Б.С.).
Действительно, более раннее движение армии Буденного к Замостью могло бы привести только к ослаблению польской ударной группировки на одну дивизию, что все равно не помешало бы Пилсудскому разбить войска Мозырской группы и зайти во фланг армиям Западного фронта. Правда, если уж быть совсем точным, возвращение 18-й польской дивизии на юго-западное направление против Конармии, вероятно, заставило бы польское командование отказаться от контрудара на севере. Однако, во-первых, сам по себе этот контрудар решающего значения не имел, и, во-вторых, Пилсудский мог решить, что уже имевшихся под рукой пяти пехотных дивизий (трех дивизий легионеров, 7-й польской и 6-й украинской) и конницы для нейтрализации Буденного хватит, и продолжить переброску 18-й дивизии в 5-ю армию. В любом случае Первая Конная попала бы в районе Замостья в окружение, как это на самом деле и произошло во время ее рейда в 20-х числах августа, и никакой существенной помощи армиям Тухачевского в отражении польского контрнаступления оказать бы не смогла.
Как и победа над Деникиным под Орлом и Воронежем, так и поражение под Варшавой были предопределены не действиями командующих фронтов, а решениями главного командования Красной Армии и политического руководства. В первом случае был принят правильный как в военном, так и в политическом отношении план удара по сходящимся направлениям под основание далеко выдавшегося на север клина Добровольческой армии и дальнейшего наступления через пролетарский Донбасс, чтобы разобщить донцов и добровольцев. Во втором случае после поражения поляков в Белоруссии члены Политбюро переоценили деморализацию противника и недооценили его способность к сопротивлению, приняв в результате ошибочное решение о наступлении в расходящихся направлениях на Львов и Варшаву.
Варшавская неудача никак не отразилась на военной карьере Егорова, так же как и Тухачевского. После заключения 12 октября 1920 года советско-польского перемирия в Риге он продолжал командовать Юго-Западным фронтом, в состав которого была возвращена из Западного фронта 12-я армия. 10 ноября 1920 года, после прорыва перекопских укреплений Врангеля, главком подписал директиву Западным и Юго-Западным фронтам о начале наступления против отрядов Петлюры на Украине и Булак-Балаховича и Савинкова в Белоруссии. Эти отряды были сосредоточены в установленной перемирием нейтральной зоне — территории между линией наибольшего продвижения польской армии и линией предварительно согласованной советско-польской границы. С.С. Каменев отмечал, что «в нейтральной зоне, согласно договору, должно быть наше административное управление» и что «польское командование отказалось от ответственности за войска Булак-Балаховича и другие антисоветские отряды, действующие в нейтральной зоне». Лишенные польской поддержки, войска Украинской армии и Народно-добровольческой армии Булак-Балаховича были к концу ноября оттеснены за линию границы. Егоров все это время проболел, тяжело простудившись в плохо отапливаемом помещении штаба Юго-Западного фронта в Киеве. Фактически боевыми действиями руководил начальник штаба фронта Н.Н. Петин.
30 декабря 1920 года, учитывая «солидные теоретические познания военного дела» и командование фронтами в годы Гражданской войны, Реввоенсовет Республики причислил Егорова к Генеральному штабу. И это несмотря на то, что закончить Военную академию Александр Ильич так и не удосужился и никаких «солидных теоретических познаний» в области военного искусства ни до, ни после никак не проявил. Во всяком случае, ни одной военно-теоретической работы из-под пера Александра Ильича так и не вышло.
С января 21-го Егоров командовал Киевским военным округом, с апреля того же года принял Петроградский округ, войска которого только что под руководством Тухачевского подавили Кронштадтский мятеж. Одновременно по совместительству с сентября 21-го по январь 22-го Егоров командует Западным фронтом вместо отозванного на время Тухачевского. 17 февраля 1921 года он был награжден Почетным революционным оружием. В феврале 22-го, как я уже говорил, Александра Ильича направили в Закавказье, где ему пришлось заниматься тем же, чем занимался Тухачевский в Кронштадте и Тамбовской губернии. С ремеслом карателя Егоров справился хорошо, благо, имел богатый дореволюционный опыт. В результате к двум орденам Красного Знамени РСФСР он добавил еще ордена Красного Знамени Грузии и Азербайджана. С мая 1924 года получил повышение — стал вместо Фрунзе главнокомандующим войск Украины и Крыма. В 1925 году Егорова назначили военным атташе в Китае, к которому тогда было приковано внимание советского руководства. Ожидали, что именно здесь может вспыхнуть пожар мировой революции. Егорову пришлось руководить военными советниками, в том числе и будущим маршалом В.