Заплела сиротскую косу, косметику для верности оставила дома, и отправилась обратно к Исаеву, уверенная, что теперь-то между ними за эти три дня ничего не произойдет.
Фокус сработал: Паша окинул ее насмешливым взглядом, буркнул что-то себе под нос, и они поволокли Никиту на улицу. Лифты, которыми был оснащен дом советских времен, походили скорее на барокамеру. Вероятно, инженеры планировали заменить морально устаревшую технику на прозрачные капсулы телепортов, когда нагрянет светлое коммунистическое будущее. Но оно не настало, и скрипучие узкие кабинки остались на своих местах.
Проблема в том, что затолкать в них коляску не представлялось возможным. Ника с Пашей корячились и так, и эдак, запихивая шасси то под одним, то под другим углом. Затея выглядела провальной с самого начала, но ведь раз есть в доме лифт, грех им не воспользоваться. Исаев отказывался верить, что ему придется спускать племянника по лестнице, поэтому из чистого упорства минут двадцать корпел над устройством шасси и научился-таки его складывать. Потом двумя ходками спустил сначала Нику с колесами, потом съехал с ребенком в люльке сам и еще четверть часа, изобилуя фольклором, собирал конструкцию обратно. Вопрос о том, не было бы проще просто аккуратно отнести коляску по лестнице, он ответом не удостоил. Просто вышел из подъезда, красный, мокрый, но гордый, как двухглавый орел, и невозмутимо покатил перед собой ребенка.
За время прогулки Паша будто впервые увидел свой район. Все рассказывал взахлеб, что не было раньше этой детской площадки, и вместо булочной почему-то открыли фотоателье, и скверик он помнит еще саженцами. Не будь Никиты, он не скоро бы еще прогулялся пешком.
В хлопотах о малыше день пролетел незаметно. Ника даже не успела накрыть стол с закусками к приходу Лены, чего с ней отродясь не случалось. Уж если кто и был в этой жизни мисс Пунктуальность, то только Карташова. Ей порой в кошмарах снилось, что она куда-то опаздывает. Просыпалась в холодном поту и заводила будильник на полчасика пораньше. И тут вдруг Макарычева трезвонит в дверь, Паша пытается втиснуть ребенка в загадочный комбинезон с миллионом кнопок, а Ника стоит посреди всего этого безобразия с одной лишь сырной тарелкой на столе.
К счастью, все утряслось быстро. Лена подхватила инициативу на кухне, Ника выпутала ножку детеныша из рукава, и не прошло и часа, как вся компания разместилась в большой комнате за журнальным столиком, предоставив Никите наблюдать за пиршеством из-за сетки.
Карташова просчиталась в одном. Сама она в трикотажном костюме могла бы слиться с пейзажем в широких русских полях, а Лена после работы готова была сию секунду пойти пить кофе на Елисейских полях. Узкие синие брючки, летящая шелковая блузка из последней коллекции, нарочито небрежная укладка на золотистых локонах… И все бы ничего, но Паша вдруг принялся вести себя по-джентльменски. Ни разу не назвал Ленку Макарихой, не подколол, с интересом слушал ее мелодичную, но совершенно беспредметную болтовню, подливал вина и накладывал закуски. При этом еще и сам, сославшись на срыгивание Никиты, переоделся в рубашку, закатал рукава и не упускал случая поиграть мышцой.
Ника опешила. То и дело ловила пристальные взгляды подруги, устремленные на Исаева. И неплохо было бы напомнить ей о договоре насчет неприкосновенности чужих парней, но Ника даже себе еще не призналась в каких бы то ни было чувствах к Паше. Конечно, целовался он, как Бог, но кто знает, вдруг этому всех учат в меде? Может, она просто путает благодарность с романтикой? Он ведь не стал ее разубеждать в том, что им не стоит продолжать позорную сцену на кухне, значит, ему и самому не уперлось. Ей, что ли, должно быть больше всех нужно? Вот еще! Не станет она вести себя, как собака на сене, и мешать людям, если между ними начинается что-то серьезное.
Ника попыталась представить себе Лену и Пашу парой. И смотрелись они, к ее вящему недовольству, гармонично. Он — высокий, крупный, настоящий добрый молодец, она — хрупкая, невесомая, как балерина из сказки про оловянного солдатика. Тонкие запястья, выпирающие ключицы, о которых Ника всегда мечтала, аристократичная шея. Он бы одним движением поднял ее на руки, чтобы вынести из ЗАГСа в белом кружевном платье… И как бы ей пошел аккуратный букетик с синими ирисами!
Ника тряхнула головой и осознала, что вот уже несколько минут зверски терзает кусочек хлеба.
— А ты что думаешь про Тунис? — переспросила ее Лена.
— В каком смысле?
— Ты где витаешь? — удивился Паша. — От отпуска еще осталось время, я советовался, куда лучше ехать.
— Ты уезжаешь? — Ника растерянно поморгала.
— Никогда не думал, что скажу это, но ты, кажется, вообще меня не слушаешь… — Паша отправил в рот кубик маасдама и взглянул на Лену. — Так куда, говоришь, в Тунисе лучше брать путевку?
