Юность
Юность – это время массовых беспорядков в организме: кровь кипит от гормонов, тело развивается физически и созревает сексуально, меняется структура головного мозга – неиспользуемые участки атрофируются, другие же по-прежнему загружены работой. Но если всмотреться в этот беспорядок пристальнее, то окажется, что все идет по схемам, намеченным заранее – в генах, в утробе матери, в колыбели, на детской площадке. Возможно, в них заложена жизнестойкость, которая поможет с легкостью пережить все бури и волнения молодости и зрелости, а возможно – уязвимость перед любыми травмами. Слишком чувствительные настройки системы стрессовых реакций делают человека беззащитным перед травмами, душевными и телесными недугами. И в юности, и в зрелости существует множество потенциальных причин для травм с разнообразными последствиями (см. табл. 1 и 3); некоторые из них более подробно обсуждаются в этой главе и далее.
Распространенность подростковых травм
Согласно данным исследования Кита Оутли, в западном мире различными психическими заболеваниями страдают около пятнадцати процентов подростков[393]. При этом в большинстве диагнозов не учитывался полученный ими травматический опыт, хотя в основе душевных расстройств часто лежит именно он. В США сорок процентов школьников и восемьдесят процентов студентов колледжей сообщают, что до восемнадцати лет пережили по крайней мере одно травматическое событие. Диагностируемые расстройства были выявлены лишь у немногих из них, но не стоит забывать, что и субклинические симптомы часто влекут за собой более серьезные расстройства[394]. Для сравнения: ярко выраженным ПТСР страдают в среднем от двух до пяти процентов американских подростков[395]. Как следует из данных, приведенных ниже, эти показатели еще выше у тех, кто пережил трагедии вроде землетрясений и школьных перестрелок[396].
• Через год после урагана Хьюго из двухсот двадцати семи пострадавших подростков ПТСР страдали до шести процентов, в зависимости от пола и этнической принадлежности; у двадцати процентов наблюдались психопатологические репереживания; а восемнадцать процентов все еще находились в состоянии перевозбуждения.
• Два года спустя после того, как в 1972 году размыв плотины разрушил городок Буффало-Крик, ПТСР было выявлено у тридцати двух процентов пострадавших детей и подростков; еще через пятнадцать лет этот показатель снизился до семи процентов.
• Спустя девять месяцев после пожара, в котором погибли двадцать пять человек, ПТСР страдали двадцать процентов детей и подростков, ставших свидетелями трагедии или потерявших в ней близких.
• У половины подростков, выживших в концлагерях «красных кхмеров» в Камбодже, через шесть лет было выявлено ПТСР, через двенадцать лет – у двадцати процентов.
• Через год после переселения в США ПТСР страдали двадцать пять процентов боснийских беженцев-подростков.
Согласно еще одному исследованию, большинство подростков из бедных кварталов в мегаполисах США постоянно сталкиваются с насилием, включая убийства, и имеют те же стрессовые симптомы, что и дети из районов боевых действий[397]. Но даже эти страшные выводы, возможно, не позволяют увидеть всей проблемы целиком, ведь подростки, как правило, предпочитают не рассказывать о своих травмах, так как не желают вспоминать о вызвавших их событиях или показаться слабыми[398].
Последствия подростковых травм
Как правило, симптомы травм у подростков – это проявляющиеся с задержкой реакции на младенческие и детские переживания. Психоаналитик Борис Цирюльник считает, что эти симптомы осложняются мыслями вроде: «Мне конец. Меня искалечили еще в детстве, а ученые говорят, что это не лечится. К тому же я – ребенок генетически ущербных родителей. Да и с обществом у меня столько проблем, что надеяться не на что»[399]. Однако он же утверждает, что, несмотря на мнение экспертов, сознание подростка остается достаточно гибким и способным к исцелению. Для этого нужны лишь вера и поддержка сверстников и взрослых. Это весьма важное соображение, особенно если вспомнить об «окнах возможностей», о которых мы писали выше. Поэтому травмированных подростков ни в коем случае нельзя обвинять в их собственных несчастьях и списывать со счетов.
