Она спросила язвительно:
— Конечно, на твоей?
Он покосился с некоторым недоумением.
— А как же иначе? Я же прав.
— А не приходило в голову, что хоть некоторые из них считают правыми себя?
— Но Черный Маг так не считает!
— То Черный Маг. А другие могут и считать.
Он нахмурился сильнее.
— Они что, все дураки? Не понимаю. Мне всегда казалось, именно умные должны находить общий язык друг с другом. Но почему-то все наоборот: умные вообще не могут договариваться, а вот дураки сразу… да что там сразу, они вообще начинают дружить. Не понимаю.
Она посматривала искоса, поражаясь и не понимая, только что он одолел сильнейшего мага, другому этого подвига хватило бы на всю жизнь для хвастовства, а этот морщит лоб над странным вопросом: почему умные не все заодно?
Она оглянулась еще раз, нет не только прекрасного белого дворца на горе, но и сама гора опустилась, как тающий снег весной, превратилась в неряшливый рыхлый холм.
— Вот и еще один могучий маг повергнут, — произнесла она, он посмотрел настороженно, не поняв интонации. — Олег, тебе этого не простят! Никогда.
Он угрюмо поморщился:
— Знаю.
— Знаешь и делаешь?
— Да.
— Почему?
— Надо, — ответил он тяжеловесно. — Люди должны работать, а не… Конечно, жажда разбогатеть ни с того ни с сего будет у людей всегда. Но когда такого шанса не останется, все будут работать.
— Или воровать, — сказала она язвительно.
Он поморщился.
— Воровать и сейчас воруют. Но когда-то и с воровством покончат.
— Как?
— Не знаю, — ответил он раздраженно. — Пока не знаю. Но покончат. Человек — такая зверюка, рано или поздно находит решение для всего, что мешает жить. Что легко — решает сразу, что очень трудно — решает чуть позже, а что невозможно… решит потом. Но решит, это у нас в крови!
Она покачала головой, голос прозвучал потерянно:
— Тебя возненавидят. Тебя будут проклинать все поколения!
Он развел руками:
— Знаю. И хотя делаю это великое и благое дело для всего человечества, но умолчу о нем совсем не из скромности. Что делать, и через тысячи лет, когда про озера с магией забудут, все еще будут искать сокровища, зарытые клады, гробницы с древними вещами, надеяться на чудо, на везение, на так унижающую настоящих мужчин удачу… и от которой все равно никто не сможет отказаться!.. Все мы в глубине души слабаки, но только немногие держат свои слабости в железной руке… И кто, вот как я, пикнет, что грабить могилы нехорошо, свежие или древние — неважно, будет оплеван и забросан камнями. Жадные люди всегда найдут тысячи доводов, чтобы оправдать свой грабеж.
Она ощутила его великую скорбь, сердце защемило от сочувствия, хотя сама все-таки из тех, кто хоть плевать не будет, но камень швырнула бы с охотой…
— Древние могилы, — возразила она, — уже как бы и не могилы…
— А где грань? — спросил он. — А мне кажется, кто грабит древние — готов грабить и свежие.
— А почему не грабит?
— За эти его либо в тюрьму, — пояснил он, — либо сразу на виселицу. Если рассвирепевшие родственники не забьют на месте. А древние грабят от безнаказанности…
Она не выдержала, спросила быстро:
— Ты… почему такой?
— Какой?
— Ты только что… совершил подвиг! Ты убил могучего мага, под чьей властью была почти целая страна! И ты говоришь не об этом, а о… даже не понимаю, из-за чего в тебе такая боль? Тебя вот прямо перекосило!
Он на ходу отводил ветки кустарника, через который шел напролом, но все так же старался не хрустеть сучьями под ногами, даже придерживал, чтобы не хлестнули по ней, такой нежной и хрупкой, но все проделывал бездумно, глаза смотрят вдаль, а тоска в них только растет.
— Что колдун… Это просто… Либо я его, либо он меня. И все. А вот из тысячи тысяч дорог выбрать верную, да еще других убедить идти именно по ней… вот это и есть подвиг! Подвижничество.
Она покачала головой.
— Ты выбираешь слишком трудные дороги.
— Я за справедливость, — объяснил он.
Она возразила:
— А я — за милосердие! Мир на одной справедливости — жестокий мир. Не всякий там проживет. Да, ты сможешь, но много ли таких? Остальные — простые люди. Им надо одурманивать себя мечтами, грезами, надеждами. Они дорисовывают себе в этот мир чудеса… иначе сойдут с ума от безысходности.
Он поморщился:
— Понятно. И пьют для того, да? Как тебе понравилось, когда тебя в корчме начали лапать?
Она передернула плечами, даже чуть побледнела, но возразила живо:
— Да, это не нравится, но это… побочное! Зато человек попадает в мир своей мечты, ему сразу становится легче. Хотя наяву — да, ведет себя иногда, как свинья. Но не каждый. Большинство просто ложатся и мирно засыпают.
— Засыпают, — передразнил он зло, — когда столько нужно сделать! И, главное, сделать можно. Когда многому можно научиться, многое суметь, многого добиться, понять, узнать, сотворить…
Голос его дрогнул, она ощутила в нем такую безнадежность и тоску, что проглотила заготовленные возражения. Нельзя бить по больному месту, мужчины в самом деле иногда такие чувствительные, что у них все становится сплошной раной, а женщина в первую очередь должна быть лекарем, даже если и не лекарь, а сама гадина полосатая.
