— Чего вдруг? — спросила она враждебно.
— Довез в целости, — объяснил он. — Не прибил… ни разу.
— А хотелось?
— Еще бы, — ответил он.
— Очень?
— Да когда как…
— А чего ж не прибил?
Он подумал, объяснил честно:
— Добрый я. Терпеливый. Все вынес, как видишь. Когда другие будут тебя лупить, как сидорову козу, вспоминай мое неслыханное терпение и несказанную доброту.
Она не нашлась с ответом, молча пустила коня следом. Город приближался медленно, стена вокруг деревянная, простой частокол, хотя жители могли бы раскошелиться и на каменную, а то как в большом селе…
— Место для мудреца, — обронил Олег. Заметив ее недоумевающий взгляд, пояснил благосклонно: — Уединение нужно искать в больших городах.
Она поморщилась:
— Ты меня уже замучил прописными истинами!
— Полезные истины, — сказал он нравоучительно, — следует говорить и повторять как можно чаще.
Ее передернуло, словно хлебнула вместо яблочного сока крепкого уксуса.
На воротах стражи взимают плату с хозяев нагруженных телег. Барвинок начала придерживать коня, ее лицо стало серьезным, очень серьезным, такой волхв ее еще не видел. Глаза трагически расширились, брови сдвинуты, а пухлые и всегда слегка приоткрытые губы, словно в постоянной готовности к поцелуям, сейчас плотно сжаты.
Конь волхва пошел было вперед, но Барвинок перехватила его за повод и удержала.
— Погоди, — произнесла она напряженным голосом. — Как это я раньше не догадалась… Но слишком уж было невероятно! А сейчас, когда вспоминаю, все как на ладони… Что я за дура? В деревне ты едва не убил Кривого Корня, но магию у него отобрал точно. Так? Дальше… Нас угостили на скатерти-самобранке, но после нашего появления и она… потеряла всю магию.
— Не после появления, — поправил он. — А потом. Перед нашим уходом.
— Значит, — сказала она торопливо, — не отрицаешь. Потом мельник… Это не случайно после нашей ночевки и цветы завяли, и колесо перестало крутиться, и сам дом сразу постарел?
Он смотрел на нее серьезными зелеными глазами, но она не могла понять их выражения, хотя обычно мужчин читает, как открытую книгу, где мало букв, а одни картинки.
— И что?
Она перевела дыхание и выпалила:
— Так это ты и есть?
— Кто, — осведомился он, — я есмь?
— Воин, — прокричала она обвиняюще, — что убивает магов? А ты мне нагло врал, что это брехня! Ты сам брехло!.. Как можно врать? Это нехорошо! Ты смотрел мне в глаза и врал?
Она задыхалась, не находя слов от великого возмущения, от обиды, едва не бросилась на него с кулаками, а потом просто разревелась. Он с минуту смотрел, как она всхлипывала, размазывая кулачками слезы по щекам, придвинул коня вплотную к ее лошадке и дружески обнял за узкие плечики.
— Я не врал, — сказал он мягко. — Вспомни мои слова. Любая горечь с годами забывается, и если тот человек начал убивать колдунов из-за мести, то уже прекратил бы. Человек не может страдать так долго. Вернее, у него будут новые причины страдать. А если еще и старым ранам болеть, он сойдет с ума. Вообще род людской прекратится.
Она, все еще вздрагивая всем телом от бурного плача, прокричала:
— Так почему же?
— Месть, — проговорил он мягко, — это мелко. И не совсем достойно, хотя и… понятно. Даже оправданно… почти всегда. Но чувство мести выгорает быстро. А вот другое чувство…
— Какое?
— Чувство справедливости, — ответил он. — Только оно может расти и укрепляться всю жизнь. И пускать корни в мысли и поступки.
Она подняла голову, глаза красные, как у карасика, отчаянные, но взглянула с некоторой надеждой:
— Значит, ты не мстишь за убитую жену?
— Жену? — переспросил он с недоумением. — Нет, конечно. У меня нет жены… У меня совсем другие причины воевать с колдовством, магией, волшебством и любым чародейством. Я бы сказал, более… высокие, что ли, если бы сам не чурался слишком красивых слов.
Она ощутила, что жизнь возвращается к ней не струйкой, а бурным потоком, всхлипнула еще разок, вытерла лицо ладошками.
— Как это нет жены? У тебя — и нет?
— Нет, — ответил он. — Была, но в прошлом году ушла к богатому и красивому купцу.
Она ахнула:
— И ты ее отпустил?
Он посмотрел с недоумением:
— А почему нет? Он хороший человек, к тому же может дать ей все, что она хотела: богатый уютный дом, покой, приличных соседей, всю жизнь на одном месте… женщины, как догадываешься, не любят таскаться с места на место вслед за мужьями…
Она возразила почти весело:
— Ты за всех женщин не говори! Это мужчины все одинаковые, а мы, женщины… ну, почти все, но все-таки не все.
Он соглашался, кивал, этот зайчик ожил, машет лапками, стрекочет, на время даже забыл про главное обвинение, но это ненадолго, вот-вот спросит…
…а он не знает, как ответить, как объяснить, если сам даже для себя не сформулировал, просто твердо знает, что так надо, что ему велено Тем, Кто создает и лепит род людской, что иначе всему роду людскому то ли сгореть дотла в небесном огне, что падет на землю, то ли утонуть в воде, что покроет все земли, то ли умереть от мора, который истребит человечество, забывшее, что перед ним есть Цель и к ней надо идти.