Несмотря на то, что многие схемы развития закладываются еще в раннем детстве, у подростковых травм есть свои специфические особенности[400]. В некоторых отношениях подростки более ранимы, чем дети и взрослые. У них выше склонность к риску и, следовательно, выше вероятность получения травм, к тому же современное общество ждет от них самостоятельности в преодолении всех жизненных трудностей. С другой стороны, подросток, в отличие от ребенка, способен защитить себя, а дух бунтарства, поддержка товарищей и ощущение собственной неуязвимости помогают быстрее и успешнее взрослых справляться со многими ситуациями. Впрочем, перед угрозой жизни и здоровью эти качества часто отступают. Травмы, полученные при физическом или сексуальном насилии, также могут нанести серьезный вред развивающейся сексуальности и уверенности в себе и вызвать либо ответную агрессию, либо наоборот – боязнь любых проявлений собственной сексуальности и инициативы вообще. Способность к построению интимных отношений страдает в обоих случаях. Кроме того, травматический опыт может пошатнуть моральные принципы подростка, особенно если общество вокруг переживает кризис или крах. В таком случае для кражи, например, еды у товарищей по несчастью собственные нужды станут вполне достаточным оправданием. Впрочем, травма может способствовать и моральному развитию.
Зачастую подростки винят самих себя в том, что с ними случилось. У них появляются мысли о том, что они заслужили жестокое обращение, что для предотвращения несчастья нужно было сделать больше или что позорно было выжить там, где другие погибли. Как и дети в играх, подростки в своих фантазиях изменяют ход трагических событий, придумывая им благополучный исход. Мечтают они и о мести, и тогда в сочетании с типично подростковым ощущением неуязвимости и всемогущества эти мечты выливаются в опрометчивые поступки. Из-за этого нередко можно услышать, что у них нет будущего, что их жизнь будет недолгой, закончится плохо и раньше, чем наступит зрелость. Такое общественное мнение, разумеется, мешает личному и профессиональному росту, и – при известной подростковой склонности к риску – может оказаться верным. Или наоборот: у подростка может понизиться самооценка, и тогда он сам превратит себя в беспомощную жертву обстоятельств.
Разумеется, реакции на травмы у молодых людей различаются в зависимости от пола. Девушки более ранимы и обычно прячут стресс внутри себя, где он превращается в тревожность и депрессию. Юноши, напротив, чаще выплескивают стресс вовне в хулиганстве и насилии. В целом же и у тех, и у других травмы вызывают сомнения в собственных силах, чувство вины, стыда и страха. От этого страдают едва проснувшиеся самосознание и самооценка, отношения со сверстниками и ход повседневной жизни. В дальнейшем же травмы оборачиваются предрасположенностью к тревожности, замкнутости, депрессиям и сложностями в построении отношений.
Жестокое обращение с детьми напрямую ведет к подростковому алкоголизму и наркомании, а уровень риска в жизни, повышенный в сравнении с другими возрастными группами, ведет к частым травмам. Одно из исследований выявило среди лечащихся от наркозависимости подростков частотность ПТСР в пять раз превышающую норму. Кроме того, дурное обращение и ненадежная привязанность в детстве чреваты расстройствами поведения, так как жестокость родителей становится образцом для подражания. Половина взрослых в США, участвовавших во всеобщем опросе, сообщили, что в подростковом возрасте родители применяли к ним физические наказания. Такие люди являются группой риска в отношении суицида, развития депрессии, алко– и наркозависимости, а также бытового насилия. У подростков риск самоубийств также повышен, а это способствует хроническому стрессу, развитию низкой самооценки и ощущения беспомощности; жестокое обращение только усугубляет все эти риски. Сексуальное насилие в детстве ведет к учащению случаев подростковой беременности и преступлений на сексуальной почве в дальнейшем. Следует, однако, помнить, что большинство детей, пострадавших от жестокого обращения, не становятся жестокими, и далеко не каждого жестокого человека избивали и насиловали в детстве. В целом же надежная привязанность к родителям, поддержка семьи и сверстников, как правило, обеспечивают высокую сопротивляемость травмам.
