От этих невесёлых мыслей Серпенту оторвал еле уловимый шорох, донёсшийся из-за прикрывавшего вход в пещеры густого полога листвы — сюда шли люди. «Ага, — подумала Змея, подбираясь, — вот и хозяева этих подземелий. Поздороваемся…». Сидевшая рядом Мэй встала и отряхнула джинсы от налипшего на них сора. Серпента осталась сидеть на травяном холмике, всем своим видом выражая оскорблённое достоинство гостя, которого непонятно почему заставляют торчать у порога.
Зелёный занавес зашелестел, пропуская сухощавого светловолосого мужчину и старую женщину в чёрном. Серпента едва заметно вздрогнула и поднялась с земли.
— Это она, — жёстко произнёс Алан, бросив быстрый взгляд на змеиное ожерелье.
Эухенья молчала, но её глаза были красноречивее слов — Змее стало не по себе. Мэй ощутила резкий энергетический всплеск. Нет, это был не удар — скорее это походило на рукопожатие, которым обмениваются при встрече мужчины, пробуя крепость рук.
Секунды разматывались бесконечной лентой, обвивая раскалённые клинки взглядов. Серпента хотела что-то сказать, но тут лиственный полог пробило гибкое мальчишечье тело.
— Мэ-э-э-эй!!!
— Хайк… Хай-й-йк!
Волчонок бросился вперёд так стремительно, что едва не сбил Серпенту с ног — при всей своей нечеловечески быстрой реакции Змея успела лишь чуть посторониться.
— Мэй…
— Хайк…
— Я же говорил ему, — пробормотал Алан, — что мы найдём его подружку…
Миктекасиуатль промолчала, только на её тёмном, словно вырезанном из дерева лице промелькнула лёгкая тень улыбки.
Серпента оставалась Серпентой — она очень быстро опомнилась.
— Мы пришли с севера, — сдержанно сказала Змея. — Мы пришли к вам. И похоже, — она посмотрела на крепко обнявшихся Мэй и Хайка, — нам здесь рады…
— Рады не тебе, — Эухенья медленно покачала головой, — рады ей.
— Вот как? — глаза Серпенты недобро блеснули. — И почему же это?
— Я знаю тебя, — голос Алана звучал сухо и ровно, но в нём чувствовалось напряжение натянутой струны, — и я знаю о тебе, Змея. И мать Эухенья — она тоже знает: я рассказал.
— А теперь я и сама видела, — добавила Миктекасиуатль, — и знаю: он рассказал мне правду.
— Я не понимаю, — Серпента лихорадочно соображала, что же ей делать. — Мы пришли с севера, оттуда, где людей-индиго гонят, как диких зверей, а вы…
— Тебе нет здесь места, Змея, — слова Матери-Ведуньи были каменно тяжелы. — Ты можешь подкрепиться и отдохнуть — мы не откажем путнику в ночлеге, — но остаться — нет.
— Но почему?
— В тебе слишком много зла, — бесстрастно объяснила ведьма, — и я не хочу, чтобы это зло вползало под своды моих пещер. Тебе нет здесь места, Змея, — повторила она.
— Хорошо, — Серпента умела держать удар, — я уйду. Мы уйдём.
— Нет. Ты — уйдёшь, она — останется. Их, — Эухенья посмотрела на прижавшихся друг к другу Мэй и Волчонка, — нельзя разлучать. И ты ещё не до конца отравила эту девочку — она ещё сможет стать человеком.
«Какая глупость! — подумала Змея с бессильной злостью. — Если бы я только знала, что её приятель здесь… Хаос бы побрал эту дурацкую детскую любовь… Какая глупость — вытаскивать эту бестолковую девчонку из немыслимых передряг, и так нелепо её потерять! Какая глупость…».
Серпента чувствовала, как в ней растёт и набухает тёмная ярость, однако холодный разум индиго взял верх. Змея видела, кто эти двое, и хорошо понимала: против этой пары ей не выстоять и нескольких секунд. И старик, и ведьма сильнее её, а уж если они вдвоём…
— Хорошо, — повторила она, едва сдерживаясь, — я уйду. Но я вернусь, — и голос её сорвался на шипение. — Я вернусь…
Лицо Алана дрогнуло. Он хотел ответить, но Миктекасиуатль остановила его.
— Послушай меня, Змея, — тебе этого больше никто не скажет. Да, ты сильна — очень сильна, и ты многое можешь. Но ты пьёшь из запретного источника, и тебе придётся за это платить. Нельзя черпать силу Тьмы и не раствориться в ней без остатка. Подумай, Змея, пока ещё не поздно.
— Не пугай меня, ведьма, — Серпента стиснула пальцами маленькую змеиную головку с крошечными бусинками глаз. — У меня своя дорога, и поводыри мне не нужны. И никому не советую становиться на моём пути! — Последние слова она почти выкрикнула, резко повернулась и пошла к реке, не оглядываясь и даже не посмотрев на притихшую Мэй.
— Может, зря мы с ней так? — тихо спросил Алан, провожая взглядом удаляющуюся фигуру предводительницы ньюменов. — Может быть, нам надо было разрешить ей остаться? Она ведь сильная — настоящая магиня… От неё могла быть польза.
— Да, она сильна, — согласилась Эухенья, — но сила эта слишком недобрая. От неё куда больше вреда, чем пользы. Серпенту нельзя было здесь оставлять — юные души нестойки, и легко могут поддаться соблазну. Всевластие — это ведь так заманчиво… А если тебе говорят, что ты выше и лучше других, и что ты имеешь право смахнуть этих других, как пыль, — это подобно яду, Алан. И этот яд нельзя пробовать на вкус — он может понравиться.