Часовые на воротах лишь покосились недовольно на двух всадников. С таких пустышек надо бы драть вдвое, да власти не велят, могут оказаться важными гонцами, ладно, проезжайте…
Волхв в городе так же невозмутимо взирал с высоты седла, как и в степи. Она поглядывала на него со страхом и осторожностью, это совсем не тот человек, который поймал ее, падающую с дерева, который везде защищал и берег, хотя и не показывал виду, такие мужчины тоже есть, хотя и великая редкость, настолько великая, что и не верится, каждую минуту ждешь, что прикидывается, а на самом деле уже мысленно тащит ее в постель…
За его бесстрастностью, похоже, кроется нечто иное, пару раз она отчетливо ощутила идущий от него странный жар, словно в его груди разгорается жаровня, полная углей, но тут же спохватывается и запахивается в плотный доспех с головы до ног, ничто не выскальзывает наружу.
Когда городские ворота остались за спиной, а подковы вместо сухой земли звонко застучали по булыжникам мостовой, Барвинок ощутила, как волхв неспешно скосил глаза в ее сторону.
— Ну вот, — прозвучал его отвратительно спокойный голос, — и приехали. Твой город!
Она кивнула:
— Спасибо, что скрасил мне дорогу. Поедешь дальше?
Он покачал головой:
— Дальше три дня по голой степи. Переночую здесь, а с утра и отправлюсь. Прощай!
Она повернула к нему голову. Он чувствовал ее взгляд, но продолжал смотреть вперед, инстинктивно оттягивая неприятный момент, однако Барвинок заехала чуть вперед, чтобы видеть его лицо, ее глаза стали требовательными.
— Тебя оболгали, — произнесла она совсем не щебечущим голосом, — что убиваешь из-за мести. Но все-таки ты и есть то чудовище, которые истребляет магов.
Она говорила почти шепотом, чтобы не слышали прохожие, он кивнул и с великой неохотой разлепил губы:
— Наверное. Если я такой один.
— Один, — подтвердила она. — Вообще-то магов ненавидят многие, но все из зависти. Каждый хотел бы стать магом. Но вот чтобы начать их истреблять холодно и безжалостно… Почему?
Он тяжело вздохнул, в груди словно огромная льдина, что медленно тает и продавливается в желудок, чувство потери растет, но Барвинок смотрит требовательно, и он проговорил с великой неохотой:
— Я же сказал, чувство справедливости… Неловко об этом говорить, будто чем-то бахвалюсь, вот я какой замечательный, а все остальные дураки и воры, но… что делать, меня ведет именно оно… сейчас, по крайней мере. Потом, может быть, что-то другое завладеет мною, но сейчас, гм…
Вдали на перекрестке улиц показался высокий просторный дом, огороженный невысоким забором, коза перепрыгнет, Барвинок покосилась по сторонам, все заняты своими делами, да и далеко, прошипела зло:
— Какая может быть справедливость в убийстве?
— Нет справедливости, — согласился он, — но есть необходимость.
— Убивать?
— Делать нужное, — ответил он. — Знаешь, как делать без убийств? Скажи. Я с радостью обойдусь без них.
Она прошипела:
— Да кем ты себя считаешь?
Он снова задумался, эта манера думать над каждым ответом дико раздражает, мыслитель нашелся, с такими мышцами умных не бывает, ответил рассудительно:
— Да как-то все равно, кем считаю. Главное, что делаю.
— А что делаешь?
Он снова задумался, потом ответил очень серьезно:
— Истребляю колдунов.
Она добавила ядовито:
— А также волшебников, магов, чародеев…
Он равнодушно отмахнулся:
— Да какая разница? Все одинаковы.
Она произнесла с ужасом:
— Не могу себе представить, что ты и есть человек, которого ненавидят все!
Он пожал плечами.
— Ну, уж и все…
— Все, кто о тебе слышал, — сказала она с нажимом. — Или вообще слышал о некоем человеке, который зачем-то… или в своем сумасшествии уничтожает не только колдунов, магов, чародеев и волшебников, но и все источники магии!
Он покачал головой.
— До источника никому не добраться. К счастью. Я уничтожаю только запасы! Хранилища.
— Пусть так, — согласилась она. — Кроме того, уничтожаешь волшебные вещи. Мечи-кладенцы, скатерти-самобранки, кольца, браслеты, доспехи, ковры-самолеты, шапки-невидимки, дудочки, молодильные яблоки, зеркала… убиваешь жар-птиц, а по слухам, ты Сирина и Алконоста тоже убил… чудовище!
— Птичек жалко?
— Чудовище, — повторила она с ужасом. — Ты уничтожаешь у людей надежду на лучшую жизнь!
— Да? — переспросил он. — А я думал, даю.
— Надежду?
— Лучшую жизнь, — уточнил он. — Ладно, мы едем или нет? Мой конь исстрадался, глядя на постоялый двор. У тебя есть в городе где остановиться?
— Нет, — ответила она быстро.
— Тогда и тебе сюда, — рассудил он.
Глава 5
Они оставили коней у коновязи, слуги сами отведут в конюшню, если, конечн