Сексуальность
Как мы уже отмечали, сексуальное влечение – наиболее сильный движущий механизм после инстинкта самосохранения. Впервые оно проявляется еще в младенчестве – в острой потребности в тактильном контакте, в удовольствии от генитальной игры. В отрочестве, когда организм пропитывается гормонами, а в мозгу происходят изменения, окончательно превращающие его в мозг взрослого человека, сила сексуальности становится подобна взрыву[401]. Сандра Ингерман, психолог и шаман, рассказывает, что в США у девочек-подростков начало менструального цикла вызывает растерянность и потрясение. Сами они еще не в состоянии осознать – а в обществе на этот случай не существует никаких ритуалов – превращение из ребенка в женщину, существо, наделенное силой и властью, источник жизни и чувственности. Поэтому во многих девочках в этот момент что-то ломается, и какой-то кусочек души оказывается потерянным. С мальчиками происходит примерно то же самое: их смущает отношение общества и сверстников к происходящим в них изменениям, они не знают, как теперь относиться к девочкам, превращающимся в женщин. Поэтому иногда в этом процессе теряются частички и их душ[402].
Чувство растерянности и ошеломления – одна из причин, по которой интимные отношения между подростками наполнены столькими проблемами. Другой причиной, более глубокой, может стать нехватка заботы в детстве. В главе 18 мы описывали поведение мартышек, выращенных без матерей: впоследствии они оказались неспособны построить ни сексуальные, ни социальные отношения. Психоаналитик Вильгельм Райх считал, что человеческая сексуальность также уязвима перед детскими травмами. Именно ими, возможно, объясняются результаты исследования, проведенного в 2009 году в Великобритании Национальным обществом предупреждения жестокого обращения с детьми. Выяснилось, что из 1,4 тысячи девушек в возрасте тринадцати-семнадцати лет в интимных отношениях находились девяносто процентов. Среди них около трети сталкивались с сексуальными домогательствами, четверть – подвергались избиениям своих молодых людей. Кроме того, двадцать пять процентов этих девушек вступали в половую связь по принуждению, а шесть процентов были изнасилованы[403].
По мнению В. Райха, бессознательное мышечное напряжение – это один из защитных механизмов девочек в травматических ситуациях. Это напряжение понижает чувствительность к любым ощущениям, в том числе и сексуальным, и препятствует полному высвобождению сексуальной энергии[404]. Райх считал, что полностью сексуальный потенциал реализуется лишь в том случае, когда в физической близости присутствуют два начала: эротическое (чувственное) и романтическое (эмоциональное). Только вместе нежная любовь и эротическое возбуждение способны открыть плотину, за которой в избытке скопилось сексуальное напряжение. В том же духе высказывался позднее Мак-Анерни: он считал, что для половой близости необходима как физическая, так и психологическая зрелость. По его словам, сперва мы должны понять, кто мы есть, прежде чем слить свою личность воедино с личностью партнера. Поэтому он полагал, что подростки вступают в половые связи преждевременно, возможно – из потребности в ласке. Особенно это касается девушек: часто они занимаются сексом просто для того, чтобы оказаться в нежных и теплых объятиях[405].
