Дорогой Климент Ефремович!
Я подал записку СТАЛИНУ с просьбой принять меня хоть на несколько минут в этот исключительный для моей жизни период. Ответа нет. Я хочу в личной беседе заявить ему, что все то светлое прошлое, наша совместная работа на фронте остается для меня самым дорогим моментом жизни и что это прошлое я никогда и никому не позволял чернить, а тем более не допускал и не могу допустить, чтобы я хоть в мыслях мог изменить этому прошлому и сделаться не только уже на деле, но и в помыслах врагом партии и народа. Прошу Вас, Климент Ефремович, посодействовать в приеме меня тов. СТАЛИНЫМ. Вся тяжесть моего переживания сразу же бы спала как гора с плеч.
Я хочу, мне крайне необходимо моральное успокоение, какое всегда получаешь от беседы с тов. СТАЛИНЫМ.
Еще раз заявляю Вам как моему непосредственному начальнику, соратнику по боевым дням Гражданской войны и старому другу (как Вы выразились в своем приветствии по случаю моего пятидесятилетия), что моя политическая честность непоколебима как к партии, так и к народу».
На этом этапе Александра Ильича, очевидно, еще не ознакомили с доносами Жигура, Щаденко Хрулева и Жукова, и он терялся в догадках, чем вызвана внезапная немилость. Вероятно, Ворошилов показал егоров-ское письмо Сталину и они вместе только посмеивались, когда читали признания маршала в непоколебимой верности партии и руководству. Иосиф Виссарионович и Климент Ефремович хорошо знали, что единственно в чем был постоянен маршал, так это в стремлении сделать карьеру, и ради этого всегда примыкал к победителям. Вот и Ленина еще в ноябре 17-го ругал немецким шпионом, чтобы потом клясться в верности партии Ленина — Сталина, вот и к левым эсерам примкнул, когда они стали правящей партией, чтобы порвать с ними в июле 18-го, когда левоэсеровских лидеров навсегда лишили доступа к власти. А насчет того, что у Егорова в помыслах не было изменить славному прошлому, Сталин с Ворошиловым и подавно не верили. Знали ведь от Хрулева и Щаденко, как честил Александр Ильич в приватном разговоре высокопоставленных соратников по «совместной боевой работе».
Егоров, похоже, догадывался, что причиной опалы мог стать какой-то неосторожный разговор. Поэтому и говорил или слышал что-то не очень выдержанное, не совсем партийное. Но вряд ли маршал грешил именно на Щаденко с Хрулевым. Иначе бы догадался, что писать письма старым друзьям Клименту Ефремовичу и Иосифу Виссарионовичу уже бесполезно, что не удастся отделаться малым наказанием — выводом из ЦК, назначением на второстепенный округ — «за обывательщину» (под этим расплывчатым термином подразумевалось, что не разглядел шпиона в горячо любимой жене). Вот и Галину Антоновну Александр Ильич поспешил назвать своей бывшей супругой, отрекся от нее, лишь бы собственную шкуру спасти, да не спас.
Ворошилов Егорову не ответил. Ответил Сталин. 28 февраля — 2 марта 1938 года опросом членов Политбюро было принято специальное постановление о Егорове: «Ввиду того, что, как показала очная ставка т. Егорова с арестованными заговорщиками Беловым, Грязновым, Гринько, Седякиным, т. Егоров оказался политически более запачканным, чем можно было бы думать до очной ставки, и, принимая во внимание что жена его, урожденная Цешковская, с которой т. Егоров жил душа в душу, оказалась давнишней польской шпионкой, как это явствует из ее собственного показания, ЦК ВКП(б) признает необходимым исключить т. Егорова из состава кандидатов в члены ЦК».
Под этим постановлением стоит подпись Сталина как секретаря ЦК. В тот же день, 2 марта, он получил письмо Егорова. Маршал молил о пощаде и клялся в собственной преданности Родине, партии и лично Иосифу Виссарионовичу: «Я заявляю ЦК ВКП(б), Политбюро, как высшей совести нашей партии, и Вам, тов. Сталин, как вождю, отцу и учителю, и клянусь своей жизнью, что если бы я имел хоть одну йоту вины в моем политическом соучастии с врагами народа, я бы не только теперь, а на первых днях раскрытия шайки преступников и изменников Родины пришел бы в Политбюро и к Вам лично, в первую голову, с повинной головой в своих преступлениях и признался бы во всем.
Но у меня нет за собой, на моей совести и душе никакой вины перед партией и Родиной, как и перед Красной Армией, вины в том, что я их враг, изменник и предатель.
Но я еще раз со всей искренностью докладываю и прошу Политбюро и Вас, тов. Сталин, верить мне, что я лично никогда и ни с кем из преступной шайки врагов народа, предателей и изменников Родины и шпионов не был ни в какой политической связи, а все 20 лет пребывания в рядах партии и Красной Армии был всегда верным и преданным сыном и бойцом нашей великой партии Ленина — Сталина, нашей могучей Родины, нашей доблестной Красной Армии и нашего народа».
«Отец и учитель» в искренность маршала не поверил. Никак не мог забыть Иосиф Виссарионович, что Егоров сомневался в его полководческих заслугах. Подобных сомнений вождь не прощал.
На следующий день, 3 марта, ознакомившись с постановлением ЦК, Александр Ильич написал еще одно письмо Ворошилову, последнее. И зачем-то поставил на письме гриф «совершенно секретно». Егоров рассказывал о том, в каком тяжелом положении находится, и просил помочь:
«Дорогой Климент Ефремович!
