— Однажды к нему пришла плачущая молодая женщина и, сказав, что у нее рак в самой последней степени, попросила благословения на операцию.
«Да нет у тебя никакого рака! — отмахнулся от нее старец и предложил свой обычный «метод лечения»: — Поставь горчичник — и все пройдет!»
Прошел месяц. И вновь приезжает эта женщина. Красивая, румяная — ни тени болезни на лице.
А старец уже встречает ее своей обычной в подобных случаях шуткой:
«Ну, и где твой рак? Уполз?»
Александр победно посмотрел на Веру:
— И подобных случаев тоже было немало! Может тебе рассказать о том, как старец помогал людям и в жизненных трудностях? — предложил он.
Но Вера отрицательно покачала головой.
После того, что она услышала, это для нее было уже не так неинтересно. Да к тому же, стало видно, что она заметно устала.
Вспомнив, что они еще не читали вечерние молитвы, Александр сказал, что преподобный Серафим Саровский благословлял в случае изнеможения, нехватки времени или болезни читать, так называемое, «Серафимовское правило»: 3 раза «Отче наш», 3 раза «Богородице Дево, радуйся…» и Символ Веры. И, как это частенько с ним бывало, будучи сам не прочь прочитать его, предложил Вере в виде исключения сделать это сегодня. Но та отказалась и хотя и с трудом, выслушала все полное правило до конца.
Затем нехотя, с сожалением протянула икону Александру, и с его помощью, то и дело оглядываясь на нее, отправилась в свою комнату.
Здесь Александр усадил Веру в высокое кресло, приоткрыл по ее просьбе окно и, пожелав доброй ночи, направился к себе.
Большой, трудный день, несмотря на серьезные ошибки и просчеты, заканчивался как нельзя лучше. Он и закончился бы так, если бы снова не рыжий кот.
Когда он входил в свою комнату, тот попытался войти вместе с ним. Очевидно, где-то здесь у него было любимое место.
— А ты куда? Только тебя здесь не хватало! Брысь! — тихо, чтобы не слышала Вера, зашептал Александр, выталкивая его ногой.
Кот, молча, стал отчаянно сопротивляться.
И началась беззвучная борьба.
Александр тоже уже молча толкал кота все сильней и сильнее и, наконец, закрыв дверь, сильно прищемил ему хвост. Кот промолчал даже на этот раз. Но его хвост, остававшийся по эту сторону, стал извиваться змеей, а потом превратился в восклицательный знак, не обещавший Александру ничего хорошего, и исчез…
Вечером того же дня, в намерении продолжить столь успешно начатый разговор, Альбин направился к Клодию и у входа в его каюту встретил нерешительно переминавшегося с ноги на ногу Грифона.
— Что — вызвал? Или уже выгнал? — кивая на дверь, дружелюбно спросил у него пребывавший в самом что ни на есть хорошем настроении Альбин и услышал в ответ напряженное:
— Нет, я сам!
— А-а, понимаю! Хочешь о чем-то просить его?
— Да, — ответил Грифон и умоляюще взглянул на Альбина: — Господин, ты всегда был добр ко мне. Поддержи и на этот раз!
— А что нужно?
— То, что и всегда, — вздохнул раб. — Попросить, чтобы он отпустил меня на свободу!
— Как, опять? Но ведь он не так давно уже отказал тебе. Если не ошибаюсь, в пятый раз!
— В седьмой, господин, — поправил раб. — Но тогда он сказал, что не отпустит меня за тройную цену обычного раба. А теперь я накопил вдвое больше. Наш господин любит золото, и я надеюсь…
Альбин со скептической насмешкой взглянул на Грифона, и тот, по-своему истолковав этот взгляд, клятвенно прижал ладони к груди:
— Нет-нет, я не украл его! Моя совесть не позволила бы мне утаить даже квадранс! Просто крупные торговцы и ростовщики, прося меня доложить господину о своем приходе, щедро благодарят за это.
— Ох, Грифон, Грифон! — удрученно покачал головой Альбин. — Я даже не знаю, чего в тебе больше — честности или желания стать свободным?
— Я и сам бы хотел знать это… — откровенно признался раб и вздохнул: — С первого дня, как меня, вольного, уважаемого всем городом человека, сделали рабом римские воины, я только и мечтаю о свободе. Закрываю глаза, затыкаю уши — и вижу родные поля, горы, реки, отзываюсь на свое настоящее имя, которое — о, боги! — кажется, уже начинаю забывать… А как очнусь, — увлекшись, воскликнул он, — Опять вокруг меня этот чужой Рим и эта проклятая кличка: Грифон! Грифон!!
— Грифо-он! — тут же послышалось из-за закрытой двери.
— Вот! — кивнул на нее раб и поспешно открыл перед Альбином.
— О, а ты откуда? — увидев своего помощника, вытаращил на него глаза Клодий. И, несмотря на то, что на море был полнейший штиль, и корабль шел, как по бронзовому зеркалу, сильно покачнулся — Я ведь, кажется, слышал там голос Грифона.
— А он там и есть! — торопливо подтвердил, входя в каюту, раб. — То есть уже тут.