Подавление сексуальности ведет к травмам и нарастанию внутреннего напряжения, которое затем вырывается наружу в злости, отчаянии и насилии, в сексуальной эксплуатации и извращениях. Наглядно это демонстрирует анализ Джеймса Прескотта, проведенный на материале четырехсот культур в разных точках земного шара. Он обнаружил, что чем больше ласки давали семьи своим детям и чем меньше запретов налагалось на проявления сексуальности подростками, тем ниже был уровень насилия в этих обществах; справедливым оказалось и обратное утверждение[406]. Джеймс де Мео, добавив к этому анализу свой собственный – на материале более тысячи культур – заключил: «В тех культурах, где нормой считается причинение боли и нанесение травм детям, наказание подростков за проявления сексуальности, ранние браки по расчету, подчиненное положение женщин по отношению к мужчинам и другие ограничения прав женщин и молодежи, также более высок уровень насилия в обществе; кроме того, именно для них характерны различные социальные институты, существующие, по сути, для высвобождения сдерживаемых наклонностей к садизму и агрессии»[407].
Очевидно, что большим шагом на пути от доминаторской культуры к партнерской должен стать отказ от чрезмерно жесткого подавления сексуальности. Для этого следует спокойнее относиться к генитальным играм детей и сексуальным отношениям между подростками, предоставив им свободный доступ к средствам контрацепции, медицинским и психологическим консультациям. Согласно исследованиям антропологов, в обществе уже сейчас нет опасений, что за такими мерами последует промискуитет и разложение семейных ценностей.
Наиболее интересный пример в этом отношении представляет культура племен островов Тробриан, которую еще в двадцатых годах прошлого века изучал Бронислав Малиновский, а недавно более подробно описал Дж. де Мео. Помимо прочего, у островитян существовало место, где дети могли встречаться без надзора и вмешательства взрослых и заниматься там своими делами, в том числе любовными. Уже с пяти лет в их играх присутствовал оттенок сексуальности, и задолго до начала полового созревания они свободно познавали и посвящали друг друга в тайны интимной жизни. Подростки путешествовали группами от деревни к деревне, чтобы встретиться со сверстниками. Девушки были так же сексуально раскрепощены, как и юноши, а девственность считалась оригинальностью или досадным недоразумением. Вместе с тем беременность среди незамужних девушек была редкостью, возможно – благодаря растительным контрацептивам. Из свободных отношений между молодыми людьми вырастала настоящая любовь и крепкие браки. Свадьбы были необязательны и возникли скорее как продолжение эмоционального и физического влечения. Островитяне казались эмоционально и психологически вполне здоровыми, а их дети не знали, что такое травмы. В обществе не было и намека на патриархальные отношения, и отцы наравне с остальными членами семей ухаживали за детьми и занимались их воспитанием. К сожалению, вскоре после того как Б. Малиновский сделал все эти наблюдения, деятельность католических миссионеров полностью нарушила жизненный уклад этого очаровательного народа.
В сравнении с культурой островов Тробриана, общество в странах Запада даже после сексуальной революции остается достаточно косным, как это видно из отношения к генитальным и сексуальным играм детей и к пробуждающейся сексуальности подростков. В самом деле, половые отношения между ними традиционно принято рассматривать как проблему. В результате юноши и девушки все равно бывают друг с другом любезны, но уже тайно, зачастую создавая риск заражения или возможность нежелательной беременности. В зрелости же (впрочем, как и в молодости) накапливающееся сексуальное напряжение выливается в жестокость и извращения – от порнографии и педофилии до садомазохизма и сексуального рабства. Распространенность всех этих явлений в нашем обществе говорит о том, что сексуальные комплексы по-прежнему остаются его реальностью.
Мужские и женские обрезания
По всей вероятности, существующие во многих культурах практики подавления сексуальности, закрепленные в детском воспитании, в нормах поведения, в социальных устоях, религиозных обрядах и табу, обусловлены страхом человека перед этой стороной собственного естества. Две наиболее распространенные формы такого подавления – мужские и женские обрезания. Ниже мы приводим довольно подробные описания этих процедур, поскольку считаем, что в современном мире они – серьезный источник травм, агрессии и насилия.
