лал не по злому умыслу и не потому, чтобы игнорировать Ваш приказ, нет, а потому, что мне на месте казалось, что я не смогу дать генеральный бой на Керченском полуострове и потопить противника в проливе, не допустив его на Таманский полуостров».
Покаявшись, Кулик попробовал оправдаться: «Правда, докладываю Вам, что там была исключительно тяжелая обстановка и быстро меняющаяся и, к моему сожалению, когда я приехал в г. Керчь, не работала связь с Москвой и мы только связались через сутки после принятия моего решения на отход. В этот момент было в Керчи 11400 человек, из них дралось не более 2500–3000 штыков, да плюс артиллеристы, остальные представляли из себя сброд специалистов, тыловиков, дезертиров, и более 20 000 человек уже было переправлено на Тамань, неуправляемая масса, которую мы впоследствии ловили и организовывали.
Прошу ЦК ВКП и лично Вас, т. Сталин, простить мне мое преступление, и даю честное слово большевика, что я больше никогда не нарушу приказа и указания ЦК ВКП и лично Ваши, а также прошу Вас, т. Сталин, дать мне возможность искупить мою тягчайшую вину перед партией и лично перед Вами, поручить мне в боевой обстановке самую ответственную боевую задачу — я ее выполню».
Сталин не простил и, как мы увидим дальше, так никогда и не предоставил Кулику возможность отличиться, чтобы загладить свою мнимую вину в сдаче Керчи. 10 февраля прокурор СССР В.М. Бочков составил обвинительное заключение по делу Кулика. Теперь на него, а не на Левченко возлагалась ответственность за потерю Керченского полуострова. При этом утверждалось, что вице-адмирал, как свидетельствуют документы Генштаба, «объективно доносил Ставке о положении в войсках». Правда, тогда Гордея Ивановича реабилитировать не стали, и ему еще два года пришлось побыть капитаном 1-го ранга.
19 февраля Кулик был выведен из состава членов ЦК и снят с поста заместителя наркома обороны, а Президиум Верховного Совета СССР оставил в силе приговор суда о разжаловании Григория Ивановича в генерал-майоры. В постановлении Политбюро также утверждалось, что «Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни и, злоупотребляя званием Маршала Советского Союза и зам. наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей из средств государства». Получив проект постановления, 18 февраля он отправил письмо Сталину, где отрицал предъявленные обвинения. Но постановление приняли в отсутствие Кулика без каких-либо изменений. Бывший маршал об этом не знал. 21 февраля Григорий Иванович послал Сталину свое последнее письмо, где пытался объясниться по поводу Керчи и Ростова: «Я виновен в отношении нарушения выполнения приказа, но не в отношении воинского долга в отношении Родины. Все то, что возможно было сделать в тех условиях и с теми силами, которые я застал в г. Керчи, я сделал. Все силы, которые были способны драться, вели в очень тяжелой обстановке жестокий бой при минимум троекратном превосходстве противника, причем в тактически невыгодных условиях, так как противник захватил командные высоты над городом и своим прицельным огнем наносил тяжелые. потери нашим войскам.
Мы пытались взять главную высоту, господствующую над городом, — наше наступление было отбито (речь, несомненно, идет о той контратаке на гору Митридат, которую описывает П.И. Батов. — Б. С.). Мы могли только продержаться Здня, и мною была доложена Ставке 14. 11. 41 г. через дежурного генерала обстановка, что мы сможем продержаться еще сутки. Я просил доложить т. Шапошникову и Вам лично и сказал, что я жду у аппарата ответа. Я получил ответ только 16. 11. 41. Прошу телеграмму прочесть, где т. Шапошников указывал план перевоза техники, артиллерии на Тамань, а стрелковые части оставить на восточном берегу Керченского полуострова. Этой директивой фактически была санкционирована сдача г. Керчи. Оставить стрелковые части на восточном берегу Керченского полуострова было невозможно, так как мы уже перешли (через пролив. — Б.С.), а главное, что главные прикрывающие силы 2 полка 302-й дивизии понесли потери за 4—З дня боя и у них осталось в одном полку 15–18 процентов, а во втором 25–30 процентов активных штыков, других сил у нас не было. Я просил следствие и суд допросить командиров, которые дрались, мне было отказано. Суд же происходил на основе материалов, директив Ставки, показаний Левченко и карательных органов.
В проекте говорится, что я своим пораженческим поведением в г. Керчи и Ростове усилил пораженческое настроение армии и деморализовал ее в среде командования. Это неправильно. Никто никогда не видел и не слыхал от меня упаднического настроения ни слова. Пусть хоть один человек из этих обеих армий скажет, что я проявил трусость или паникерство. Это сплошная выдумка от начала до конца.
В отношении Ростовской операции: я просил, чтобы прокурор разобрал этот вопрос, так как в постановлении Комитета Обороны меня обвиняют также в сдаче Ростова. Я просил т. Бочкова допросить Военный совет 56-й армии, командиров и комиссаров дивизий, он отказался. Сказал, что никакого обвинения юридически мне предъявить не может.
Тов. Сталин! Я Вас убедительно прошу разобрать Ростовскую операцию, только обязательно с допросом Военного совета 56-й армии, командиров и комиссаров дивизий. Вы тогда убедитесь, кто же разбил группу Клейста. Это сделала 56-я армия, а не Южный фронт».
