Нет, аппендицит попортил ей не только внешность. Скальпель Паши процарапал ее жизнь на «до» и «после». Все было хорошо и спокойно: работа, перспективы, собственное дело. А ей, дуре, захотелось простого женского счастья. Во всем мерещилось что-то большее, чем просто благодарность за услуги няни и сытный обед. Но ребенка вырвали из ее жизни, вырвали с мясом, оставив зияющую болезненную пустоту. Ей уже до смерти хотелось снова увидеть его забавную улыбку, почувствовать на руках приятную тяжесть, тепло маленького мягкого тельца. А ее одним словом, одним взглядом поставили на место. У Никиты есть мать, а она, Карташова, просто первая попавшаяся баба. И Паша ничего не сделал, чтобы ее задержать.
Семья Исаевых всегда была такой. Резкой, грубой, нахальной. Что мамаша, царство ей небесное, звала детей из окна так, что слышали все соседи, что Катька требовала и получала, что хочет. Почти как Алинка, но той хотя бы хватало воспитания делать это вежливо. И чего уж далеко ходить, не Паша ли испоганил Нике десять лет жизни? Свежо предание! Развесила уши, поверила в невозможное. А ее использовали, как тряпку, и выбросили на помойку. Зачем ей все это? Пора поставить точку. Забыть про Пашу, про его племянника, про все, что случилось с того момента, как скорая забрала ее с корпоратива. Больничный заканчивается, и она, свежая, подлатанная, возьмется с новыми силами за свой проект. И Бог с ним, с контролем Веселовского. У нее будет дело, бизнес, и она больше никогда не позволит себе стать чьей-то бесплатной прислугой.
Ника фыркнула и тряхнула головой, испугав прохожего. Небось Паша и эти свои жадные взгляды изображал только для того, чтобы она не сбежала. На Лену — вот на кого он смотрел с настоящим трепетом. А Карташова — так… Вовремя подвернулась. Еще и готовит — поди плохо. А сестра вернулась — и катись, Ника, колбаской. К черту Исаева. К черту его сестру. Кондитерская — вот о чем надо думать. Истинное детище, плод долгой работы.
— Я планирую принять предложение Марка, — из коридора крикнула Ника Лене, едва заперев входную дверь.
— Он что, тебя звал замуж? — Макарычева выскочила из комнаты в пижаме и бигудях.
— Да нет же, я про бизнес-план.
— А… — разочарованно протянула Лена. — А я-то уж испугалась…
— И чего такого страшного, если бы я бы за него вышла?
— Просто сказала… Ты чего злишься?
— Ничего. Я. Не злюсь, — Ника швырнула туфли.
— Исаев…
— Не можешь его забыть?
— Слушай, ты вообще в себе? Что случилось?
— Я — дура. Вот, что случилось. Ясно? Хочешь это обсудить? — Ника с трудом сдерживалась, чтобы не жестикулировать, как трудный подросток из черного квартала.
— Так, все! — Лена подняла руки, показывая, что сдается. — Тебе сейчас надо с кем-то поцапаться, но я этого удовольствия не доставлю. Иди, бей посуду, круши мебель, а успокоишься — я у себя.
Макарычева исчезла в комнате, оставив Нику наедине с собой. А именно с собой ей сейчас меньше всего хотелось быть. Телефон жужжал звонками Исаева, подмигивал сообщениями, но если Карташова и могла чем гордиться в этой жизни, то своим упорством. Благодаря ему она похудела, закончила с красным дипломом институт, работала в крупнейшей компании. И благодаря своей железной воле собиралась раз и навсегда вычеркнуть из своего мира Пашу. Не потому, что обиделась на Катю. Или вдруг приревновала к Лене. Просто в последние дни ни сама себе не узнавала. Нервничала на пустом месте, ни с того, ни с сего вешалась на мужчину, потом злилась и ругалась, как рыночная торговка… Все это была не она. Слишком много испытаний для психики. Глубоко вздохнула, расправила плечи. Палец на мгновение замер над экраном смартфона, а потом опустился безжалостно: одно касание, другое — и номер Исаева в черном списке. Позвонит — и перестанет. Он не из тех, кто станет надрывать задницу.
До понедельника Ника собирала свой привычный деловой панцирь по кусочкам. Паша не появлялся, и она убеждала себя в том, что ей до этого нет никакого дела. Отгладила и отпарила рабочий гардероб, устроила пару разгрузочных дней, наведалась в салон красоты. И как классическая американская женушка пятидесятых, с аккуратной прической, в красном клетчатом фартуке торчала на кухне со своими фоторецептами. Спустила отпускные на новые кондитерские кунштюки и антураж для красивых снимков: состаренную деревянную доску, симпатичную керамику… Подписчики сыпались в ее виртуальный амбар, как зерно в августе.
«Красный бархат» для Лениной знакомой, венский «Захер» для какого-то бизнесмена, яркий ананасовый торт на день рождения маленьких близнецов племянницы Аллы Михайловны. Сарафанное радио работало, и проект кондитерской представлялся Нике все более успешным. Вдохновленная, она даже внесла кое-какие изменения: добавила мастер-классы выходного дня. Требовались затраты на учебное оснащение, но она нутром предчувствовала одобрение Веселовского.
Лена недоверчиво косилась на подругу, которая порхала на кухне в облаке муке и беспрестанно шумела комбайном.
— Ты точно в норме? — спросила она воскресным утром, наблюдая за Никой с безопасного расстояния.
— Лучше не бывает! — гордо отвечала Карташова, в широкой улыбке демонстрируя аж зубы мудрости.