По данным Всемирной организации здравоохранения, на сегодня обрезанными являются около тридцати процентов мужского населения планеты, из них две трети – мусульмане. Появление этого обряда, по-видимому, связано со стремлением обуздать половую активность. Еще в двенадцатом веке Моше бен Маймон, каирский раввин, называл одной из целей обрезания «умерить силу страсти и чрезмерное вожделение»[408]. Аналогичным образом введение обрезания в девятнадцатом веке в США считалось средством предотвращения «мастурбационного психоза». В те времена эта мера оправдывалась наряду с использованием целого арсенала устройств и практик, применявшихся для искоренения детских генитальных игр[409]. Сегодня эта процедура остается противоречивой с точки зрения медицины; медики расходятся во мнениях относительно ее влияния на здоровье, половую функцию, а также ее травматических последствий. Тем не менее, исследования последних лет показали, что обрезание частично защищает мужчину от ВИЧ.
Как ни странно, даже в развитых странах новорожденным продолжают делать обрезание без анестезии, несмотря на очевидные последствия этого – физическую и эмоциональную боль. Ниже мы печатаем рассказ Бенсона Денга о его обрезании в пятилетнем возрасте; такова одна из традиций его народа – динка в Южном Судане. Эта история ясно показывает, насколько опасными и травматичными бывают порой традиции[410]. Однако в этой истории обрезание – социально оправданное явление. Во многих культурах эта процедура была и остается частью обряда инициации, после которого мальчик становится полноценным членом сообщества и получает право на женитьбу и сексуальную жизнь.
Отец взял меня за руку, сжав так, как еще никогда не сжимал, и повел под акацию. Все мужчины смотрели на меня так, как гиены смотрят на отбившегося от стада козленка. Я испугался и перестал шагать. Тогда он поднял меня. Я понял, что должно случиться что-то плохое. Я стал отбиваться – колотить его в грудь руками и ногами. Тогда меня схватили четверо мужчин, положили на спину и прижали к земле, а я смотрел в небо. Рядом на огне кипел горшок с водой. И человек в синей одежде смывал кровь с бритвы…
Он опустился на колени и наклонился надо мной. Взял в руку мой пенис и стал срезать кожу. Еще никогда в жизни мне не было так больно. Я пытался вырваться, но меня держали очень крепко, так что не пошевелиться. Боль была такая, будто он отрывал кожу пальцами, а не резал бритвой. Я кричал, но потом охрип – так долго все длилось. Подошла моя мать, по ее щекам текли слезы.
«Лезвие тупое», – сказал человек, который меня резал. «Мама, спаси меня, пожалуйста, – закричал я. – Они меня убивают». – «Тише, сын, – сказал отец. – Скоро все кончится, и ты станешь сильным и смелым». Когда тот человек закончил, меня обмыли водой – очень горячей – и отец отнес меня домой на плечах. А моя кровь капала ему на одежду. Через несколько недель я уже снова играл и боролся с остальными мальчишками. И когда девочки затянули эту песенку: «Не обрезан, как корова с неухоженным хвостом, портит воздух – пахнет супом», – я был счастлив, что теперь я обрезан. Хотя, конечно, это не стоило той боли.
Убежденность в том, что женская сексуальность опасна и ее необходимо обуздать, все еще бытует у разных народов мира. Во многих исламских странах женщины по-прежнему – дабы не возбуждать мужскую похоть – вынуждены носить чадру и изолированы от всех мужчин, кроме собственных мужей. Зачастую как раз такие строгие меры похоть и возбуждают. Браки по сговору, часто – до полового созревания, также призваны сдерживать проявления женской сексуальности. Но самым зверским обычаем остаются женские обрезания. Как правило, это действо преследует две цели: сохранение девственности до свадьбы и лишение девушки возможности испытывать сексуальное наслаждение, чтобы предотвратить супружескую измену[411]. Суть процесса заключается в частичном или полном удалении наружных половых органов; описание наиболее страшной формы этой операции – инфибуляции – приводится ниже по свидетельству Дж. Лантир[412]. В отличие от мужского обрезания, женское не дает никаких социальных привилегий, при этом оно гораздо более болезненно и опасно для жизни и здоровья, а девушку, не прошедшую этой процедуры, ждут оскорбления, гонения и клеймо «нечистой».
