Сталину телеграмму: «Положение исключительно тяжелое, части совершенно деморализованы и небоеспособны. Они не в состоянии удержать Керченский полуостров. В связи с тем, что имеющимися силами удержать Керчь нет возможности, необходимо или усилить дополнительно это направление двумя дивизиями, или же решить вопрос об эвакуации войск из района Керчи». Правда, тут же содержалось заверение, что командование требует «от войск прочного удержания Керченского и Севастопольского плацдармов». Однако новые части из Закавказья для удержания Керчи можно было перебросить только через 12–15 суток, и не было никакой надежды, что деморализованные остатки 51-й армии, даже подкрепленные двумя боеспособными полками 302-й дивизии, продержатся в городе еще две недели.
На суде Щаденко гневно бросил в лицо Кулику:
«— Вы исходили не из правильной оценки сил противника. Нужно говорить напрямик — вы просто струсили».
«— Нет, я не струсил», — оправдывался Григорий Иванович. — «Я ведь ехал на катере днем под обстрелом и не трусил».
«— Получается так, что ни у вас, ни у местного командования и приблизительно точных данных о силах противника не было?» — резюмировал Ульрих.
«— Я считал, что соотношение было один к трем», — заявил на это маршал.
«— Вы сказали, что вы с одной высоты могли свободно наблюдать всю картину боя на подступах к Керчи. Все кругом было видно. Почему не установили там орудий и пулеметов?» — уличил Григория Ивановича в некомпетентности Артемьев.
«— Огневое превосходство у наших войск было. И поливали бы с высоты противника», — вторил ему Щаденко. Что ж, каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны.
«— Уже поздно было», — настаивал на своем Кулик. — «Под минометным огнем противника нельзя было сделать этого».
«— Был у вас план обороны Керчи?» — поинтересовался Ульрих.
«— Я отдал приказ — ни шагу назад», — ушел от прямого ответа Кулик. Плана-то у него никакого не было: маршал сразу же по прибытии в Керчь понял, что город не удержать.
«— А где проходил этот рубеж, от которого «ни шагу назад»?» — опять съехидничал Артемьев.
«— Он был указан в приказе Батова», — дипломатично ушел от ответа Кулик.
Тогда Ульрих обратился к материалам дела: «Вы на следствии показывали: «приехав в район Керчи, я не только не организовал оборону, но и не принял к этому мер. Был ли план обороны у командования направления (Левченко, Батов), я не знаю, об этом я их не спрашивал. Приехав в Керчь, я сразу же принял решение на отход, санкционировав уже происходящую эвакуацию».
«— Это не касается жесткой обороны», — растерявшийся Кулик запутывался все больше и больше.
«— Если «ни шагу назад», то, значит, жесткая оборона», — уточнил Артемьев. — «Что вы приказали командиру дивизии, уезжая с командного пункта?»
«— Я приказал контратаковать противника», — честно признался Кулик.
«— Как двумя ротами контратаковать два полка? Это по меньшей мере идиотство», — возмутился Павел Александрович.
«— Другого выхода не было», — с горечью ответил Кулик. — «Надо было спасать войска от пленения».
«— Что же вы сделали для ликвидации паники?» — поинтересовался Артемьев.
«— Я считал, что в Керчи дать боя мы не сможем», — пытался Григорий Иванович убедить судей в правильности принятого им решения. — «Нужно было отходить на Таманский полуостров, там приводить части в порядок и организовать оборону. А здесь — только мелочь».
«— Керчь — мелочь?» — возмутился присутствовавший на заседании прокурор СССР Бочков.
Артемьев повторил свой вопрос: «Что вы сделали для ликвидации паники?»
«— Что я сделал?» — размышлял Григорий Иванович. — «Я Батову приказал организовать оборону и вообще организовать всех, кто еще может драться. Левченко приказал заняться с начальником флотилии перевозкой войск с Керчи на Тамань. Начальнику штаба и начальнику Особого отдела поручил принимать перевозимых на Таманском полуострове и организовать там оборону».
«— Какое вы лично приняли участие в этом?» — задал каверзный вопрос не унимающийся Артемьев.
«— Сам я тогда уехал в Тамань», — простодушно сообщил суду Григорий Иванович, не догадываясь, что этот факт могут истолковать как проявление трусости. Хотя, если разобраться, что было делать маршалу в тот момент в Керчи? Поднимать в контратаку роту? Так не маршальское это дело — толковый капитан или старший лейтенант гораздо лучше справится. Два полка приведенной Куликом 302-й горно-стрелковой дивизии дела, конечно же, поправить не могли. Однако судьи маршала подобными вопросами не задавались. Приговор был известен заранее. Его явно продиктовал сам Верховный Главнокомандующий, не забывший «давнишнего друга». Ульриху и его коллегам оставалось только довести судебную комедию до конца.
«— Вы отчетливо себе представляли, на чем мог противник перебросить свои силы через пролив?» — обратился к Кулику Артемьев, в феврале 42-го уже хорошо знавший, что в ноябре 41-го у немцев в Крыму практически не было десантно-высадочных средств и высадиться на Тамани они тогда при всем желании не могли. Но Кулик-то об этом в дни боев за Керчь не знал. Наоборот, с самого начала войны советское командование в Крыму, тот же Левченко, Батов и предшественник Батова на посту командующего 51-й армии Ф.И. Кузнецов, опасались морских и воздушных десантов, отчего и бросили половину сил на охрану побережья.