— Какая-то ты слишком бодрая. Даже для себя. Боюсь, тебя потом накроет…
— Слушай, а как ты думаешь: здесь лучше будет смотреться зеркальная глазурь? Или шапочки из лимонной меренги? Я бы сделала глазурь, но она была вчера, а меренга — отличный способ добавить что-то новенькое…
Лена молча вздохнула и отправилась валяться с планшетом, как и полагается уважающему себя человеку в разгар выходных.
А Ника впала в трудовое неистовство, крутилась, как человек под медикаментами. Зато вечером уснула, едва коснувшись головой подушки. Ни секунды на нежелательные размышления и рефлексию. Никаких больше бабских глупостей.
Утром понедельника, подтянутая и выпрямленная, как будто под блузкой прятался невидимый корсет, она отправилась в офис, желая как можно скорее очутиться в привычной атмосфере. С собой в качестве оружия у нее было несколько дегустационных образцов для Веселовского, и уж теперь-то она ни секунды не сомневалась, что если надо уложит его на обе лопатки и сама сядет сверху, но он попробует ее стряпню, иначе ему из кабинета не выбраться.
Внимательные коллеги приготовили ей букет пионов и большую открытку, Алла Михайловна, обычно строгая, теперь на все лады расхваливала Никин ананасовый торт. Продержавшись на рабочем месте до обеденного перерыва, чтобы не вызывать подозрений, Карташова подхватила образцы и ринулась к Веселовскому, едва народ косяком поплыл вниз, в столовую.
— У себя? — спросила она у секретарши Любы.
— У себя, но у него через полчаса деловой обед.
— Я быстренько, — виновато улыбнулась Ника и, оставив на Любином столе мзду в виде черничной пироженки, прошмыгнула в массивную дверь.
— А, Вероника, — Марк стоял у зеркала и завязывал галстук. — Как твое самочувствие?
— Чудесно, — вопреки своим ожиданиям, она не ощутила ни намека на прежнее волнение. — Принесла тебе кое-что из обновленного меню.
— Поставь в холодильник. Там, внизу шкафа.
— Обещаешь попробовать? — она захлопнула дверцу, замаскированную деревянной панелью: скорее это был минибар, чем холодильник, но место для сладкого нашлось.
— Я, честно говоря, и сам попросил бы, если бы ты не принесла. У нас только и разговоров, что про твои сказочные таланты. Должен же я быть в тренде, — он одернул пиджак, поправил волосы и повернулся к ней. — Привык пробовать то, во что вкладываю деньги.
— Твое предложение в силе? — спокойно поинтересовалась она и сама себя похвалила: ни потных ладошек, ни трепета в животе, ни хулиганских мыслей о вкусе его губ, — идеальный градус самообладания для переговоров.
— Разумеется. Я не разбрасываюсь словами, — он взял со стола ключи от машины.
— У меня появились идеи и дополнения. Плюс я бы хотела выяснить некоторые пункты… Скажи, когда тебе будет удобно.
— Сейчас у меня встреча с японцами. Ты примерно представляешь себе мой рабочий график. Я думал, что уделил тебе достаточно времени.
— Для тебя это один из сотен проектов, для меня — единственный, — резонно заметила она, глядя ему в глаза. — Я хочу четко представлять, на что потрачу ближайшие годы жизни.
Веселовский напрягся.
— Ладно, — коротко кивнул он, после некоторой паузы. — Я скажу юристам выслать тебе шаблонный договор. Обсуди с ними детали, если какие-то моменты покажутся тебе спорными, поговорим за ужином.
— Когда?
— Сегодня. Я планировал поесть сам в тишине, но так и быть. У тебя будет полчаса, и заранее все обдумай как следует. Кондитерская — не приоритет для меня, чтобы ты понимала. Я верю в тебя, как в надежного партнера, верю с твою работоспособность и хватку. Но делать какие-то исключения не собираюсь.
— Понимаю.
— Отлично. Зайдешь ко мне в шесть, поедем вместе, — на этом Веселовский распахнул дверь кабинета, пропустил Нику в холл и быстрым шагом направился к лифтам.
Карташова обожала четкость. Ясность во всем, точки на i, системность и порядок. Однако договор на пятнадцать страниц поверг ее в страшное уныние. Казалось бы, юриспруденция призвана для того, чтобы все права и обязанности разложить по полочкам, но на деле витиеватые словесные конструкции запутывали даже то, что представлялось понятным изначально.
Ника в третий раз перечитывала один и тот же абзац, но на строках «в лице такого-то, действующего на основании приказа номер такой-то от такого-то числа, именуемый в дальнейшем…» снова возвращалась к шапке. До вечера! Браво, Марк Андреевич! Ей, осилившей в школе «Войну и мир» и «Тихий Дон», в жизни не дочитать этот контракт с сатаной. И если где-то в конце есть пункт, что она отписывает душу и первенца Веселовскому, ей об этом не узнать. И как быть? Спалить юротдел или приползти к ним на пузе с просьбой все разжевать? Ника выбрала второе.
Прохладным тоном, с видом невероятно занятого человека, оторванного от работы государственной важности, юрисконсульт Римма пересказала Карташовой суть контракта. Контрольный пакет, права на названия, фирменные блюда, сайт и товарный знак, — все получал Веселовский. Процент от прибыли — с момента выхода в плюс. Вроде ничего нового, но на бумаге все выглядело страшнее, чем в теории. И Нике стало страшно лезть в этот хомут. В Марке иногда проглядывала акула. Любой неверный шаг — и стальные челюсти сомкнутся на шее. И где теперь вся твоя решимость, Карташова