<аня> И<сааковна> пишет, что я могу у них жить. Все зависит только от того, удастся ли устроить лекции, о которых Ф<аня> И<сааковна> писала мне. Если удастся и если покроет расходы, я поеду в апреле. Все-таки – повидаемся. Конечно, это не так будет, как было в прошлом году, когда я у Вас жил. Но что же делать? Приходится иной раз мириться, хоть и не хочется, с необходимостью. Я и Ф<ане> И<сааковне> написал в этом смысле и теперь жду от нее ответа. Как только выяснится, что лекции состоятся, я начну хлопотать о разрешении и тогда в первых числах апреля смогу выехать.
Получил вчера от miss Coventry письмо с приложением копий письма Hugh Dent’а, одного из лучших издателей в Лондоне. [3] Я, чтобы не писать много, прилагаю его Вам. Условия, видите, очень неважные. Сама miss Coventry это признает и советует не спешить с решением, хотя говорит, что и отказываться не следует. Я хочу ей предложить попытаться сделать то, что делают теперь немцы. Я, кажется, Вам писал, что Nietzsche Gesel<lschaft> печатает Гефс<иманскую>ночь, что N<eue>Merc<ur> – печатает отрывки из Potestas Clav<ium>[4] и т. д. Может, ей тоже удастся пристроить в каком-нибудь журнале мои работы. А на таких условиях, как Dent предлагает, не стоит печатать.
Отчего Вы о себе ничего не пишете?
Как Ваше здоровье? Как Мирра Яковлевна себя чувствует Непременно напишите. Наши все и я шлем Мирре Яковлевне свои приветы.
Обнимаю Вас.
Ваш Шестов
1. М.О. Гершензона не стало 19 февраля 1925 г.
2. Правильно: Nachkur – долечивание (нем.).
3. Hugh Railton Dent (1874–1938), глава старейшей лондонской издательской фирмы Dent&Sons, в которой увидел свет английский перевод книги Шестова На весах Иова, см. прим. 6 к письму 18, от 27 октября 1924 г.
4. Cм. прим. 5 и 7 к предыд. письму.
23
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ
17/III. <19>25
Paris (VI)
41. Rue de l’Abbé Grégoire
Дорогой Макс Ефимович!
Очень рад, что все-таки возможно будет во время пребывания моего в Берлине жить у Вас. Вы так заняты, что, возможно, если бы я у Вас не жил, нам бы не пришлось много видеться. Конечно, все же встречались бы, но всегда бы приходилось спешить, и так, как было в прошлом году, не было бы.
Выехать я отсюда могу не раньше 5-го апреля, т. к. у меня 4-го еще лекция в Сорбонне. Отказываться от нее – неудобно: я и без того отказываюсь от чтения лекций после Пасхи. Таким образом, я рассчитываю попасть в Берлин 7-го апреля утром, если не встретится никаких задержек (теперь такие «если» всегда нужно иметь в виду – одни визы на этот раз три – фр<анцузская>, бельг<ийская> и нем<ецкая> – чего стоят!)
В Кельне я всего задержусь на день, чтобы повидаться с Марканом, Шеллером [1] и ред<актором>Der Querschnitt.[2] Жаль, что Мюнхен не по пути – хорошо было бы тоже с ред<актором>N
Итак – до скорого, надеюсь, свидания.
Привет от нас всех Мирре Яковлевне. И от меня – и Вам, и Мирре Яковлевне большое спасибо за предложенное гостеприимство.
Обнимаю Вас.
Ваш Шестов
1. См. прим. 4 к письму 15, от 12 сентября 1924 г.
2. Шестов имеет в виду немецкого писателя Германа (также Ганс) фон Ведеркопа (Hermann von Wedderkop) (1875–1956), редактора кельнского журнала Der Querschnitt (1924–31), который основал Альфред Флехтхейм в 1921 г. и до 1923 г. его редактировал.
3. Редактором N<eue>Mercur (1914–25) являлся прозаик, драматург и журналист Эфраим Фриш (Efraim Frisch) (1873–1942). См. о нем: Guy Stern, “Efraim Frisch: Leben und Werk”, in Efraim Frisch. Zum Verständis des Geistigen: Essays / Hrsg. und eingeleitet von G. Stern. Heidelberg; Darmstadt: Lambert Schneider Verlag, 1963, ss. 13–38; “Когда уже в овраге…: Письма М.М. Пришвина Ф.Е. Фриш / Публ, подг. текста и коммент. Е. Ильиной, Jews and Slavs, vol. 17. Jerusalem: The Hebrew University of Jerusalem; Center for Slavic Languages and Literatures, 2006, pp. 26–54. См. к этому прим. 7 к письму 21, от 15 февраля 1925 г.
