Неожиданно в воздухе что-то заклекотало. И в тот же миг перед госпиталем взорвался снаряд, брызнуло во все стороны комьями мерзлой земли и льдом. Снег мгновенно стал черным. Второй снаряд разорвался между землянками. Третий угодил прямо в толпу солдат, стоявших у полевой кухни за супом.
Появились новые убитые и раненые.
Площадка перед полевой кухней мгновенно опустела.
Даже капитан Герлах со своей группой быстро покинул территорию госпиталя. В землянках остались только тяжелораненые да врачи и санитары, назначенные начальником госпиталя. С ними добровольно остался один священник.
Я только собрался было доложить начальнику госпиталя о готовности к выезду, как он сам вышел из офицерской землянки.
– Вы, случайно, не видели инспектора? Я хочу знать, что здесь осталось из продовольствия? – обратился он ко мне.
Сколько мы ни искали, Винтера и след простыл. Страх, видимо, и его заставил забыть обо всем, и инспектор присоединился к бежавшим в город.
– В таком случае я прошу вас остаться здесь, – сказал мне профессор. – Повяжите себе на рукав повязку Красного Креста. Мы сдадим госпиталь русским.
В душе я обрадовался такому решению.
Больше профессор уже не вспоминал о поездке в город. Значит, он серьезно решил дождаться прихода русских в Елшанку.
Мне это казалось разумным.
В госпитале снова воцарилась тишина. Артиллерийский обстрел прекратился. Но оставшихся в госпитале раненых и медперсонал это обеспокоило.
Время тянулось мучительно долго. Секунды казались минутами, минуты – часами.
Когда же придет этот час?
А может, он станет последним часом нашей жизни?
Оставалось только ждать.
Врачи, казначей, аптекарь и санитары были распределены по землянкам. Дежурство в землянках, где лежали раненые, вот уже несколько недель вызывало споры. Обходя землянки и глядя на бледные изможденные лица раненых, было трудно не потерять веры в человечность. Раненых осталось человек триста. Все они лежали на соломе, разбросанной прямо на полу. По их виду уже невозможно было определить возраст. Казалось, все лица стали одинаковыми – заострившийся нос, торчащие скулы и огромные запавшие глаза, блестевшие из глубоких глазниц.
И все же в этих людях еще жили человеческие чувства. Я посмотрел на лицо солдата, который лежал совершенно неподвижно. Он только что исповедовался у священника. Крест, висящий на груди солдата, был для него в этот момент символом духовного спасения. Губы раненого шевелились, повторяя за священником слова молитвы, призывающей бога ниспослать свою благодать на голову несчастного страждущего. Этот солдат умирал с верой в бога, с надеждой, что увидится со своими родными и близкими в лучшем мире.
У другого такой веры не было. «С нами бог» было написано на пряжке ремня у каждого, но для этого солдата бога больше не существовало. Раненого беспокоила судьба его жены и детей. И особенно его мучило то, что он так бессмысленно кончает свою жизнь. Он судорожно хватал ртом воздух и снова впадал в летаргическое состояние.
Некоторые были вообще настолько слабы, что не могли ни исповедоваться, ни возмущаться. Смерти оставалось только дохнуть, и они попадут в ее лапы. Этим людям не помогут и победители, пусть даже у них самые лучшие врачи, санитары, медикаменты и продукты питания.
Около полудня был роздан суп, который остался в котле. Нашелся и хлеб. Однако некоторые раненые были в таком состоянии, что уже не реагировали, когда им под нос клали кусок хлеба.
Мы ничего уже не могли сделать. Оставалось только ждать.
– Начальник просит вас зайти к нему, – передал мне вошедший в землянку солдат.
Начальник госпиталя взволнованно шагал из угла в угол.
– Вы знаете, что получилось? Корпус послал нам автобусы для перевозки транспортабельных раненых. Но об этом я сейчас случайно узнал из разговора по телефону с полковником медслужбы. Он удивился, что мы до сих пор торчим здесь. Вопреки приказу штаба корпуса начальник соседнего полевого госпиталя забрал себе наши автобусы и погрузил в них своих раненых. Я только что побывал там. Госпиталь совершенно пуст. В землянках – только мертвые.
– Это же настоящее свинство! – возмутился я. – Что же нам теперь делать?
– Для этого я вас и позвал. Вы единственный человек, который знает, где находится командный пункт армейского корпуса. Возьмите с собой унтер-офицера – и быстро туда! Доложите полковнику и квартирмейстеру о том, что у нас здесь произошло. И от моего имени попросите, чтобы нам немедленно прислали машины, иначе я снимаю с себя всякую ответственность за судьбу находящихся здесь тяжелораненых.
Утомленный, он повалился на стул и, положив руки на стол, уронил на них голову.
Я молчал. Затем попытался хоть как-нибудь утешить подполковника:
– Никто никогда вас не упрекнет. Вы сделали все возможное. Я сейчас сразу же отправлюсь в путь. Через час уже доложу обо всем корпусному врачу, квартирмейстеру или начальнику штаба.
– Благодарю вас, – со слезами на глазах сказал профессор. – Ко мне пришлите унтер-офицера. Он доложит о результатах ваших переговоров. Сами же отправляйтесь в город, разыщите наши машины и постарайтесь получить какое-нибудь помещение для госпиталя. Самое позднее завтра утром я должен забрать тяжелораненых и выехать отсюда. Ну, а теперь прощайте.
