йти себе нового мужчину.
Поменяв в быстрой последовательности нескольких любовников, она наконец нашла то, что искала — парня на десять лет её младше, с хваткой и амбициями, — и решила, что этот вариант будет оптимальным для женщины не первой молодости, да ещё с ребёнком. Так у Мэй появился отчим.
Он не понравился Мэй с самого начала. Она не очень любила отца, однако откровенная жадность, которой прямо-таки истекал новый муж её матери, вызывала у девочки тошноту и ощущение гадливости. К тому же отчим, узнав о способностях Мэй, вознамерился сделать из приёмной дочери источник доходов. Но развернуться по-настоящему этому типу не давала всё та же жадность — его буквально крючило, когда он прикидывал, сколько придётся отдать продюсерам, если раскручивать «чудо-ребёнка» по полной программе. Мэй слышала его споры с матерью — и мысли — и злорадно усмехалась: помогать этому своему «новому папе» достичь успеха в жизни она отнюдь не собиралась. И всё-таки, как выяснилось чуть позже, несколько организованных на чистом энтузиазме публичных выступлений Мэй не остались незамеченными — в первую очередь теми, кто очень интересовался детьми-индиго.
А потом разразился грандиозный скандал. Как-то раз отчим заявился домой под хмельком и, полагая, что его супруги ещё нет дома, зашёл в комнату Мэй и без лишних слов повалил её на кровать, задирая девочке юбку. Скорее всего, Мэй быстро нашла бы в своём арсенале подходящий способ окоротить «нового папу», но она так растерялась, что только царапалась, кусалась и колотила его кулачками. Но когда отчим, сопя и пыхтя, стащил с неё трусики, она всерьёз испугалась, и этот страх тут же трансформировался в холодную злую решимость. Неизвестно, что было бы дальше, — и что стало бы с чересчур любвеобильным «папой», — если бы в комнату дочери не вбежала её мать, почуявшая недоброе.
В доме воцарилась свинцово-гнетущая атмосфера, однако уже на следующее утро всё разрешилось самым неожиданным образом — их навестил странный гость.
Мэй слышала звонок, видела, как мать с опухшим от слёз лицом открывает входную дверь, и как отчим с багровой царапиной через всю левую щёку угрюмо смотрит на вошедшего — на высокого плотного человека с незапоминающейся внешностью и военной выправкой. Они долго разговаривали на кухне, прикрыв ведущую туда дверь, но Мэй не надо было подслушивать — девочка без особого труда добралась до мыслей всех троих. Она не всё разобрала, но поняла, что речь идёт о ней, и потому нисколько не удивилась, когда мать позвала её вниз, в холл.
— Здравствуй, девочка, — сказал ей гость, когда Мэй вошла в кухню.
— Здравствуйте, — ответила она, быстро прощупывая ауру незнакомца.
— Дело вот в чём, — без всякого предисловия начал тот, не спуская с неё внимательных глаз. — Не хотела бы ты учиться в специальном элитном колледже, — он сделал небольшую паузу, — …закрытого типа? Это что-то вроде пансиона, где мы собираем особо одарённых детей, перед которыми большое будущее — будущее всей планеты.
«А ведь он не врёт, — подумала Мэй, — аура не обманывает. Я действительно им нужна — очень нужна». Однако отвечать она не спешила.
— Но нам очень важно, — продолжал гость, не дождавшись ответа, — чтобы ты хотела этого сама. — Он подчеркнул последнее слово и замолчал, всё так же глядя на Мэй.
— Я буду жить… там, у вас? — произнесла она наконец.
— Да, — отозвался незнакомец, — до совершеннолетия. А потом — потом ты выберешь сама, куда тебе идти и что делать. Посмотри, — добавил он с какой-то странной интонацией и усмехнулся, — разве я тебя обманываю?
Мать и отчим обменялись недоумёнными взглядами, но Мэй тут же всё поняла. Этот загадочный незнакомец знал о её способностях, и его фраза «особо одарённые дети» имела вполне определённый смысл.
— Там у вас все такие… такие, как я? — напрямик спросила она, глядя в глаза гостю.
— Да, — подтвердил он и кивнул, — все. Тебе там будет хорошо, Мэй.
И всё-таки она колебалась — что-то неуловимое в облике гостя настораживало девочку. Похоже, этот человек владел психотренингом и умел — хотя бы частично — прикрывать свои мысли или контролировать их. Значит, ему есть что скрывать. И наверно, Мэй так и не согласилась бы, если… Если бы она не потратила несколько минут и не перелистала мысли матери и отчима.
В мыслях отчима она не нашла ничего нового — им двигала жадность, жадность и ещё раз жадность. За передачу опекунства над Мэй каким-то Попечителям её родители получали большую сумму денег — настолько большую, что отчим даже сглатывал слюну, когда думал об этом. Кроме того, «новому папе» было теперь неприятно видеть «эту соплячку» — после того, что случилось вчера.
