось учеников — сюда бежали опасавшиеся за свою жизнь и за жизнь своих детей. По большей части это были самые обычные люди, но среди них оказалось и несколько детей-индиго — Эухенья вдвоём с Аланом распознавали таких за считанные мгновения.
Разведчики Родриго вели себя в городе очень осторожно, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания и всячески избегая любых конфликтных ситуаций. «У вас в руках Сила — не обрушивайте её на беспомощных, — говорила Эухенья. — Если на вас бросается безумец — отойдите в сторону, и он пробежит мимо. Бойтесь зря лить кровь — её запах пьянит, и очень легко войти во вкус». Но однажды взбудораженная кем-то толпа переправилась через реку и двинулась к пещерам Миктекасиуатль.
Встревоженный Родриго вызвал наверх на помощь воинам всех мальчишек и девчонок, владеющих боевыми заклятьями, и Хайк, глядя сверху вниз на приближающуюся толпу, уже предвкушал, как он будет хлестать это многоголовое тупое стадо огненными плетями. Но до этого дело не дошло — навстречу людям вышла сама мать Эухенья. Колдунья остановилась в нескольких шагах от волнующейся человеческой массы, негромко что-то сказала, и… толпа дрогнула: люди, виновато опустив головы, поспешно двинулись обратно к реке. Хайк не мог сказать, пускала ли ведьма в ход магию — во всяком случае, он ничего не почувствовал.
Зато сама Мать-Ведунья почувствовала: проходя мимо учеников, она коснулась их аур, прочла возбуждённые мысли готовых к бою людей-индиго и сурово сказала Волчонку:
— В тебе растёт змея — берегись.
Алан бросил на Хайка укоризненный взгляд, и мальчишке снова стало стыдно — так стыдно, что ему захотелось забиться в самый тёмный закуток Катакомб и не высовываться оттуда неопределённо долгое время. Его спасли от этого жгучего стыда только понимающие и ласковые глаза Наташи, очень вовремя — как всегда — оказавшейся рядом с ним.
Шли дни. Минуло около трёх недель.
— Был и есть Вечный Хаос, откуда вышло всё Сущее и куда оно уйдёт, когда придёт Срок; уйдёт, дабы возродиться вновь, и так без Конца и Начала. Была и есть Вселенная, сотканная из мириадов Миров, связанных между собой. Были и есть Миры, разделённые неизмеримыми безднами; у каждого Мира своё солнце, своя звезда, и россыпь этих звёзд украшает ночное небо. Миры эти далеки, но дойти до них можно, надо только научиться ходить…
Голос Матери-Ведуньи заполнял весь Зал учеников, втекая в каждый его уголок. Она говорила — её слушали. Понимали. Запоминали.
— Были и есть Миры, которые и далеки, и рядом. Они невидимы, неощутимы, но они есть. Они сцеплены в единое Целое и пронизывают друг друга; они привязаны к нашему Миру, как тень к её обладателю. Точнее, как множество теней, отбрасываемых одним и тем же предметом, освещённым с разных сторон. Вот только трудно сказать, что есть тень, а что есть то, что отбрасывает эту тень — все Миры равнозначимы. И этих Миров можно достичь, надо только научиться летать…
— Прости меня, мать Эухенья, — плечистый парень переминался с ноги на ногу у входа в Зал, явно сожалея, что ему пришлось прервать Мудрую. — Меня послал Гонсало, старший вечерней стражи. Пришли две девушки — одна постарше, другая помоложе. Обе — индиго. Сильные — особенно та, что постарше. Они с севера, мать Эухенья, — Гонсало считает, что это важно.
По пещере пронёсся лёгкий шорох: о том, что творится на севере, здесь знали все. И если оттуда пришли индиго-беглянки, то Гонсало прав — это действительно важно. Эухенья и Алан обменялись быстрыми взглядами.
— И ещё, мать Эухенья. Они обе гринго…
— Это неважно, Луис.
— …и у одной из них — у той, что постарше, — на шее такое странное ожерелье: змея, свившаяся в кольцо и чуть приподнявшая голову.
— Что?! — Алан побледнел — это было заметно даже в призрачном освещении Зала — и вскочил с места. — Что ты сказал?
— На шее у неё… Браслет такой, в виде змеи, — повторил Луис, не понимая, что могло так встревожить Наставника, к невозмутимости которого уже все успели привыкнуть.
— Так, — спокойно сказала Миктекасиуатль. — Всем: оставаться здесь. Настройтесь на меня — возможно, мне будет вам что сказать и показать. Ты, ты и ты, — она указала на Андрея, Наташу и Эстреллу, — пойдёте со мной и Аланом. Вам будет полезно.
— А я? — неожиданно для себя самого вскинулся Хайк. — Я ведь тоже недавно пришёл с севера! Я могу пригодиться, мать Эухенья!
— Хорошо, — ответила ведьма после секундного размышления, — ты тоже. Идёмте.
…После полумрака пещер яркий солнечный свет показался ослепительным — несмотря на то, что глаза вышедших на поверхность успели привыкнуть к свету в парадном коридоре. У самого выхода Эухенью, Алана и четверых подростков встретил встревоженный Гонсало.
— Они мне не очень нравятся, Мудрая, — напрямик заявил он, — особенно старшая. Она умеет читать мысли — поэтому я и послал Луиса, а не стал обращаться прямо к тебе.
— Та, что со змеёй?
— Да.
— Так. Где они? — негромко спросила ведьма. Алан молчал.
— Там, — юноша мотнул головой, — на лужайке перед главным входом. Ждут.
…Серпента смотрела на синюю ленту реки и нервно грызла травинку — оказанное им здесь гостеприимство разочаровало предводительницу ньюменов. «Они просто настороже, — успокаивала она сама себя, — поэтому и не спешат пускать нас внутрь. Мы с севера, а они ведь прекрасно знают, что там происходит. Это всё из-за войны». Но чем больше она себя убеждала, тем яснее понимала: дело не только в этом, точнее, совсем не в этом. Этот воин у входа — у него был очень странный взгляд…