Девочку, раздетую догола, сажают на низкий стул. Несколько женщин удерживают ее и раздвигают ей ноги… Та, что проводит операцию – как правило, это женщина, опытная в этом деле – садится напротив девочки и кухонным ножом протыкает и разрезает капюшон клитора, а затем начинает его отрезать. Пока другие женщины вытирают кровь кусками ткани, она запускает ноготь в открывшееся отверстие и вырывает сам клитор. Девочка кричит от нечеловеческой боли, но те, кто ее держат, не обращают внимания на крики.
Клитор полностью удален. Присутствующим женщинам предлагается засунуть пальцы в кровавую рану и убедиться, что от клитора не осталось и кусочка… После этого женщина, проводящая операцию, снова берет нож и отрезает малые половые губы… Затем она быстрыми движениями соскабливает кожу со внутренних сторон больших половых губ… не задумываясь о боли, которую она причиняет все еще кричащей девочке. Когда рана становится достаточно большой, женщина делает еще несколько длинных надрезов… Девочка уже не кричит – настолько она обессилила от боли – и только содрогается в конвульсиях.
Дальше Дж. Лантир описывает, как рану скрепляют длинными шипами акации и связывают вместе бедра девочки. Затем ей накладывают повязку от колен до талии и оставляют так примерно на две недели. Все это время она лежит на циновке, а ее экскременты скапливаются внутри повязки. После операции остается только лишь маленькое отверстие – только чтобы мочиться и отводить менструальную кровь – ведь чем оно уже, тем выше цена за невесту. Как ни удивительно, смертельные исходы редки, но «бывают разные осложнения, оставляющие девушку калекой на всю жизнь». Иногда случайно протыкают уретру или прямую кишку, иногда девочка откусывает себе язык. В брачную ночь девушке, подвергшейся инфибуляции, снова делают надрез, достаточный для полового акта. Впоследствии огромный шрам затрудняет роды, и тогда может потребоваться еще один разрез. Сложные роды травмируют и ребенка, и мать, и вот здесь женская смертность уже высока.
В настоящее время женские обрезания законодательно запрещены во многих странах, однако недавнее исследование в Египте показало, что через шесть лет после официального запрета этот обычай остается весьма распространенным. Из почти тысячи опрошенных девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет восемьдесят пять процентов были обрезаны уже после того, как эти операции были объявлены вне закона; две трети этих девочек были прооперированы людьми, не имеющими никакого отношения к медицине. Их родители объясняли нарушение закона желанием соблюсти традиции и религиозные заповеди и избавить своих дочерей от сексуального влечения. Кроме того, матерями, возможно, движет неосознанная жажда мести, и они обрекают девочек тем же мучениям, какие когда-то испытали сами[413]. По сообщению Всемирной организации здравоохранения за 2008 год, в Африке обрезаниям ежегодно подвергается три миллиона девочек[414]. Если принять во внимание, что средний срок жизни после такой операции – сорок лет, то сегодня сто миллионов африканских женщин живут с этой тяжелейшей травмой. Более того, даже в Великобритании обрезание грозит двадцати тысячам девочек в возрасте до пятнадцати лет, и ежегодно в этой стране регистрируется около двухсот пятидесяти браков по сговору[415].
Сегодня несложно критиковать обычаи, бытующие в исламском мире, однако во времена апостола Павла и христианство отличалось ревностным антифеминизмом. Страх перед женской силой лежал в основе зверств инквизиции и охоты на ведьм, которые вместе унесли жизни миллионов невинных жертв. В христианских церквях и сегодня существует целибат, который, впрочем, не может полностью исключить возможности развратных действий; кроме того, женщин здесь не принято посвящать в высшее духовенство.
