Обратившись ко взрослому сознанию Пола, я раскрыл более широкую тему ненависти к себе, объяснив, что это была попытка примириться с его ранней травмой и гневом и справиться с ними. Полезным оказалось раз за разом давать имя его ненависти к себе по мере ее возникновения и поддерживать его умение относиться к себе с сочувствием и принятием. Раз за разом я указывал на разные формы, которые принимала ненависть Пола, потому что она была настолько доведена до автоматизма, что он не мог ее распознать. Она стала частью его идентичности. Я помог ему увидеть, что, как и все дети, пережившие травму, покинутость и отверженность, он начал винить себя. Возможность осознать, что, будучи ребенком, Пол не мог воспринять себя как «хорошего человека в плохой ситуации», оказала целительное воздействие на его негативное самовосприятие. Пол наконец увидел, что никогда бы не стал обращаться с кем-то так же жестоко, как он привык обращаться с собой.
Пол в основном обращал гнев вовнутрь, но некоторые дети, а потом и взрослые, идентифицируют себя с «испорченным» аспектом расщепления и той иллюзией власти, которую он предоставляет. Так они сами становятся абьюзерами. Пока вопрос расщепления не будет решен, перед ними стоит ужасный выбор: идентифицировать себя с жертвой или с нападающим, с добычей или с хищником.
В этом контексте стоит упомянуть дилеммы нарциссизма и пограничного расстройства. Хотя кажется, что у людей с нарциссическим или пограничным расстройством личности доступ к злости ничем не ограничен, их гнев – эмоция по умолчанию, которая не служит сепарации-индивидуации. Проявляя агрессию вовне, они стремятся к психологическому слиянию со склонными к насилию или пренебрежению родителями и заново воспроизводят выученные у них шаблоны.
Несмотря на то что Полу было почти сорок, у него было мало друзей и не было долгосрочных близких отношений. Свободное от работы время он проводил в интернете или играл в видеоигры. Годами он изолировал себя, инстинктивно отстраняясь от социальных контактов. Такой образ жизни лишь поддерживал и укреплял его диссоциацию. Я осторожно подталкивал Пола бороться с изоляцией. По мере его экспериментов с выстраиванием социальных связей неизбежно возникало все больше симпатического возбуждения. Поначалу оно принимало форму нарастающей тревоги, но чем больше он налаживал связь со своими эмоциями, тем лучше осознавал гнев, которого раньше не замечал.
Как видно в схеме, представленной в приложении 12.1, замирание, диссоциация и социальная изоляция – стратегии последнего шанса на случай, когда внутренние переживания становятся невыносимыми и подавляющими. Пол смог увидеть, что под маской равнодушия и цинизма кроется высокое симпатическое возбуждение, которое вначале находило выход в форме тревожности, а затем злости – на отца за насилие, а на мать за навязчивость; а также примитивные реакции выживания, связанные с ранним периодом в инкубаторе.
Тревожность Пола стала признаком выхода с известной ему территории своей адаптивной стратегии выживания на новую и неизведанную местность. Зачастую тревожность служит сигналом выхода на поверхность непризнанных и отвергаемых эмоций, особенно агрессии и гнева. По мере того как заряд симпатического возбуждения Пола освобождался от депрессии и диссоциации, он все лучше осознавал собственный гнев. Продержав гнев под запретом так долго, Пол боялся, что стоит позволить себе его почувствовать, как ярость окажется разрушительной. На психологическом уровне злость воспринимается, когда человек распознает ее и признает как собственную, а не расщепляет, обращая против себя или проецируя на других. На физиологическом уровне агрессия интегрируется не путем ее проявления вовне, например, когда человек бьет подушки и кричит, а путем осознания, контейнирования и отслеживания энергетических переживаний гнева в теле.
Я помог Полу отделить его страхи перед гневом от переживания гнева самого по себе:
ПОЛ: Вся эта возникающая злость меня пугает, и это мне не нравится.
ЛОУРЕНС: Знаю, что у тебя много страхов и убеждений насчет гнева, которые сейчас приходят в голову, но мне бы хотелось, чтобы ты обратил внимание на то, как гнев ощущается в твоем теле, независимо от твоих идей и реакций. Попробуй просто обратить внимание на энергию злости.
ПОЛ: Длинная пауза, пока Пол следит за своими переживаниями… Она не так пугает, как я думал. Ощущается как нечто сильное и широкое в моем теле.
ЛОУРЕНС: Можешь еще какими-то словами описать это «сильное и широкое»?
ПОЛ: Пауза… Я чувствую тепло, щекотку и… с удивлением в голосе… [что-то] большое.
ЛОУРЕНС: «Теплое, щекочущее и большое». Пауза… Что происходит, если ты дашь этому теплому, щекочущему и большому ощущению больше времени?