— Мне, если честно, больше понравился Сусс, — та закинула ногу на ногу жестом из «Основного инстинкта». — Хотя мои друзья в этом году собираются в Хаммамет, им там нравится. Я поспрашиваю, может, они поделятся опытом. Как раз на днях собираются. Присоединяйся, всяко лучше, чем одному. Чем черт не шутит, может, и я соберусь. А то все Европа, Европа, сто лет не загорала как следует. Но у меня кожа белая, красиво не получается, — она оттянула ворот блузки, демонстрируя розовое плечо. — Видишь? Была у коллеги на даче на девятое мая. И лицо не лучше, просто попался хороший тональник.
Паша со знанием дела кивал. А что ты, спрашивается, киваешь? Что ты вообще понимаешь в загаре и тональниках? На море он собрался! Вот и ехал бы! Ну, Ленка! Непонятно, мол, как Исаев умудряется скальпель в руках держать. А сама уже и загорать с ним навострила лыжи!
Никита, устав от одиночества, недовольно захныкал. Ника швырнула на тарелку измочаленный хлеб и уцепилась за ребенка, как за шанс не смотреть больше на этот бесстыжий флирт. Ее так и подмывало утащить подругу в коридор и запретить даже дышать в сторону Паши, но она понимала, что не имеет на него никаких прав.
Чтобы не думать больше о коварстве рода людского, Ника подхватила на руки карапуза и демонстративно прошествовала готовить ему ванную. В кухне уже дожидался отвар ромашки, приготовленный по рекомендации врача, сантехника слепила своей белизной, на полке лежал новенький термометр. Ровно тридцать два градуса, — ни больше, ни меньше, — желтый коврик-уточка на присосках и свежее, проглаженное полотенце. Никите предстояло самое правильное купание в его жизни.
Все двадцать минут, отмеренные таймером, Ника мысленно отчитывала Пашу за наплевательское отношение к племяннику. Она бы, может, лучше тоже сейчас пила вино в какой-нибудь приятной компании. Но нет, все развлечение — мужчинам.
— Ты ведь таким не будешь? — с надеждой обратилась она к малышу, намыливая его кудряшки детским шампунем.
Тот игриво хихикнул и плюхнул руками по воде, окатив свою благодетельницу.
Ника вздохнула, смыла пену и завернула проказника в полотенце. Вернулась в комнату, однако ни Паши, ни Лены там не было. И только из кухни доносились приглушенные голоса. Ну и пусть делают, что хотят! В первую очередь — ребенок. Вытереть насухо, надеть свежий костюмчик, спальник… Шапочку, чтобы голова мокрая не мерзла… Нет, это что, Исаев смеется?! И Ленка? И почему вдруг стало тихо? Что это они творят?! Ну все. Никита голодный. Надо готовить смесь, и никто не виноват, что они затеяли шуры-муры именно на кухне.
Малой отправился в кроватку, а Ника, вздернув подбородок, двинулась на кухню, готовясь к худшему. Но парочка была уже в коридоре: Паша подпирал стену, пока Лена влезала в туфли.
— Я, наверное, пойду, Бась? — спросила она, убирая обувную ложку. — Все равно ребенку спать пора. Не стоит шуметь.
— Смотри, как знаешь, — Ника скрестила руки на груди. — Мне ты не мешаешь, а Паше, наверное, даже наоборот.
— Я все-таки пойду, чтобы это ни значило, — и Лена обменялась с Пашей взглядом: опять, мол, Карташову штырит.
— Ну, давай тогда, — Ника проскользнула мимо них на кухню и принялась сердито отмерять ложки смеси.
— Что это сейчас было? — вальяжно поинтересовался Паша, когда она уже встряхивала готовую порцию.
— Ровным счетом ничего.
— А почему у тебя вид, как будто ты планируешь убийство с отягчающими? — он хвостом проследовал за ней в комнату.
— Понятия не имею, о чем ты, — Ника взяла ребенка и устроилась его кормить.
— Погоди, давай я отнесу кроватку к себе. Пусть лучше у меня сегодня поспит.
— Не уверена, что это хорошая идея. Ты выпил.
— Пару бокалов!
— Вот именно.
— Слушай, я не знаю, какая муха тебя укусила, но я в норме. Выспись, поговорим завтра, — и он потащил манеж в свою комнату.
Ника не собиралась с ним спорить. И не потому, что была согласна, просто сейчас он довел ее до той точки, когда ей даже видеть его расхотелось. Одно лишнее слово — и она решилась бы на что-нибудь особо тяжкое.
Едва Никита заснул, она отнесла его в кроватку, закрылась у себя в комнате и выключила свет, давая ясно понять: сегодня аудиенции не предвидится. Залезла в ночнушку, из которой при желании можно было бы сделать палатку, и улеглась на диван. Однако, несмотря на вчерашнюю беспокойную ночь, еще долго буравила невидящим взглядом потолок. Внутри все клокотало, хотя точную причину злости сформулировать не удавалось. Сама себя не признавала: никогда в жизни она не вела себя как базарная баба, а теперь вот не могла удержаться. Проигрывала в голове сцены прошедшего дня, снова и снова видела улыбку Лены, услужливость Паши… И стискивала, комкала ни в чем не повинное одеяло.
Было около часа ночи, когда раздался тихий плач Никиты. Даже не плач, а так, озвученное недовольство. Ника прислушалась: шагов в коридоре не было слышно, значит, Исаев так и не соизволил вылезти из постели. Сама виновата: не стоило оставлять с ним ребенка. Пошла, щелкнула выключателем в коридоре, опытной рукой развела молоко и заглянула к Паше: тот и не думал качать ребенка.
— Иду, иду, мой хороший, — она нагнулась, чтобы дать бутылочку.