К Блюхером, находившимися при Национально-революционной армии гоминьдановского правительства на юге и при Национальных армиях севера, также ориентировавшихся на СССР. Однако в Китае дело не заладилось. Егорову не удалось найти общего языка ни с командующим гоминьдановских войск маршалом Чан Кайши, ни с командующим 1-й Национальной армии Фын Юйсяном. Александра Ильича с военно-дипломатической работы весной 1926 года отозвали. Полтора года он отсиживался на малозначительной должности заместителя председателя Военно-Промышленного управления при Высшем Совете Народного Хозяйства. В октябре 27-го нарком Ворошилов вспомнил о соратнике по царицынским боям и назначил его командующим войск Белорусского военного округа. На этом посту Егоров пробыл до апреля 1931 года, когда сменил Тухачевского во главе Штаба РККА. В 1929 году под Бобруйском Александр Ильич провел большие маневры. Как ему пришлось признать на заседании Реввоенсовета, посвященном разбору маневров, в ходе их выявилось отсутствие «твердых навыков в организации и управлении крупных соединений, оснащенных современной техникой». Бывший главком, а в ту пору — заместитель наркома обороны, С.С. Каменев резко критиковал Егорова за завышенную оценку подготовки пехоты и недооценку роли танков и механизации пехоты в будущей войне. Сергей Сергеевич утверждал, что «с маршами на Бобруйских маневрах мы провалились. Теперь, когда артиллерия получает большую подвижность, в одной колонне водить трактор, автомобиль и пехоту нельзя». Критиковали Егорова и Тухачевский, Уборевич, Якир и сам Ворошилов, но на карьере Александра Ильича это никак не сказалось. Став начальником Штаба РККА, он в 1934 году был избран на XVII съезде партии кандидатом в члены ЦК, а в 35-м удостоился маршальского звания. Никаких особых заслуг в деле повышения боеспособности и боеготовности войск и внедрения новых видов вооружений за Егоровым замечено не было, но это с лихвой компенсировалось покровительством Ворошилова. И Александр Ильич в долгу не оставался. Вот, например, какое поздравление наркому обороны с 50-лет-ним юбилеем направил он 15 февраля 1931 года из Германии, куда был командирован на полгода для изучения военно-технических и оперативно-тактических разработок рейхсвера: «Дорогой Климент Ефремович! От всей глубины моего сердца шлю тебе, дорогой друг, боевой соратник и любимый Начальник (именно так, с большой буквы! — Б. С.) — руководитель, в день твоего славного юбилея самые горячие поздравления. Конечно, я был бы бесконечно рад в эти дни видеть тебя и лично выразить все те волнующие меня, как ребенка, чувства, связанные с днями твоего исторического юбилея.
Ведь на твоем боевом и революционном пути было весьма много исключительных по своему значению событий и явлений и что они теперь получают еще большую выпуклость и встают, как великаны-гиганты не только на фоне прошедших действительно бурных и героических дней Гражданской войны, но и в проспекте предстоящего будущего, в балансе которого, как мы знаем, есть графа, так называемых, «неизбежных столкновений». Я говорю, что меня, как ребенка, охватывает в эти дни особое чувство радости и, вместе с тем, гордости. В самом деле — мы связаны с тобой историческими днями боевой работы. Вся эпоха борьбы на юге, против основных, по существу, сил всей российской контрреволюции (Деникин и Врангель), а затем и Польская кампания 1920 г., прошли при нашем (ты, Семен Михайлович Буденный и я) совместном и дружном боевом участии.
С каким восторгом я вспоминал эту тесную совместную боевую работу, проходившую под непосредственным тактическим руководством нашего горячо любимого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда взвесишь, что история для решения своих задач потребует еще людей, способных проявить великие качества ума, воли, твердости, решительности и беззаветной преданности делу Ленина, и знаешь, что таких людей, в лице Иосифа Виссарионовича и Климента Ефремовича, наш Советский Союз имеет, становится еще радостнее, и бодрость, как живая струя, наполняет все фибры организма.
Разве в такие дни не желательно быть вместе и лично передать эти возвышенные чувства и переживания. Этой возможности я не имею, так как нахожусь, как говорят, — in der Fremde (на чужбине). Но, однако, та работа, ради которой я нахожусь здесь в Германии, меня убеждает и, надо думать, она служит достаточным основанием и оправданием моего личного отсутствия. Желаю тебе, дорогой Климент Ефремович, долгих лет и крепкого здоровья, так нужных для того, чтобы наша доблестная Красная Армия с каждым годом росла и совершенствовалась во всех областях своей боевой выучки и в случае вооруженного столкновения под твоим испытанным руководством сокрушила любого лютого врага, посягнувшего на революционные права и суверенитет Советского Союза».
«Дорогой Климент Ефремович» до лести был падок. «Луганский слесарь Клим» должен был особо ощущать свою значимость, когда его подобострастно нахваливал бывший подполковник царской службы. Да и комплимент в адрес Сталина, как надеялся Александр Ильич, Ворошилов доведет до сведения вождя. Иосифу Виссарионовичу будет приятно узнать, что он осуществлял «тактическое руководство» разгромом Деникина, т. е. объяснял Егорову, как следует наступать пехоте, где располагать артиллерию и т. д. Но все-таки была в этом письме непростительная ошибка. Никак не следовало ставить на один уровень Сталина и Ворошилова как двух советских руководителей, способных решать исторические задачи. Иосиф Виссарионович-то полагал, что такой руководитель в СССР всего лишь один. Да и знание немецкого не стоило демонстрировать малограмотному Ворошилову. Обидеться мог «дорогой друг» Климент Ефремович.