ПОЛ: Длинная пауза; затем с удивлением, более глубоким и четким голосом… Ощущается приятно, и это может прозвучать странно, но словно зрение прояснилось.
Между традиционным психодинамическим подходом и психобиологическим подходом НАРМ к гневу есть различие. В НАРМ гнев отслеживается в чувствуемых ощущениях при постоянном обращении к регуляции нервной системы. Интегрировать и воплотить могущественные заряды агрессии и гнева без ориентации на тело достаточно трудно. Злость и агрессия – это телесная и энергетическая динамика, которая придает сил в случае успешной интеграции. Крайне важно по возможности исследовать имплицитное намерение, которое приводит гнев в действие. В злости всегда кроется послание: попытка донести что-то окружению, которое реагировало не так, как нужно. Осознав это послание, человек может понять, что ему нужно сделать для завершения реакции. Кроме того, важно различать гнев и вину. Пусть в вине зачастую есть элементы гнева, в первую очередь это ментальное состояние, которое лишает сил.
По мере прогресса психотерапии Полу все лучше удавалось распознавать злость, а также характерные признаки того, что он пытается ее избежать. Когда он восстанавливал связь со своим гневом, я использовал технику раскачивания и прибегал к ресурсам, чтобы помочь Полу справиться с неизбежно возникающей тревожностью, сопровождающей эти отвергнутые чувства и импульсы. Вкратце перспективу детского сознания Пола можно выразить следующим образом: «Когда я родился, то оказался в отвергающей и угрожающей среде. В детстве я использовал все доступные стратегии, чтобы отключиться от тела и эмоций ради выживания. Чувствовать было слишком больно и страшно. А теперь ощущать тело и эмоции будет для меня слишком сложно. Тогда мои потребности и ярость выйдут наружу, и я могу причинить боль себе или кому-то еще».
Когда мы продолжили изучать отношения Пола с его отцом, он начал признавать свое желание сопротивляться эмоциональному и физическому насилию. Со временем, когда Пол начал признавать и интегрировать гнев в адрес отца, ему удалось восстановить связь и с другими расщепленными чувствами: стремлением к любви и одобрению отца, а также грустью и болью от того, что любви отца он никогда не чувствовал. Диссоциация, мнимое безразличие и неразрешенный гнев отделили его от неосуществленного желания установить связь с отцом.
Вместе с тем как Пол все лучше осознавал и все крепче устанавливал связь со здоровыми агрессивными импульсами, процесс психологической сепарации-индивидуации от матери тоже шел успешнее. Развивающаяся связь с собственной здоровой агрессией помогла ему четче обозначить границы в общении с ней, а также стать более независимым эмоционально и психологически. Интегрировав свой гнев, Пол ощутил уменьшение диссоциации и обнаружил, что ему все проще понимать, что он испытывает физически и эмоционально, а также ему стало легче ориентироваться в межличностных связях.
Хотя горе не представлено в схеме приложения 12.1, это важный элемент процесса восстановления связи. Через него люди справляются с безвозвратной потерей. Горевать по любящим отношениям с отцом, которых у Пола никогда не было, – нормальная и здоровая реакция. По мере того как он восстанавливал связи и учился осознавать происходящее, Пол также столкнулся с моментами сожаления о потерянных годах, которые он провел, лишенный связи с собой и остальными. Это естественная реакция на процесс восстановления связи, однако важно следить, чтобы она не приводила к ощущению безнадежности и коллапсу. Если человек погружается в это чувство и слишком сильно идентифицирует себя с горем, это может прервать процесс восстановления связи и укрепить идентификацию с беспомощным ребенком, которому нужен любящий чуткий родитель, вместо идентификации со взрослым, обладающим способностью к здоровой связи. Здоровое горе ведет к восстановлению связи, в нем есть заряд жизненной энергии, контрастирующий с замершим состоянием горя, характерным для людей с ранней травмой в самом начале психотерапии.
Изначально жизненная сила находит выражение в виде здоровой агрессии. Агрессивный импульс – это биологическое выражение базовых потребностей в привязанности, безопасности и чуткости. Когда окружающие проявляют недостаток чуткости, не реагируют или вовсе угрожают, младенцы испытывают дистресс. Если такое состояние сохраняется, дистресс младенца растет и со временем переходит в протест. Этот протест – всего лишь способ ребенка заставить окружение отреагировать на его потребности. Младенцы запрограммированы отвечать на неудовлетворенные потребности протестом. Если и протест не приносит желаемого, дистресс переходит в гнев и, наконец, в ярость. Ярость все нарастает, пока потребность не будет удовлетворена либо пока ребенок не перейдет в состояние покорности. В некоторых случаях эскалацию агрессии со стороны ребенка воспитатели или родители встречают гневом. Это запускает инстинктивные реакции, включая коллапс, замирание и отстраненность, потому что дети понимают, что если продолжат протест, то подвергнутся еще большей опасности.