Маршал Кулик руководил всей операцией, для чего мы и считали его призванным, рассматривая как безусловный военный авторитет. Я считаю, что он несколько суматошный человек, работает вразброс. В дальнейшем, в случае необходимости, следует послать другого, поспокойнее и рассудительнее. Ремезов и Мельников (командующий и член Военного совета 56-й армии. — Б.С.) во всем без спора следовали за Куликом».
Характеристика Кулика здесь довольно противоречивая. С одной стороны, «безусловный военный авторитет» и «руководил всей операцией» (т. е. как обороной Ростова, так и подготовкой последующего контрнаступления). С другой стороны, человек суматошный и работающий вразброс, которого лучше бы заменить. Двинский, безусловно, учитывал, что 28 ноября, в самый канун освобождения Ростова, Сталин отозвал Кулика в Москву. Значит, Верховный по каким-то причинам не хотел, чтобы с именем маршала связывалось одно из первых успешных контрнаступлений Красной Армии.
Сразу после Ростова Кулика направили выправлять положение под Тихвином. Немецкие войска еще 8 ноября 1941 года овладели этим городом, стремясь блокировать Ладожскую «дорогу жизни» и окончательно замкнуть кольцо окружения вокруг Ленинграда. Однако в ходе контрнаступления, начавшегося 19 ноября, дивизии Ленинградского и Волховского фронтов после упорных боев 9 декабря вновь овладели Тихвином, отбросив неприятеля на исходные позиции. Однако этот успех в глазах Сталина не перевесил вины Кулика за сдачу Керчи и Ростова. Интересно, что и позднее советские историки и мемуаристы предпочли вообще не упоминать о роли Кулика в Тихвинской операции. Почитать воспоминания К.А. Мерецкова, командовавшего в то время 4-й армией, дравшейся под Тихвином, Кулика там вообще не было. Хотя именно после приезда Григория Ивановича наступление советских дивизий ускорилось и Тихвин наконец был взят.
В конце декабря маршал был отозван из Тихвина в Москву. Там уже полным ходом шли керченские и ростовские разборки.
В своих объяснениях по поводу сдачи Керчи, датированных 30 января 1942 года, Григорий Иванович утверждал: «Когда я прибыл в город Керчь, ознакомился с обстановкой, лично объехал фронт, посмотрел действия своих войск и противника, я пришел к выводу, что отстоять Керчь и пристани этими войсками при создавшейся обстановке невозможно, так как господствующие высоты непосредственно над городом с юга, юго-запада, с запада и северо-запада уже были заняты противником, сам же город не укреплен. Взять обратно эти высоты, так как без овладения ими немыслима оборона города и пристани, было невозможно этими войсками, они были настолько деморализованы, что не в состоянии были обороняться, а о наступлении этими войсками и речи не могло быть. Привести их в порядок под непосредственным воздействием противника, который нахально наступал, было невозможно. Нужно было бы, чтобы решить задачу удержать пристани, город и плацдарм для дальнейшего контрнаступления на Крым, минимум три стрелковых дивизии свежих.
Правильно было принято мной решение не дать добить остатки армии и ни в коем случае не отдать противнику артиллерии и вооружения, организованно переправить армию на Таманский полуостров и выполнить Вашу основную задачу не допустить противника овладеть Таманским полуостровом и выйти на Северный Кавказ. Эту задачу я выполнил. Фактически с этого момента руководил остатками армии и организацией обороны на Таманском полуострове я, так как Левченко настолько раскис, что он не мог провести эту довольно серьезную работу в довольно сложной обстановке. Армия была переброшена, вооружение и артиллерия были спасены, и полностью разгромить армию противнику не удалось. Если некоторые «стратеги» считают, что удержанием города Керчи с гаванью прикрыто движение противника на Северный Кавказ, т. е. на Таманский полуостров, то они глубоко ошибаются и не понимают обстановки. Когда противник занял Керченскую крепость, он мог переправляться на Тузлускую косу (на косу Тузла. — Б. С.) и занять южный отрог Таманского полуострова, а это равноценно занятию всего Таманского полуострова и окружению города Керчи. Поэтому с теми силами, которыми мы располагали, решить две задачи были не в силах, т. е. удержать Керчь с гаванью и плотно занять Таманский полуостров. Несмотря на то, что я взял без Вашего разрешения 12-ю стрелковую бригаду и один стрелковый батальон с запасного полка, этих сил хватило только для занятия обороны на Таманском полуострове.
Самое главное преступление делает командир, если он отдает войскам заведомо невыполнимый приказ, войска его выполнить не в силах, гибнут сами, а приказ так и остается невыполненным. В отношении же моей личной трусости я даже до сих пор не знал, что я трус, хотя воюю уже шестую войну в своей жизни. У меня к Вам, товарищ Сталин, одна просьба: прикомандируйте тех, кто называет меня трусом. Пусть они побудут при мне несколько боев и убедятся, кто из нас трус.
Я не знаю, почему довели до такого состояния армию, в каком я ее встретил, но я считаю, что руководить армией Левченко не мог, так как он совершенно ничего не понимал в сухопутной армии. Он представлял из себя раскисшего политрука, много говорящего, но никто его не слушал. Его назначение командующим была большая ошибка.
В отношении т. Батова, я его знаю более 10 лет, лично наблюдал его в боях в Испании, где он хорошо действовал, наблюдал его, когда он командовал 13-м корпусом против финнов. В финскую войну он также руководил хорошо. Он хорошо подготовленный командир, боевой, с большой силой воли. Когда я начал выяснять причину, почему он не взял на себя главную роль по командованию, мне говорили, что Левченко вмешивался и мешал ему командовать»;
В послевоенных мемуарах Н.Г. Кузнецов совсем иначе характеризует действия «раскисшего политрука» Левченко на Керченском полуострове: «По решению Ставки именно Г.И. Левченко принимал меры, чтобы задержать врага на Керченском полуострове. Превосходство противника в силах не позволило это сделать. Но и отступая, советские войска наносили гитлеровцам весьма ощутимые удары. Из таких вот ударов складывался будущий успех, а затем и полная победа. Г.И. Левченко сделал все от него зависящее. Оборона Одессы, Николаева и Севастополя неразрывно связана с его именем». Все чинно и благородно, так что читатель ни за что не догадается, что за сдачу Керчи Гордей Иванович был судим и разжалован. Кстати, и в последующем Левченко лавров флотоводца не стяжал. Командуя Кронштадтской военно-морской базой, он прославился только провальным десантом на остров Соммерс в июле 42-го, когда вчетверо сильнейший отряд десантников не смог справиться с немецким гарнизоном в 60 человек и понес большие потери. Кузнецов по этому поводу даже специальный приказ издал, чтобы другие на ошибках Гордея Ивановича учились. Но Левченко оставался человеком наркома, и Николай Герасимович способствовал его возвращению из опалы в 44-м и в мемуарах написал о вице-адмирале только хорошее.
А что же Павел Иванович Батов, которого Кулик считал хорошим, волевым командиром? Нашел ли он в мемуарах добрые слова про Григория Ивановича? Ничуть не бывало. Вот как Батов описывает действия Кулика в Керчи: «На Тамани находился представитель Ставки маршал Кулик. Числа девятого на мой КП прибыли тт. Левченко и Николаев, а вскоре — неожиданно для всех — представитель Ставки. Но странное дело, вместо того чтобы оказать помощь (от него во многом зависело обеспечение Керчи боеприпасами), вместо того чтобы вселить уверенность, тов. Кулик приехал браниться. В грубой, оскорбительной форме он требовал от вице-адмирала Левченко ответить, почему «преступно оставляете Крым». Разговор прервали немецкие автоматчики: они просочились на гору Митридат, под которой расположился КП, и стали бросать вниз гранаты. Находившиеся на командном пункте офицеры с бойцами охраны ушли в контратаку, а мы усадили Кулика на машину и отправили в порт, откуда он отбыл на Тамань.
После отъезда Кулика вице-адмирал Левченко будто забыл о неприятной встрече. Он спокойно обсуждал со мной и Николаевым положение на фронте, сказал в заключение, что необходимо оборонять Керчь до последней возможности. Больше всего мне нравилось в Левченко, что он ни на минуту не терял уверенности в нашей победе. Эта уверенность исходила от человека, который сам едва держался на ногах от усталости. Признаюсь, что именно во время разговора в этой накаленной до предела обстановке авторитет вице-адмирала очень высоко поднялся в моих глазах. Как ни горьки были наши неудачи, беседа с Левченко придала мне новые силы.
Вице-адмирал делал все возможное для обороны Керчи. Он оказал наземным войскам помощь силами морской пехоты, обеспечил огневую поддержку с кораблей. Но атаки врага усиливались с каждым днем. После трехдневных боев гитлеровцы подтянули из резерва свежую дивизию 30-го армейского корпуса (в действительности все дивизии этого корпуса наступали на Севастополь и в боях за Керчь не участвовали. — Б.С.). Стало ясно, что удержать город нам не удастся. Поэтому по распоряжению Ставки Верховного Главнокомандования начался отвод войск из-под Керчи на Таманский полуостров».
Лукавит, ох, лукавит Павел Иванович! Неслучайно он заставил Кулика прибыть в Керчь уже 9 ноября. Тогда отправленную на следующий день Левченко и Батовым телеграмму, где говорилось о возможной эвакуации Керчи можно было бы объяснить «дурным влиянием» со стороны маршала. На самом деле Гордей Иванович в тот момент думал не о том, как оборонять Керчь до последней возможности, а пытался узаконить уже начавшуюся стихийную эвакуацию на Тамань.
Кулик пытался оправдаться, забрасывая Сталина письмами. 6 февраля 1942 года появилось постановление ГКО о привлечении его к суду за сдачу Керчи. Потрясенный Григорий Иванович 8 февраля писал Сталину: «Считаю себя виноватым в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику. Весь мой рост был под Вашим личным руководством, начиная с 1918 года, поэтому я и считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется. Поверьте, т. Сталин, что это я сде