Жестокость и преступления
Согласно данным официальной статистики, и в США, и в Великобритании подростки – это самая криминализированная возрастная группа. Правда, совершаемые ими преступления – это, как правило, мелкие правонарушения, вызванные духом бунтарства, провокациями сверстников и жаждой адреналина. К двадцати годам большинство подростков перерастают эту фазу. Однако те, у кого еще в детском саду проявлялись черты антисоциального поведения, оказываются более проблемными и в дальнейшем часто становятся жестокими преступниками[416]. Как показало проведенное в Новой Зеландии долгосрочно исследование среди более пятисот мужчин, родившихся в 1972–1973 годах, на те десять процентов из них, что прежде считались трудными подростками, к двадцати шести годам приходилась почти половина преступлений, связанных с насилием. В детстве же для них были типичными проблемы с языковыми навыками, низкий коэффициент интеллекта и диагноз СДВГ. Выяснилось также, что все это было, в основном, последствиями плохого воспитания и насилия в раннем детстве[417].
Интересный вклад в формирование моделей поведения вносят вариации гена МАО-А. Само по себе наличие этого гена не ведет к появлению преступных наклонностей, однако под влиянием дурного обращения в детстве просыпается низкоактивная вариация этого гена (так называемый ген воина), и тогда у человека появляется тяга к насилию. В новозеландском исследовании люди с этой вариацией гена в три раза чаще нормы обнаруживали расстройства поведения в подростковом возрасте и в десять раз чаще обвинялись в серьезных преступлениях в зрелости, если подвергались жестокому обращению в детстве. Люди же с высокоактивными вариациями того же гена, как правило, не становились жестокими под действием насилия. Результаты сканирования головного мозга показывают, что у обладателей гена воина миндалевидное тело работает в режиме повышенной активности, а префронтальная кора, наоборот, заторможена[418]. Это значит, что у них повышен уровень стрессового возбуждения при слабом сознательном контроле над эмоциями. С этими наблюдениями совпадает утверждение Брюса Перри о том, что риск агрессии и насилия повышается под действием всего, что отдает древнему мозгу приоритет над корой больших полушарий, в том числе алкоголя и тому подобного. Следовательно, пристрастие многих травмированных людей к алкоголю и наркотикам – для облегчения боли – одна из причин их антиобщественного поведения. «Часто именно интоксикация вызывает развитие имеющейся в мозгу предрасположенности к жестокости и насилию»[419].
Впрочем, примерно у трети детей с признаками антисоциального поведения наблюдается иная картина. Активность миндалевидного тела у них низка. Они не умеют адекватно распознавать сигналы об угрозе и поэтому кажутся бесстрашными. Их жестокость и черствость объясняются неспособностью понять боль других людей, испытать чувство вины и сострадания. И в данном случае, говорят ученые, действующим фактором является исключительно наследственность, а дурное воспитание и жестокое обращение в детстве почти не имеют значения. Коррекция поведения у таких подростков также затруднительна, поскольку они остаются индифферентными к наказаниям и даже к собственной боли. Впрочем, у них обнаруживается неожиданно высокая чувствительность к поощрениям за хорошие поступки[420].
Размышления
Итак, мы увидели, какую важную роль играет воспитание в жизни человека – от младенчества до юности. В этот период формируются базовые стрессовые реакции, развивается умение регулировать собственные эмоции, и устанавливается баланс между эмоциональным древним мозгом и рациональной корой больших полушарий. Мы также попытались показать, как и почему проявления травм часто смешивают с симптомами других психических расстройств – СДВГ и депрессии. Все это заставляет задуматься над тем, не преувеличена ли роль наследственности как причины агрессивного поведения. Обсуждаемые эффекты могут оказаться не результатом работы генов, а эпигенетическими реакциями на дурное обращение в детстве. Точно так же и семейные черты характера не обязательно объясняются наследственностью: они могут складываться при одновременном действии обучения и геномного импринтинга.