Только что получил решение об исключении из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Это тяжелейшее для меня политическое решение партии признаю абсолютно и единственно правильным, ибо этого требует непоколебимость авторитета ЦК ВКП(б) как руководящего органа нашей великой партии. Это закон и непреложная основа. Я все это полностью осознаю своим разумом и пониманием партийного существа решения.
Вы простите меня, Климент Ефремович, что я надоедаю Вам своими письмами. Но Вы, я надеюсь, понимаете исключительную тяжесть моего переживания, складывающегося из двух, совершенно различных по своему существу, положений.
Во-первых, сложившаяся вокруг меня невообразимая и неописуемая обстановка политического пачкания меня врагами народа и, во-вторых — убийственный факт вопиющего преступления перед Родиной бывшей моей жены. Если второе, т. е. предательство бывшей жены, является неоспоримым фактом, то первое, т. е. политическое пачкание меня врагами и предателями народа, является совершенно необъяснимым, и я вправе назвать его трагическим случаем моей жизни.
Чем объяснить эту сложившуюся вокруг меня чудовищную обстановку, когда для нее нет никакой политической базы и никогда не было такого случая, чтобы меня, или в моем присутствии, кто-либо призывал к выступлению против руководства партии, советской власти и Красной Армии, т. е. вербовал как заговорщика, врага и предателя.
За все мои 20 лет работы никогда, нигде и ни от кого подобных призывов и предложений я не слыхал. Заявляю, что всякий, кто осмелился бы предложить мне акт такого предательства, был бы немедленно мной передан в руки наших органов НКВД и об этом было бы мной в первую голову и прежде всего доложено Вам. Об этом отношении знал каждый из шайки врагов и предателей народа, и никто из них не осмелился сделать мне ни одного раза и ни одного подобного предложения в продолжение всего моего 20-летнего периода работы.
Дорогой Климент Ефремович! Я провел в рядах нашей родной Красной Армии все 20 лет, начиная с первых дней ее зарождения еще на фронте в 1917 г. Я провел в ее рядах годы исключительной героической борьбы, где я не щадил ни сил, ни своей жизни, твердо вступив на путь Советской власти, после того как порвал безвозвратно с прошлым моей жизни (офицерская среда, народническая идеология и абсолютно всякая связь, с кем бы то ни было, из несоветских элементов или организаций), порвал и сжег все мосты и мостики, и нет той силы, которая могла бы меня вернуть к этим старым и умершим для меня людям и их позициям. В этом я также абсолютно безгрешен и чист перед партией и Родиной. Свидетелем моей работы на фронтах и преданности Советской власти являетесь Вы, Климент Ефремович, и я обращаюсь к вождю нашей партии, учителю моей политической юности в рядах нашей партии т. Сталину и смею верить, что и он не откажется засвидетельствовать эту мою преданность делу Советской власти. Пролитая мною кровь в рядах РККА в борьбе с врагами на полях сражений навеки спаяли меня с Октябрьской революцией и нашей великой партией. Неужели теперь, в дни побед и торжества социализма, я скатился в пропасть предательства и измены своей Родине и своему народу, измены тому делу, которому с момента признания мною Советской власти я отдал всего себя — мои силы, разум, совесть и жизнь. Нет, этого никогда не было и не будет.
Мне стыдно, дорогой Климент Ефремович, обращаться вновь и призывать Вас верить моему заявлению. Но, не находя за собой никакой вины перед партией, Родиной и народом в том, что я в какой бы то ни было степени являлся врагом, предателем и изменником перед ними, я смею поклясться перед партией, перед т. Сталиным и перед Вами ценой моей жизни, что вокруг меня (помимо предательства бывшей жены, за это я несу исключительную моральную вину) создалась йи-чем не объяснимая трагическая обстановка, в которой я гибну, невиновным в какой бы то ни было степени перед партией, Родиной и народом в деле измены как их враг и предатель…»
Климент Ефремович ручаться за Александра Ильича вовсе не собирался, равно как и Иосиф Виссарионович не спешил засвидетельствовать преданность Егорова Советской власти. Даже в этом отчаянном письме маршал привычно врал насчет первых этапов своей биографии. В частности, говорил о своей приверженности в прошлом «народнической», т. е. эсеровской, идеологии, поддерживая легенду о многолетнем членстве в эсеровской партии.
Егоров продолжал надеяться, что старые друзья по Царицыну не будут его губить. И когда после исключения из ЦК Александра Ильича оставили на свободе еще на три с половиной недели, он начал верить, что все обойдется. Тем большим потрясением стал для маршала арест.
Его взяли 27 марта 1938 года. Не исключено, что Егорову предъявили доносы Щаденко и Хрулева, и он понял, что никакой ошибки в аресте нет и что Ворошилов и Сталин теперь стали его врагами. Во всяком случае, Александр Ильич не стал запираться и послушно дал те показания, которые ему продиктовали следователи. Покорно изобличал в измене и предательстве как уже арестованных командиров Красной Армии, так и тех, кто еще оставался на свободе. Бывший сотрудник НКВД Казакевич, участвовавший в следствии по его-ровскому делу, в 1955 году сообщил, что Ежов обещал сохранить маршалу жизнь, если тот даст правдивые показания и вскроет преступную деятельность других заговорщиков. Александр Ильич, к