4. Шестов ведет речь о редакторе альманах мюнхенского Общества Ф. Ницше (Nietzsche-Gesellschaft) исследователе духовного наследия немецкого философа, в будущем активном пропагандисте нацистских идей д-ре Фридрихе Вильгельме Адольфе Вюрцбахе (Friedrich Wilhelm Adolf Wurzbach [Würzbach]) (1886–1961); см. к этому прим. 5 к письму 21, от 15 февраля 1925 г. Сам Шестов состоял членом президиума (Vorstand) Nietzsche-Gesellschaft, см. в письме Эйтингона к нему (№ 30, от 9 марта 1926 г.), в котором автор, несмотря на фактическое в него вступление, испрашивает рекомендацию у своего корреспондента.
24
А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*
5апреля <19>25
41, rue de l’Abbé Grégoire
Многоуважаемый Макс Ефимович,
Лев Исаакович уехал, [1] и я могу вам написать без его ведома.
Для него как морально, так и материально было бы очень важно, чтобы собрание его сочинений вышло по-французски. Для этого издания нужно от 60 000 – 70 000 франков; деньги эти вернутся затратившему их, потому что имя Л<ьва> И<сааковича> известно во Франции, и его сочинения интересуют очень многих.
Познер [2] говорил с Найдичем, [3] тот хотел как будто бы составить общество для издания, но пока из этого ничего не выходит; не могли бы вы принять участие в этом деле? Вы бы лучше могли объяснить значение Л<ьва> И<сааковича> и почему евреям особенно следовало бы его поддержать. [4]
Я потому решилась написать Вам, что вижу, как пропадает работа Л<ьва> И<сааковича>. По его собственному выражению, «душа работает как никогда», и, может быть, теперь он мог бы дать лучшее из всего им написанного раньше, как плод 30-летней неустанной работы; но силы его, к сожалению, уходят на материальные заботы, а сил мало. Он очень поправился в Châtel; благодаря Вашему авансу, я могла создать ему подходящую обстановку, он лучше чувствовал себя эту зиму, чем прошлую, но почти все его время ушло на переписку, корректуры, поддержку отношений с нужными людьми. А для настоящей работы ему нужна душевная свобода и не такая материально трудная обстановка, в какой мы живем.
Хотя мы все работаем, но зарабатываем мало, так что дети и я не можем его избавить от материальных забот, дать ему возможность отдать последние годы жизни его работе. Я пишу об этом вам, потому что знаю, как вы понимаете и цените его труд и, может быть, не захотите, чтобы Л<ев> И<саакович> ушел от нас, не давши того, что он еще может дать, самого ценного из всего его труда. Л<ев> И<саакович>очень не любит говорить о себе, оттого я решилась сказать за него; об этом письме он ничего не должен знать.
Мой сердечный привет Мирре Яковлевне и желаю Вам обоим хорошо провести время с Л<ьвом> И<сааковичем> и быть здоровыми.
А. Березовская-Шестова
* Исключая обращение и последний абзац, полностью приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 352-53.
1. Именно эта поездка Шестова в Берлин и прочитанная им там лекция Наука и Библия прихотливо исказилась в воспоминаниях А.З. Штейнберга (1891–1975), который много лет спустя писал о том, будто бы она происходила в доме Эйтингона.
Приезды Шестова в Берлин, – вспоминал А.З. Штейнберг, – давали поэтому доктору Эйтингону желанный повод собирать у себя, наряду с людьми собственной школы, также и эмигрантскую интеллигенцию из разных стран. Иногда хозяйке этого «психоаналитического» салона Надежде Эйтингон
Шестов смутился, как мальчик. Он привстал и снова сел в почетное свое кресло, замахал длинными руками, коричневыми пальцами вытащил из кармана скомканный платок и ответил не то на прославление Плевицкой, не то на предложение хозяйки «прочесть что-либо из своего»: «Хорошо, – сказал он, – я сейчас принесу что-нибудь сверху». Послышались вздохи облегчения. Неловкость рассеялась. А сильно нарумяненная певица, «руки в боки», оглядывала всех победоносным взглядом.
Мне стало очень обидно. Лев Шестов! Какая-то балаганная фигура для ублажения Бог знает какого калибра публики! Мне это показалось нестерпимым издевательством.
Во время лекции, по словам мемуариста, произошел инцидент, виновником которого якобы явился он сам:
В гостиную внесли небольшой стол, покрытый скатертью, поставили с двух сторон свечи и засадили за него не «Исаакия Львовича», конечно, а Льва Исааковича. Покуда публика передвигала кресла и стулья поближе к «кафедре», Шестов разложил перед собою свои листки (почтовой бумаги, как мне показалось) и стал подбирать и складывать их в каком-то своем особом порядке. Все еще сердясь и возмущаясь, я насторожился и стал слушать.
Первый отрывок (афоризм!) был озаглавлен, как сообщил глухим замогильным голосом явно сконфуженный чтец, «Философ из Милета и фригийская пастушка». Усевшаяся неподалеку Плевицкая не могла удержаться и с напевным шепотом снова как бы низко поклонилась Шестову: «Ах, как хорошо, ха-а-ра-а-шо!»