Он так и сказал: не «до свидания», а «прощайте».
Схватив пистолет и быстро нацепив каску, я поспешил к товарищам. Мешочек для провизии я пристегнул к ремню. Туда же положил книжку с бланками донесений, шапку, носовой платок, мыло и бритву. Все свои остальные вещи – белье, шерстяное одеяло, плащ-палатку – я поручил привезти потом. Последние письма, полученные из дому, сунул себе в карман. Прощаясь с товарищами, я надеялся на скорую встречу с ними.
Я и унтер-офицер спешно отправились в путь. Миновали следы танков, которые были здесь утром, и вышли на шоссе. На всем пути шоссе было усеяно обломками техники и трупами солдат 6-й армии.
Из-за темноты и тумана ничего не было видно метров за двадцать, зато все звуки слышались, как никогда, отчетливо.
Пройдя по шоссе минут десять, мы вдруг услышали какие-то металлические звуки и приглушенную человеческую речь.
Мы остановились и прислушались. Слава богу, это были немцы!
– Пароль?! – раздался неожиданно чей-то твердый голос. Из темноты нам навстречу вынырнули три темные фигуры – немецкие солдаты с оружием наперевес.
– Мы из госпиталя в Елшанке, идем на НП корпуса с донесением. Пароля мы не знаем.
Нам поверили. И я в свою очередь спросил:
– Что означают эти инженерные работы?
– Здесь будет проходить новый передний край обороны, – ответил мне фельдфебель, который был старшим в патруле.
– Новый передний край? Как же так? Ведь там остались сотни раненых. До полевого госпиталя – буквально пятнадцать минут ходьбы. Ни одна живая душа там и не подозревает, в какой опасности они находятся.
Фельдфебель пожал плечами:
– Очень жаль, но мы ничего изменить не можем. Мы пошли дальше еще быстрее, и оба скоро вспотели.
Подумать только, наш полевой госпиталь оказался вдруг на ничейной земле! Между двух фронтов! В полосе огня с обеих сторон!
Как только начнется бой, не поможет никакое напоминание о Женевской конвенции. Никакой флаг Красного Креста! Стрелять будут не только красноармейцы, но и немецкие пушки и гаубицы. Крыши землянок загорятся, и раненые погибнут. Снаряды будут разрываться прямо в землянках.
Немцы будут погибать от рук немцев.
Какое безумие!
В туманной дымке показались контуры силосной башни. Теперь нам нужно свернуть вправо. В этих местах я был всего лишь один раз, да и то белым днем. Я старался правильно сориентироваться, зная, что штаб корпуса находится где-то недалеко от железной дороги и в то же время почти на берегу Волги.
Через час после того как мы вышли из Елшанки, я уже стоял перед корпусным врачом – пожилым господином. Он по-отечески внимательно выслушал меня, ни разу не перебив. А уж я-то вложил: в свой доклад всю душу.
– Я охотно помог бы вам и профессору Кутчере, – сказал он, – но у меня ничего нет. Автобусы отправили сегодня утром. Они были предназначены для вашего госпиталя. На них вы бы вывезли раненых, которых можно было еще вылечить. Ваш сосед поступил неправильно, не по-товарищески.
Старый человек с погонами полковника на плечах казался невероятно утомленным. Чувствовалось, что он, как и очень многие врачи в те дни, никак не мог увязать все происходящее со своей гуманной профессией.
Я старался не смотреть на полковника.
– Господин полковник, как вы полагаете, квартирмейстер тоже ничем не поможет нам? – спросил я. – Мне поручено разыскать его.
– Подождите минутку, я узнаю, на месте ли он. – С этими словами полковник встал и вышел, прикрыв за собой дверь.
До сих пор мне еще ни разу не приходилось лично беседовать с квартирмейстером. Мне было известно, что это – офицер генерального штаба, отвечающий за расквартирование войск, за транспорт и подвоз. Интересно, что он за человек? И тут я вдруг вспомнил, что мне рассказывал один офицер о квартирмейстере корпуса.
В этот момент в комнату вошли полковник-врач и молодой еще подполковник с широкими лампасами на брюках. Это и был квартирмейстер. Я доложил обо всем. По сравнению с врачом подполковник показался мне холодным и сухим человеком. И я не ошибся.
– Что вы хотите со своими тремястами ранеными? У командования хватает и без вас забот. Здесь пропадает целая армия. Все, что может произойти сегодня ночью с вашими ранеными, завтра или послезавтра может случиться со всеми нами.
– Прошу прощения, господин подполковник, но ведь речь идет о раненых, которые долгие месяцы сражались на поле боя. Мы с вами еще можем стоять на ногах, а они беспомощны. Им необходимо помочь. Это наша обязанность.
– Что значит «обязанность», «помочь» в таких условиях? Я уже сказал вам: бессмысленно тащить сейчас этих раненых в город. Мы и так забили все убежища небоеспособными людьми. Кроме того, ваш полевой госпиталь уже более часа находится позади линии обороны. Ни одна немецкая машина не сможет уже попасть в Елшанку. Все!