Не обошел Григорий Иванович и обвинений в моральной нечистоплотности: «Относительно предъявленного мне обвинения в пьянстве систематическом и развратном образе жизни — это гнуснейшая интрига. Когда Вы позвонили мне в город Ростов по этому вопросу, я просил Вас расследовать эту провокацию, направленную против меня. В городе Ростове мы жили все коммуной в одной квартире с Военным советом, адъютантами и охраной. Прошу допросить этих лиц. В Краснодаре я был около 3 дней, жил в даче крайкома, всегда обедал и ужинал вместе с секретарем обкома и председателем крайисполкома. Прошу также допросить, что я там делал.
В Тамани жил 6 дней у колхозника, где находился со мной председатель Краснодарского крайисполкома т. Тюляев. Прошу допросить этих лиц, чтобы избегнуть позорного провокационного обвинения».
Действительно, трудно предположить, чтобы маршал занимался развратом в присутствии адъютантов, охраны и членов Военного Совета. И пьянствовать, очевидно, он мог только вместе с тем же Двинским, Тюляевым и руководством 56-й армии. Но никому из тех, кто был вместе с Куликом, обвинений в пьянстве и разврате не предъявляли.
Пытался Григорий Иванович оправдаться и по поводу обвинений в самоснабжении и злоупотреблении маршальским званием: «В Ростове мы жили все вместе и питались с одной кухни. Питание организовывал интендант 56-й армии, прошу его допросить. В Краснодаре организовывал питание крайисполком. В Тамани организовывал питание начальник тыла Дунайской флотилии, прошу их допросить, какие я давал распоряжения. Они сами меня питали. Я посылал продукты, главным образом фрукты, в Свердловск, мне дали в Краснодаре. В отношении снабжения моего вагона: я просил снабдить крайисполком Краснодара, а вино и фрукты мне прислали из Грузии товарищи. Никаких моих злоупотреблений по превышению власти в этом отношении никогда не было».
Мы уже убедились, что как раз самоснабжением Кулик, как и многие другие генералы и маршалы, грешил. Но вот бездарным полководцем, трусом и развратником, похоже, не был. Только Сталина это обстоятельство ничуть не волновало. Он уже выбрал Григория Ивановича в качестве жертвы, решив списать на него керченскую неудачу. 2 марта 1942 года Сталин приказом по Красной Армии объявил о разжаловании Кулика в связи с самовольным оставлением Керчи и Ростова, когда маршал якобы «вел себя как трус, перепуганный немцами», а также за пьянство, самоснабжение и «развратный образ жизни». Но ведь еще в разгар сражения за Ростов командующий 56-й армии Ремезов докладывал Шапошникову: «Очень нехорошо, с нашей точки зрения, ведет себя Григорий Иванович, сегодня его жизнь неоднократно была на волоске». А секретарь Ростовского обкома Двинский, уже после разжалования Кулика, в записке Сталину от 22 февраля 1942 года сообщал: «17 октября меня как секретаря обкома партии вызвали в штаб СКВО, и Кулик, только что приехавший с поля боя, заявил мне, что силы наши после упорного сражения под Таганрогом истрачены, что противник идет на Ростов, что задержать противника до города нельзя, будем давать городской бой, а я, как секретарь обкома, должен вывести безоружное население из города, чтобы не мешали бою и не гибли зря. Так и было сделано». Значит, Кулик сам не гнушался появляться непосредственно на поле сражения, заглядывал в глаза смерти, хотя маршалу, наверное, находиться на передовой позволительно лишь в исключительных случаях. Может, Григорий Иванович решил, что тогда под Ростовом и был этот исключительный случай. Понимал, что за сдачу Ростова Сталин по головке не погладит. И, хочу еще раз подчеркнуть, Кулик позаботился об эвакуации мирного населения, чтобы оно не гибло в предстоящих уличных боях.
Нельзя сказать, что Григорий Иванович безоглядно рисковал собственной жизнью. Из окружения в Белоруссии выходил переодетым, избегая встреч с немцами. В обреченной Керчи пробыл лишь три часа, понимая, что там уже делать нечего. И под Ростовом в конце концов сумел не только отвести из города 56-ю армию без больших потерь, но и разработать план контрнаступления, завершившегося полным успехом уже после отъезда маршала. Нет, мне все больше кажется, что Кулик был отнюдь не бездарным полководцем! Но даже этот успех Сталин в приказе от 2 марта 1942 года ухитрился поставить Григорию Ивановичу в вину: «Дальнейшие боевые события на Южном и Крымском фронтах, когда в результате умелых и решительных действий наших войск Ростов и Керчь вскоре же были отбиты у противника, со всей очевидностью доказали, что имелась полная возможность отстоять эти города и не сдавать их врагу». Хороша логика. Раз Керчь и Ростов удалось захватить вновь, значит, и удержать их ранее можно было без труда. Как будто не изменилась обстановка за эти несколько недель, как будто не пришлось организовывать для освобождения Керчи специальную десантную операцию с привлечением сил двух свежих армий, как будто не были ослаблены к концу ноября силы Клейста под Ростовом, а армия Ремезова не получила подкреплений!