«— Я считал, что противник может выбросить десант на Таманский полуостров», — не стал лукавить Григорий Иванович. Здесь он для себя опасности не чувствовал. Тем более что сам Сталин в телефонном разговоре требовал «не допустить противника на Кавказ».
Члены суда продолжали донимать Кулика неприятными вопросами. Очевидно, генералы становились выше в собственных глазах благодаря тому, что могли теперь безнаказанно издеваться над опальным маршалом.
«— А не считали ли вы, что поспешным перенесением своего командного пункта на Таманский полуостров вы могли еще больше деморализовать наши войска?» — это Артемьев продолжал уличать Григория Ивановича в трусости. Ему вторил Щаденко: «Ведь вы появились в Керчи, пробыли около трех часов, из них два постояли на высоте и сразу назад».
«— В общем, давай катер и драпай дальше?» — подытожил Артемьев.
«— Я считал, что там больше мне делать нечего», — резал правду-матку Кулик. — «Там уже вопрос решен. Нужно было драться на Таманском полуострове, чтобы не пропустить противника на Северный Кавказ».
«— Но вы же получили приказ народного комиссара обороны — держать Керчь?» — Артемьев изобразил удивление.
«— Я считал, что Батов в Керчи сам справится. Самое трудное я видел в том, чтобы остановить войска на Таманском полуострове и там организовать из них оборону», — объяснял свое решение Григорий Иванович.
Судьи наседали. Темп вопросов нарастал. Артемьев: «Как вы расцениваете свой поспешный отъезд из Керчи?» Кулик: «Правильным». Щаденко: «А получили вы разрешение на это народного комиссара обороны?» Кулик: «У меня другого выхода не было». Ульрих (перебивая подсудимого): «Приказ Ставки ясно ставил задачу». Щаденко (перебивая председателя): «Вы же получили приказ лично от товарища Сталина». Помимо прочего, генералы торопились засвидетельствовать свое трепетное отношение к Верховному и благородное негодование по поводу невыполнения сталинского приказа.
Кулик сдался: «Я виновен в том, что превысил свою власть и не выполнил приказ об обороне Керчи. Но это не от трусости, а потому, что хотел обеспечить оборону Таманского полуострова».
«— Вы же сами удрали и фактически дали приказ всем удирать», — демонстрировал праведный гнев Щаденко. Ефим Афанасьевич опасался, что ему еще могут припомнить былую близость к ныне совершенно явно впавшему в опаду маршалу.
«— Я удрал?» — возмутился Кулик.
«— А кто же? Я, что ли?» — парировал Щаденко.
«— Вы нарушили приказ?» — присоединился к хору обличителей Ульрих.
«— Да, нарушил», — упавшим голосом ответил Кулик.
«— Присягу нарушили. Нашу боевую присягу», — кипятился Щаденко.
«— Нарушил, но не из-за паникерства или злого умысла», — каялся Григорий Иванович.
Щаденко наставительно заметил: «Речь идет о выполнении боевого приказа. Как вы оцениваете такого солдата, командира, который не выполняет боевого приказа?»
«— Расстрелять его нужно, если он нанес вред стране», — дал вполне ожидаемый ответ Кулик. Однако тут же добавил: — «Но у меня бегства не было, а была драка, там Батов был».
«— Что тут говорить — было ваше бегство», — подвел итог первой половины судебного заседания Ща-денко.
После перерыва Артемьев вернулся к теме путешествия Кулика с Кавказа в Крым: «Какое расстояние от Краснодара до Керчи?»
«— Километров двести с лишним», — ответил Кулик.
«— А потратили больше двух суток?» — укорил маршала Артемьев.
«— Дорога была просто непроходимая», — сетовал Кулик. — «Машины пришлось бросать. Тягачами вытягивали».
«— В Тамани зачем задержались?» — резко бросил Артемьев.
«— Там я сознательно остался для организации обороны», — едва ли не с гордостью заявил Григорий Иванович.
«— И что вы там сделали?» — продолжал допрос Артемьев.
«— Принял меры, чтобы не допустить высадки противником десанта», — в который уже раз повторил Кулик.
«— Как вы расцениваете действия генерала, не только не выполняющего боевого приказа, но даже не делающего попыток к его выполнению?» — упорно подводил Артемьев маршала под расстрельную статью.
«— Я тогда считал, что настоящей обстановки Ставка не знает», — не очень уверенно ответил Кулик.
«— Вам ведь Ставка вторично подтвердила свой приказ об активной обороне Керчи?» — настаивал Павел Александрович.
«— За что меня и судят», — мрачно заметил Григорий Иванович. — «Я не выполнил приказа, но не по злому умыслу». Однако от многократного повторения аргументы маршала не стали для судей более убедительными.
«— Выходит, что вы не хотели удержать Керчь, вам было ведь ясно сказано: умри, но обороняй», — констатировал неумолимый Артемьев.