Глава 11
Деревья впереди расступились, в проеме засерела городская стена и распахнутые ворота с деловито выкатывающимися пустыми телегами. Возчики, распродав товар, возвращаются веселые и довольные, свистят, улюлюкают, переговариваются громко и радостно.
Дорожка идет слегка вниз, Барвинок опередила тяжело шагающего волхва и, прыгая, как козленок, через выступающие корни, помчалась к выходу из леса.
Олег шел в самом деле угрюмый, на лбу тяжелые морщины, а мысль свербит, как у простого и ленивого человека, в поисках чуда: вот бы как-то разом решить задачу, а не муторно ходить по землям и уничтожать запасы магической воды, заодно побивая колдунов…
Погруженный в невеселые думы, он услышал испуганный женский вскрик, вскинул голову и невольно замер на месте. Лохматый мужчина захватил Барвинок локтем за горло и, прячась за нею, приставил нож к ее шее в том месте, где идет яремная жила.
— Бросай лук! — закричал он страшным голосом.
Олег спросил непонимающе:
— С чего это вдруг?
— А то зарежу!
Он сдвинул плечами:
— Ну и режь. Мне-то что?
Разбойник шумно сглотнул слюну, повторил уже менее уверенно:
— Я ее зарежу, вот увидишь!
— Дык хоть прямо сейчас, — ответил Олег. — Мне обузы меньше. Не можешь? Тогда я сам ее пристрелю. А ее родне скажу, что убил ты…
Он поднял лук, неспешно натянул тетиву, наложил стрелу. Лохматый согнул колени, присел за Барвинок, чтобы и на палец не возвышаться над пленницей, а то кто знает этого дурака, дикари стреляют метко, вдруг да решится, поговаривают же про умельцев, что с сорока шагов бьют прямо в глаз…
Барвинок смотрела отчаянными глазами. Олег повел чуть кончиком стрелы, выбирая место. Она видела, что он готов разжать пальцы, хотела в ужасе закрыть глаза, но заставила себя смотреть этому гаду, этому предателю прямо в его бесстыжие зеленые глаза.
Стрела исчезла с тетивы, донесся сухой щелчок и дикий крик за спиной. Она в ужасе дернулась, но что-то держало внизу. Она в страхе опустила взгляд, оперение стрелы торчит из ее платья, заткнутого ей между ног с такой силой, что стало больно в низу живота.
Она рванулась, чувствуя между ногами твердое древко стрелы. Платье затрещало, Олег буднично повесил лук через плечо, а Барвинок с воплем освободилась и бросилась ему в объятия. Ногам стало прохладно, разорванное платье болтается, как крылья у взлетающей большой птицы.
Олег погладил ее по голове. Она всхлипывала и хватала его за шею.
— А ты длинноногая, — сказал он одобрительно. Посмотрел поверх ее головы на корчащегося в судорогах и добавил: — А вот он — нет.
Она проследила за его внимательным и уже мужским взглядом, только сейчас поняла, что платье разорвано почти до пояса, застеснялась и, торопливо сведя колени, прикрылась руками, а потом ухватила кокетливо развеваемые ветром половинки и попыталась свести вместе.
— Не смотри, — попросила она умоляюще. — Я стесняюсь.
— Возьми в моей сумке иголку с ниткой, — предложил он.
— У тебя и это есть? — спросила она изумленно.
Он кивнул.
— У меня есть не только иголка с ниткой.
Разбойник упал на землю и, зажимая рану ладонями, сучил ногами. Олег брезгливо наступил ему на шею, влажно хрустнуло, он подвигал ногой, словно растирая что-то гадкое на подошве, потом отступил и в самом деле пошаркал ею о ковер.
Ткань разорванного платья то и дело выскальзывает из умело дрожащих пальцев, Барвинок испуганно вскрикивала, а то вдруг волхв смотрит в другую сторону и не заметит, какие у нее чудесные длинные ноги изумительной формы, поспешно ловила трепещущие концы ткани и удерживала на месте.
— Отвернись, — попросила она торопливо.
— Чего?
— Я стесняюсь!
— А-а-а, — сказал он. — А что у тебя не так? А то я не заметил.
— Это кто?
— Один из слуг, — ответил он равнодушно. — Еще не знает, что его повелителя и благодетеля уже нет. Ничего, скоро все узнают и разбегутся. Да брось ты хвататься за платье!.. У тебя все хорошо, а что другие увидят… гм… мы сегодня все равно уйдем отсюда. Пусть мне издали завидуют.
Она скромно шла за ним, как бы прячась, но время от времени как бы нечаянно выходила то справа, то слева, в ушах звучат чудесной музыкой его слова, что горожане ему будут завидовать, значит, оценил фигуру и вообще ее всю, наконец-то выбила из него признание, мужчины почему-то скупы на такие слова, не понимают, что ценность сказанного не уменьшается, как бы часто похвалу женщине ни говорили…
Вечером, после сытного ужина на постоялом дворе, они поднялись в комнату. Олег одобрительно кивнул, чисто, большая двуспальная кровать и широкая лавка, даже стол и две табуретки, хорошо, не зря деньги плачены, а она разделась, долго и старательно зашивала разорванное платье, краем глаза поглядывая на волхва, но этот ничего не понимающий кабан в самом деле, как и обещал, отвернулся, дурак набитый…