— Ладно, теперь иду, — я опустил руки, выпрямился. — Провожать не ходи.
Она поняла, что я живу уже другими мыслями, не принадлежу ей, и еще сильнее прижалась ко мне.
— Иди, дорогой. Долг выше всего на свете, — мягко проговорила она, едва сдерживая слезы. — Я провожу тебя из окна.
В шубе, которую она забыла снять, высокая, с бледным, печальным лицом — такой я ее запомнил в то мгновение.
Я уходил из дому с чувством полного личного счастья И непреклонной решимостью отстоять его, как бы это ни было трудно.
Эскадрилья прибыла в Москву на другой день рано утром. На вокзале нас уже ждали представители командования Военно-воздушных сил. На автобусах поехали в одну из московских военных школ и разместились в ней.
Встретившие товарищи выполнили свои задачи квартирьеров и, сказав: «Пока живите здесь, отдыхайте», уехали. Это вызвало удивление. Направлялись на боевые дела, да еще так срочно, а тут Москва, уютные комнаты, «отдыхайте»…
Под вечер прибыла еще эскадрилья, на другой день — две. Все — истребительные, и все собраны по тревоге. Среди приехавших было много друзей. Вася Гайдобрус, коренастый, порывистый в движениях, с увлечением рассказывал, как они спешили сюда с юга. Высокий, худощавый Паша Господчиков вспоминал нашу курсантскую жизнь в Харькове.
Все мы, воспитанные на героике гражданской войны, на героях Испании, Китая и Хасана и посвятившие свою жизнь защите Родины, мечтали о подвигах. Каждому из нас не терпелось узнать, когда и где предстоит встретиться с врагом, доказать в бою свою верность народу, партии, проявить себя достойными преемниками Чапаева, Лазо, Корчагина, комиссара Пожарского, летчика Серова… И то, что нам никто пока не называл ни места будущих сражений, ни вероятного противника, только сильнее разжигало любопытство.
Конечно, мы понимали: раз не сообщают, значит, так надо, но тайна всегда волнует человека. С особой надеждой все ждали встречи с начальником Военно-воздушных сил.
В клубе школы собрались летчики, инженеры и старшие техники четырех эскадрилий. Несколько минут все сидели в напряженном ожидании. Молча осматривали незнакомое помещение, то и дело бросая настороженные взгляды в сторону главного входа. Командарм задерживался. По залу, как это обычно бывает при длительном ожидании начальства, вначале пошли шепотки, потом разговоры, все более внятные, все более громкие.
Но вот по залу пронеслись предупредительные слова: «Идут!» В дверях появилась большая группа старших командиров, среди них много известных летчиков. Тот, что шел впереди, как бы извиняясь за опоздание, несколько раз повторил: «Садитесь, товарищи, садитесь!» — и для большей убедительности показал рукой на кресла. Когда он поднялся на сцену, все его разглядели. Это был высокий, несколько худощавый майор, с энергичными, волевыми чертами лица; заметно было, что сам он тоже слегка смущен непривычной торжественной обстановкой встречи; на груди майора блестел орден Ленина. В зале воцарилась напряженная тишина. Майор окинул собравшихся беглым взглядом и, довольный установившимся порядком, улыбнулся.
— Сейчас прибудет начальник Военно-воздушных сил командарм второго ранга товарищ Локтионов, — сказал он.
Вслед за тем раздалась резкая команда «Смирно!». Все встали и застыли в напряженном внимании. Тишину прорезали слова чеканного рапорта:
— Товарищ командарм второго ранга! Летный и руководящий инженерно-технический состав сводного истребительного авиационного полка собран по вашему приказанию. Доложил командир полка Герой Советского Союза майор Грицевец.
— Вольно! Садитесь, пожалуйста, — не по-военному, а, скорее, по-домашнему сказал командарм. В его словах не было той строгой, сухой официальности, которая часто проявляется в подобных случаях, дабы подчеркнуть размеры власти.
В словах командарма, когда он начал свою речь, слышна была спокойная, располагающая деловитость, всегда создающая обстановку взаимного уважения. Он говорил почти без жестов, без деланного пафоса, не блистая красноречием, но со спокойствием военного человека, который понимает и верит в свою силу, в могущество своей армии и государства.
— Война уже стучится в границы Советского Союза, — говорил командарм, — и вас посылают на передовые позиции, где придется встретиться с врагом…
О месте возможных боев командарм не сказал. Это озадачило; но мы, как военные, понимали, что обстановка, видимо, еще не ясна, и вопросов не задавали.
В конце выступления к командующему подошел военный, очевидно адъютант, и, волнуясь, что-то ему сообщил.
Командарм извинился, попросил всех собравшихся остаться на местах и быстро вышел.
Возвратившись через несколько минут, он сказал:
— Товарищи! Сейчас меня вызывал по телефону товарищ Сталин и спрашивал, в каком состоянии находится производство винта с изменяемым шагом для нового самолета И-153. Этому самолету он придает большое значение. Видите!.. — Командарм поднял руку, как бы придавая большую силу своим словам. — Сам товарищ Сталин интересуется даже отдельными деталями наших боевых машин.