А вот мать… Мэй не слишком обольщалась насчёт её материнской любви — это безошибочно чувствуют и обычные дети, не говоря уже об индиго, — но такого она не ожидала. Да, умение читать мысли — благословенный, но страшный дар…
Её мать сделала выбор между своим новым мужем и дочерью, и это выбор был не в пользу Мэй. «Я нашла себе мужчину, и не собираюсь его терять, — так думала женщина, которую Мэй звала матерью. — А ребёнок — а что ребёнок? Она вырастет, и через десяток лет уйдёт, и будет жить своей жизнью, в которой мне уже не будет места. А если она будет и дальше мелькать перед мужем, то однажды он всё-таки затащит её в свою постель, а меня оттуда выгонит. Нет уж, дудки! К тому же этот человек предлагает нам такие деньги, которые мне даже не снились. А мужчины — мужчины уходят от женщин к другим женщинам, но от денег они не уходят. В конце концов, если мне захочется иметь ребёнка, рожу нового — я ведь ещё не стара для этого».
Мэй передёрнуло, когда она поняла, о чём думает мать. Девочка решительно вскинула голову и коротко бросила:
— Я согласна, господин…
— Блад, — представился тот. — Джейк Блад. Один из твоих будущих Попечителей. Вот и прекрасно, Мэй. Ты просто умница, девочка, и ты не пожалеешь о своём решении.
Оформление всех необходимых бумаг заняло очень мало времени. Мэй наверняка была далеко не первой, и Блад действовал быстро и сноровисто. Он только пару раз переговорил с кем-то по сотовому видеофону, и всего через полчаса оговорённая сумма денег уже была переведена на личный счёт матери Мэй. А ещё через час, когда девочка собрала минимум вещей, которые она сочла нужным взять с собой, Мэй покинула свой родительский дом — навсегда.
Проснувшись утром, Мэй не сразу поняла, где она находится. Но длилось этого всего долю мига, а потом всё встало на свои места: она в Приюте, в своей комнате. И за окнами утро — рассеянный солнечный свет, падающий на зелень внутреннего двора-сада, мягко плещется в толстое оконное стекло. Но почему же тогда у неё ощущение, словно что-то изменилось — неуловимо, но изменилось, и притом очень сильно изменилось? И тут она вспомнила то, что случилось ночью — вспомнила ярко, до мельчайших подробностей. Нет, это был не сон — сны такими не бывают. Но если не сон, тогда что это было?
Мэй зябко поёжилась, посидела минуту на постели, обхватив руками коленки, а потом решительно тряхнула головой — сон или не сон, с этим мы разберёмся, а сейчас надо вставать и снова играть в игру, придуманную хозяевами Приюта — Попечителями. За два месяца пребывания здесь Мэй успела изучить правила этой игры и знала: главное — это выглядеть пай-девочкой.
Она громко сказала сама себе «Доброе утро!», — зная, что за ней наблюдают, — приняла душ, привела себя в порядок, оделась и уже хотела направиться в столовую, не дожидаясь произнесённого механическим голосом приглашения, но задержалась у висящего на стене зеркала — взглянуть на себя и поправить волосы. Взгляд девочки упал на стоявшую на подзеркальном столике маленькую вазочку с одиноким цветком, который она вчера сорвала в саду — это разрешалось воспитанницам (если дело ограничивалось одним-двумя цветками, а не целой охапкой). Что-то было не так, и секунду спустя Мэй поняла что именно.
У цветка было пять тонких синих лепестков, а вчера, когда Мэй принесла его в свою комнату и поставила в вазочку, лепестков было четыре. Это она помнила совершенно точно — зрительная память (и память вообще) у девочки была великолепной. Не доверяя своим глазам, Мэй вытащила цветок и повертела его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Лепестков было пять — пять, а не четыре. Ну хорошо, если бы лепестков стало меньше, это ещё можно было бы объяснить — оторвался, упал (но тогда и валялся бы где-то рядом), — но чтобы пятый лепесток вырос у сорванного цветка за одну ночь? Причём так, словно он тут и был с того самого момента, как цветок проклюнулся из бутона! Так не бывает — как не бывает и таких снов, что приснился ей в эту ночь. И никто не заходил к ней в комнату ночью, чтобы заменить цветок — она бы услышала. Да и зачем кому-то менять цветок в её комнате? Нет, цветок тот же самый — на его стебле царапинка, оставленная ногтем Мэй!
Это вроде бы незначительное открытие настолько потрясло девочку, что она застыла, глядя на себя в зеркало огромными от крайнего изумления глазами. Её вернул к реальности механический голос дежурного воспитателя, возвестивший: «Дети, пора завтракать!».
Мэй не чувствовала вкуса еды, всецело поглощённая своими мыслями, но съела всё с видимым аппетитом и выпила кофе: ведь главное — это выглядеть пай-девочкой. На занятиях — индиго занимались маленькими группами по три-четыре человека, и на каждую группу преподаватель подбирался с учётом возраста, уровня развития, интересов и специфических особенностей учеников, — она была несколько рассеяна, но сумела это скрыть (правда, пару раз заметив, что педагог посмотрел на неё как-то по-особому). К немалому удивлению Мэй, привыкшей к ежедневному общению с экспериментаторами, от тестирования её в этот день избавили. «Почему?» — подумала она и почувствовала неприятный холодок. Неужели…
Мэй искала Хайка, но его нигде не было видно. Девочка попыталась мысленно позвать приятеля, однако он не ответил — или не услышал. Мэй не стала усиливать зов — если Хайк работает «подопытным кроликом», то ответить он всё равно не сможет, а проверять на себе уровень чувствительности сенсоров, следящих за психополем воспитанников, ей совсем не хотелось.