— А ведь она действительно вернётся, — задумчиво произнёс Старик, — и вернётся со злом…
— Всё может быть, — ведьма чуть пожала плечами. — Будущее — оно вероятностно.
Мэй и Хайк сидели на траве, взявшись за руки, и говорили, говорили, говорили, словно боясь не успеть сказать всё, что они хотели сказать друг другу. Красный шар солнца уползал за зубчатую кромку гор, и на траве вытягивались длинные тени, постепенно сливающиеся с вечерними сумерками.
…А внизу, в тёплом живом магическом свете просторной жилой пещеры, безутешно рыдала Наташа, уткнувшись мокрым от слёз лицом в колени Мерседес.
— Эта бледная кукла с неживыми серыми волосами… А он… А я… У неё красные пятна в ауре — она убивала людей! А он кинулся к ней, как… как… Мама!
Андрей растерянно топтался рядом, не зная чем тут можно помочь, пока Мерседес не сделала ему досадливый жест рукой — иди, мол, отсюда. Крутившаяся поблизости Эстрелла тут же ухватила его за руку, сердито прошипев: «Ты что, совсем глупый, да? Идём, не мешай им!». Андрей вздохнул, отступая под натиском женской солидарности, и нырнул вслед за Эстреллой в тёмный зев узкого извилистого прохода.
— Как же так, мама? Ведь я же с ним…
— Ш-ш, моя девочка… — шептала Мерседес, ласково проводя рукой по русым волосам и вздрагивающим от рыданий плечикам Наташи. — Успокойся, всё пройдет…
— Не пройдёт! — Наташа вскинула голову и посмотрела в глаза матери. — Я больше никого никогда не полюблю — это у меня на всю жизнь!
— Глупая ты моя… — успокоила её Мерседес. — Сколько тебе лет? Вот то-то же… Я встретила твоего отца, когда мне было почти тридцать, и только тогда я поняла, что такое настоящая любовь… А всё, что было до этого — всего лишь бледная тень этой любви… Не плачь, у тебя ещё всё впереди. Любовь — она приходит к каждому, кто сумеет её заслужить, дождаться, заметить и не потерять…
Наташа прижалась к матери, всё ещё продолжая всхлипывать, но с каждым разом её всхлипывания становились всё реже и тише…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯИФРИТЫ
— Бис-ми-и-и-л-ла-а-а-а…
Долгий тягучий звук тёк по стенам, вплывал в узкие стрельчатые окна, растекался по углам тесных двориков. Седые камни впитывали его — они слушали вечность. Казалось, здесь остановилось время, завязло в поющих под ветром песках, заблудилось в лабиринтах горных ущелий, задремало под горячим солнцем. Этот древний мир не хотел перемен, он им противился — он хотел жить по законам минувших столетий, неспешно и неизменно, жить так, как этот мир считал правильным. И копилась между руин мёртвых городов, где бродили призраки властителей ушедших эпох, Сила: она сжималось змееподобной тугой пружиной, сопротивляясь натиску извне. Ленивое время Востока просыпалось, разбуженное суетливым временем Запада и очень недовольное тем, что его сон потревожили.
— Мы хотим услышать ваши слова, почтенный Джелаль ас-Масуд.
Интерьер комнаты выглядел эклектично: мозаика на полу, инкрустированный стол тёмного дерева, арчатые своды дверей соседствовали с современной эргономичной мебелью, синтетическими плитками «вечного» органопластика под мрамор, которыми был выложен небольшой бассейн с журчащим фонтаном, и огромным — во всю стену — стереодисплеем компьютера. И прохладу здесь навевала работавшая абсолютно бесшумно суперсовременная система кондиционирования, а не опахала в руках темнокожих невольников.
Трое из четверых находившихся в комнате людей среднего возраста были одеты по-европейски — их можно было принять за кого угодно: за политиков высшего ранга, за бизнесменов, держащих руку на экономическом пульсе всей планеты, за военачальников, сменивших в силу ряда обстоятельств мундиры на дорогие костюмы, галстуки и белые рубашки. Эти люди получили образование в лучших учебных заведениях мира, они свободно говорили на нескольких языках, непринуждённо пользовались всеми благами техногенной цивилизации двадцать первого века и очень хорошо разбирались во всех хитросплетениях глобального клубка интересов стран и влиятельных международных группировок, зачастую преследующих прямо противоположные цели.
Четвёртый — седобородый старик в чалме и в шёлковом халате — казался на их фоне музейным экспонатом, ожившим анахронизмом, но по тому уважению, которое выказывали ему «европейцы», можно было понять, кто здесь самая важная персона.
— Слова пусты, — медленно проговорил седобородый. — Важны дела.
— Время дел пришло, — подхватил один из его собеседников, смуглокожий человек с чёрными умными глазами и чуть порывистыми движениями. — Важно знать, что и как надо делать.
— Они наступают, — добавил второй, плотный и хищнолицый, положив на стол сжатый кулак. — Война идёт уже почти целый век, и каждый год добавляет пустых черепов, катаемых ветром по барханам. Заноза, вонзённая в наше тело после Второй Мировой, обернулась отравленным кинжалом — рана от него воспаляется и истекает гноем. Мечи воинов ислама, несмотря на всю их отвагу, не в силах остановить натиск железных машин, вскормленных золотом. Мы проигрываем — Запад идёт на Восток, оплетая нас своей паутиной.