Командарм рассказал далее о самолете И-153, так называемой «чайке», только что поступающем на вооружение, задал старшим командирам несколько хозяйственных вопросов, тут же приказал своим помощникам исправить обнаруженные недоделки, в частности обеспечить летчиков зимним летным обмундированием, выдать всем фляги для питьевой воды, термосы, месячное денежное содержание на дорогу, командировочные… Иначе говоря, снабдить всем, что необходимо военным, отбывающим на войну.
Деловой, мобилизующий тон совещания, забота о нас, уезжающих в командировку, внимание Советского правительства к вооружению армии — все это произвело большое впечатление.
Как важны такие встречи, сближающие командование и рядовых бойцов!
Приехали в Забайкалье.
Из окоп вагона виден хвойный лес, полукольцом охвативший несколько деревянных домиков железнодорожной станции. У опушки стоят грузовые машины. Там майор Грицевец совещается о чем-то с командирами, встречавшими наш состав. Потом по вагонам передается:
— Командиры и комиссары подразделений — к начальнику эшелона!
Получив короткое указание от майора Грицевца, возвращаемся. Командир эскадрильи Василий Васильевич на ходу зычно скомандовал:
— А ну, со всеми шмотками, выгружайсь! — и недовольно посмотрел на меня. — Видишь, комиссар, поезд пойдет дальше, а нас брать не собираются…
Чемоданы, новенькие портпледы, полученные в Москве, мелькали в окнах и дверях. Через пять минут два вагона опустели. Поезд пошел на восток. Люди стояли возле своих вещей в полном недоумении.
— Вот мы и сели на мель, — с сожалением сказал кто-то.
— А что это за станция? — поинтересовался другой.
— Станция «Заготовка медведя». Вот теперь будем в тайге охотиться да грибы собирать, — сострил Холин.
— Не вешать носа! — прикрикнул Василий Васильевич. — Здесь стоят бомбардировщики, а мы — истребители, и надеюсь, долго не задержимся!..
Довод Василия Васильевича подействовал.
Еще немного спустя подошли автомашины, и мы погрузились на них вместе с вещами.
— Жора, здорово проголодался? — спросил командир звена Красноюрченко летчика Солянкина, когда машины тронулись.
— Как волк, — отвечал Солянкин. — Я же сегодня почти не завтракал и не обедал. Почему поезд не остановился на той станции, где рассчитывали нас покормить? В тайгу-то можно было бы и не спешить…
— Не ворчи, старый дед, привыкай: не у себя в гарнизоне! Там чуть что — подавай заведующего…
— Тебе, Иван Иванович, хорошо, — защищался Солянкин, — ты купил в обед десяток яиц да один их в свою утробу и упрятал…
Двигались по разбитой дороге. Грузовики кидало из стороны в сторону и подбрасывало вверх, как катера при сильном шторме. Люди удерживались на ногах, хватаясь друг за друга, смеясь, охая, вскрикивая. Вот грузовик резко уменьшил скорость, и все повалились вперед. Красноюрченко нарочито завопил:
— Тише, разбойники! Раздавите! — И, передохнув, философски заметил: — Раз бездорожье — значит, аэродром близко. Видно, не только у нас в Европе скверные дороги к аэродромам…
— Строители везде строители. Они ведь так считают: раз авиация, то ей летать по воздуху, а не ездить по земле, — поддержал его Солянкин.
Лес стал редеть, и впереди показались деревянные строения военного городка. Когда все расселись в столовой, к нам обратился хлопотливый и энергичный начпрод:
— Мы вас ждали к обеду, а теперь время ужина… Что прикажете подавать?
Летчик Николай Арсенин, богатырского сложения, громко ответил:
— Давайте ужин и обед! Да заодно можно и завтрак. Пройдет!
Когда смех утих, лукавый начпрод сказал, не скрывая удовольствия:
— Я так и знал… Приготовили вам и обед и ужин. А желающие смогут получить в придачу любое блюдо, а то и два из всего нашего меню.
— А как насчет баньки?
— Завтра перед обедом — пожалуйте париться. А сегодня после ужина — в Дом Красной Армии. Там кино и танцы.
— А танцевать с кем?
— Наши все улетели в какие-то далекие лагеря… Так что все гарнизонные любительницы танцев к вашим услугам.
В просторном зале собралось много народу. Женщины, составлявшие большинство, пришли, видимо, не столько ради танцев, сколько из любопытства: не сообщат ли вновь прибывшие что-нибудь об их мужьях?
Громко играла радиола, зал был ярко освещен, слышались смех, приглушенные разговоры.
Мы с Холиным забрались в уголок. Я наблюдал за парами, сожалея, что не умею танцевать.
Рослый, с густой шевелюрой, летчик легко вел маленькую девушку. Стараясь быть повыше, она тянулась на носочках, что делало ее напряженной, даже неуклюжей. Летчик что-то сказал ей, она опустилась, и мы с Холиным увидели, какая она статная. По ее раскрасневшемуся лицу было видно, что танец ей доставляет немалое удовольствие. Летчик, как ни высок относительно своей маленькой партнерши, благодаря своему умению идти г, танце с какой-то необыкновенной легкостью ничуть не стеснял девушку, и она, наперед угадывая каждое его движение, была удивительно ему послушна.