— А-а, — успокоенно протянул Клодий. — А то я уже подумал, что допился до того, что перестал соображать, что к чему. То есть, кто к кому…
Альбин с Грифоном посмотрели на него и разочарованно переглянулись.
Клодий был основательно пьян.
— И по какой же причине ты так набрался? — первым придя в себя, спросил Альбин.
— По твоей! — пьяно качнул головой Клодий. — Это ты во всем виноват!
— Я?! — изумился Альбин.
— Да! Эта твоя Вечность никак не умещается мне в голову.
— Хорошо, поговорим о ней завтра! — примирительно сказал Альбин. — И я тебе все разъясню.
— Не хочу завтра! Хочу прямо сейчас! — заупрямился Клодий. — Давай немного пофилос-с-софс-фс-твуем! — запутавшись пьяным языком в слове, кое-как выговорил, наконец, его он.
— Давай! — не желая спорить — пусть и с нетрезвым, но все же начальником — не очень охотно согласился Альбин.
— Вот смотри! — водя перед его лицом указательным пальцем, стал призывать к вниманию Клодий. — Если правы философы-атеисты, то живешь, живешь, а потом — бац! И нет тебя. Всё — темнота, навсегда! Жаль расставаться со своим «я», — зябко передернул он плечами и продолжил: — А если правы эллины — то опять же: какая радость вечно пресмыкаться в их сером мрачном аиде? И твоей блаженной Вечности я не достоин потому что — ну не верю, что хочешь делай со мной — в твоего Бога! Вот я и пью!
Клодий поднял голову и с вызовом посмотрел на Альбина:
— А что? Сам Траян пьет! И ничего! Правда, говорят, потом такие эдикты выпускает, что наутро сам хватается за голову. И в конце концов, хвала богам, издал такой закон, по которому считается недействительным все, что он подпишет будучи в нетрезвом виде!
— Ну, слава Богу, ты не Траян, проспишься к утру, и государство от этого не пострадает! Тем более твое состояние!
— А-аа! А вот тут ты не прав! — Клодия качнуло так, что Альбин с Грифоном едва успели усадить, а потом и уложить его на ложе. Поразительно, но рассуждая на деловую тему, он даже пьяным говорил совершенно трезво: — Пускаясь в это путешествие, я пошел на огромный риск! Выгода от вложения средств в такой новой провинции, как «Аравия», столь велика, что я решил взять с собой почти все то, что имею!
— Ты хочешь сказать, что заполнил трюм золотом, обмазав его глиной, чтобы все думали, что это простой балласт? — шутя, подмигнул Грифону Альбин.
Но тот от огорчения, что придется откладывать столь важный для него разговор, принял все за чистую монету.
Зато Клодию эта шутка неожиданно понравилась:
— Ха-ха! — засмеялся он. — Если Траян после Азии решит завоевать, как Александр Македонский, Индию, я именно так и сделаю! Золото — вместо балласта! Ха-ха-ха! Ха… ха…
Смех Клодия постепенно угас и перешел в громкий храп.
Альбин и Грифон снова переглянулись.
Начальник одного и господин другого — уже спал.
— Ну ладно, продолжим о серьезном, когда протрезвеет! — решил Альбин и вопросительно посмотрел на Грифона: — А ты почему не поговорил с ним?
— Да по той же причине! — вздохнул тот. — Конечно, я раб, но и у меня может быть серьезное дело, которое мне дороже всего на свете…
Альбин посмотрел на него и, совсем как недавно у него самого Клодий, спросил:
— Не понимаю, с такими деньгами и такой жаждой свободы — почему ты до сих пор просто не сбежал от него?
— И рад бы! — развел руками Грифон. — Но… не могу!
— Почему?
— Совесть потом замучит…
В этом не было ничего нового для хорошо знавшего раба Альбина. Он столько раз уже задавал этот вопрос и получал тот же ответ.
Только на этот раз слово «совесть» было сказано таким тоном, словно Грифон уже ненавидел ее…
Утром Александр проснулся не выспавшийся и совершенно разбитый.
Причин тому было несколько.
Сначала вечером, не давая ему уснуть, Вера долго говорила по телефону, судя по долетавшему имени, с Гульфией. Потом, после этого, всю ночь через стенку слышался ее сильный надрывный кашель. К тому же несколько раз, словно нарочно выбирая моменты, когда он начинал засыпать, в комнату пытался пробраться рыжий кот. К счастью, Александр предусмотрительно приставил к двери кресло, и все его старания оказались безуспешны.
Только под утро он уснул, наконец, крепким, сытным сном, но почти тут же щелкнул дверной замок, и в коридоре, а затем на кухне раздался громкий женский голос, зовущий Веру.
Это пришла Гульфия, худенькая, смуглая женщина с большими печальными глазами.
Александр, выйдя из своей комнаты, вежливо поздоровался с ней, услышал такой же учтивый ответ и увидел на кухонном столе банку сгущенки, пряники, сыр, копченую скумбрию, ветчину, грецкие орехи и большие зеленые яблоки.
— Вот! Выполнила заказ вашей хозяйки! — показывая на них, скромно сказала Гульфия.
— Спасибо! — обрадовался Александр и услышал в ответ уже не вежливое, а искренне-радостное: