— Это вам спасибо! А то все ей «ничего не нужно» или в лучшем случае, какую-нибудь кашку. А так хоть не зря сегодня приходила. Да и Верочка, смотрю, с вашим появлением ожила. Вон, какая умница и красавица сразу стала!
Она улыбнулась Александру, как старому знакомому — видно, Вера успела вчера рассказать ей о нем только хорошее — и ушла.
— Ну зачем ты так? — оставшись наедине с Верой, накинулся на нее Александр. — Тебе же нельзя много разговаривать. С бронхитом не шутят! Хочешь, чтобы в воспаление легких перерос?
— Да нет, ничего… — усталым голосом ответила Вера и виновато посмотрела на Александра: — Прости, я своим кашлем, наверное, тебе всю ночь не давала спать? — и в ответ на его недоуменный взгляд, объяснила: — Слышала, как ты на нашем скрипучем диване ворочался.
— А-а, вот оно что! — понял Александр и решил успокоить безнадежно больного человека святой, как иногда называют ее, ложью. — Да нет, — сказал он, — просто в голову все эти римляне-эллины лезли. Книгу ведь срочно сократить надо. А это — как по-живому резать!
— Ничего, зато после газеты она выйдет на широкий простор! — успокоила его Вера.
— Дай-то Бог! — мечтательно проговорил Александр и, глядя на ее любимые продукты, нетерпеливо потер ладони: — Ну что, позавтракаем?
— А утреннее правило? — с недоумением глядя на Александра, напомнила Вера. — Ты же говорил, его следует читать до еды!
— Ах, да — совсем забыл!.. — смущенно пробормотал тот. — Ну что, тогда пошли ко мне?
Вера с радостью согласилась.
Они вошли в его комнату, и Александр — по-монастырски — быстро и монотонно прочитал все положенные утренние молитвы.
— А почему ты их так читаешь? — спросила Вера, когда они вернулись на кухню, и Александр принялся разжигать газ и ставить чайник.
— Как это? — не понял он.
— Ну, без выражения, что ли. Говоря словами классика — как пономарь!
— А я пономарь и есть! — засмеялся Александр и уже серьезно, нарезая сыр, хлеб, рыбу, принялся объяснять: — Видишь ли, после того, как я первый раз читал братии в храме, вкладывая чуть ли не в каждое слово побольше чувства, выделяя то, что считал главным, и слегка подвывая, один монах подошел ко мне и спросил: «А почему ты молился сейчас место меня?»
«Как это?» — вот так же, словно ты сейчас меня, не понял его я.
И тот ответил:
«Да мне просто уже места для своих чувств не осталось!»
— С тех пор я и стал читать молитвы, не вкладывая эмоции в свой голос. Стараясь только строжайше соблюдать все ударения — ведь это может изменить весь смысл — и тщательно выговаривать каждое слово.
Александр посмотрел на Веру — правильно ли та поняла его — и на всякий случай уточнил:
— Я не слишком громко читал?
— Нет, а что? — удивилась она.
— Да просто, если вдруг разойдусь, то давай знать. А то меня ведь настоятель учил читать в огромном реставрируемом храме при звуке одного а то и двух отбойных молотков. Представляешь, какой грохот шел? А ты читай. Да чтоб каждому из молящихся все было слышно и понятно! И попробуй только не выполнить его указания!.. Вмиг вылетишь из монастыря!
— Строго, смотрю, он тебя там держал! — покачала головой Вера.
— За что я ему до конца жизни буду благодарен!
— А значит, и я теперь тоже! — добавила Вера и спросила: — А что означает эта молитва — «Святы̀й Бо̀же, Святы̀й Крѐпкий, Святы̀й Безсмѐртный, помѝлуй нас»?
— О! У нее очень интересная и поучительная история! — охотно ответил Александр. — Рассказать?
— Да! Но только потом — продолжишь рассказывать мне о монастыре! — предупредила Вера.
— Хорошо, — смеясь, пообещал Александр и, становясь серьезным, начал: — Это — так называемая Ангельская песнь Пресвятой Троице, или «Трисвятое».
— Ангельская песнь? Почему?
— Потому что ее воспевают святые Ангелы, окружая на небе престол Божий.
— А кто это видел?
— Ты слушай и не перебивай! — посоветовал Александр и после того, как Вера села, словно ученица, смиренно сложив на коленях руки, продолжил: — Христиане стали употреблять ее спустя 400 лет после Рождества Христова. Однажды в столице Византии — Константинополе было сильнейшее землетрясение. Рушились дома и целые селения. Сам царь, а это, если не ошибаюсь, был Феодосий Второй, вместе с народом, в ужасе обратился к Богу с молитвой. И вот, во время этого общего моления, один благочестивый отрок на виду у всех вдруг был невидимою силою поднят на небо, а потом также невредимым спущен опять на землю. Оказавшись внизу, он поведал окружавшему его народу, что слышал на небе, как святые Ангелы пели: «Святы̀й Бо̀же, Святы̀й Крѐпкий, Святы̀й Безсмѐртный!» И умиленный народ, повторив эту молитву, прибавил: «Помилуй нас!», и землетрясение сразу прекратилось.
Александр помолчал и, подумав, добавил:
— Теперь эту молитву ежедневно читаем и мы. Дома и на церковных службах. Но вот что досадно: мы настолько привыкли к ней, что произносим порой скороговоркой, не вдаваясь умом и сердцем в ее историческую память и суть. А ведь в этой молитве — великая, нет — величайшая, раз она даже землетрясения останавливает — сила!
Закончив отвечать на вопрос, Александр прочитал молитвы перед вкушением пищи и, видя, что Вера, вместо еды ждет от него продолжения рассказа о монастыре, продолжил: — Да, в монастыре вообще все было непросто. Ранний, в половине пятого утра, подъем, ежедневные — утром и вечером — службы, тяжелая, особенно у трудников и послушников, да и у монахов тоже — работа, постоянная молитва… Хотя порой, бывали и забавные вещи. Вот, например, у нас был один послушник. Между прочим, наизусть все Евангелие от Иоанна знал. Теперь «Апокалипсис» учит. Так он ляжет иногда посреди братской кельи. А это — человек десять вокруг. Руки, как покойник, скрестит на груди. И начинает с надрывом читать по себе канон, который читают над умирающим человеком при разлучении его души от тела.
— А это еще зачем? — не поддерживая предлагающей разделить веселье улыбки Александра, ужаснулась Вера.
— Ну так, наверное, на всякий случай! — пожал плечами Александр и объяснил: — Дело в том, что никому не известно, в какой час и даже миг приберет нас к себе Господь. Ведь умирают и старые, и молодые. И смертельно больные, и совершенно здоровые. Порой ни с того ни с сего — мгновенно. А этот канон очень помогает душе, которой становится тогда особенно страшно!
Вера внимательно посмотрела на Александра и, вдруг став необычайно серьезной, сказала:
— Александр, если когда со мной… ну когда я буду умирать, пожалуйста, прочитай тогда и надо мной этот канон.
— Да ладно тебе! Это неизвестно еще, кто из нас по кому читать его будет! — оборвал ее Александр, но Вера, не обращая внимания на то, что это усилит кашель, повысила голос и умоляюще потянула к нему руки:
— Прошу тебя! Дай слово!!!
— Ну, ладно! Хорошо… Даю, раз ты просишь! — пообещал Александр и неожиданно улыбнулся: — А вообще-то, это хорошо, что ты вдруг заговорила о смерти!
— Что? — вздрогнула Вера и зябко поежилась.
— Да-да, — подтвердил Александр. — Обычно мы боимся не то что говорить или читать, но и даже думать о ней! Стараемся побыстрей перевести тему такого разговора или поскорей перелистать страницы книги, где говорится о ней, а то и вовсе захлопнуть ее!
— А что, разве это не правильно? — удивилась Вера.
— С мирской точки зрения неверующего человека все, вроде бы, верно. Но если взглянуть на это с иной стороны… — Александр оборвал себя на полуслове и быстро спросил: — Вот ты, например, какую бы предпочла смерть — неожиданную или в полном сознании?
— Конечно, внезапную! — не задумываясь, ответила Вера и, видя, что Александр, словно учитель перед неправильно отвечающим на вопрос учеником, отрицательно покачивает головой, обеспокоенно спросила: — Что — опять что-то не так?
— Конечно, нет! Да, смерть, безусловно, страшна. Во-первых, наша душа, которая прекрасно знает, что она бессмертна, всячески противится даже мыслям о ней. Во-вторых, это — переход в иной мир, неведомый, незнакомый. Тут из города в город или из страны в страну перебраться — и то порой страшновато. А здесь — совсем иные масштабы и главное значение для всего нашего существа! И, тем не менее, православные люди, понимая, что после смерти только и начинается настоящая жизнь, а эта земная жизнь лишь подготовка к Вечности, всегда думали и думают совсем иначе!
Александр, неожиданно сорвавшись с места, сбегал в комнату и, вернувшись, для большей убедительности показал Вере монету — старинную копейку 1759 года.
— Вот, смотри — сказал он, — наши предки, мало того, что старались жить по заповедям и, согрешив, сразу спешили каяться, но и просто мечтали успеть перед смертью исповедаться и причаститься. А затем — в полном сознании идти к любящему и ждущему их Богу. Раньше считалось величайшим горем, если человек уходил из жизни, не успев сделать этого…
— А как же тогда на войне? — резонно спросила Вера.
— На войне наши предки как раз и успевали! — успокоил ее Александр. — Они заранее, особенно зная, что предстоит наступление или наоборот отражение тяжелого натиска врага, причащались у полковых священников. И после этого шли в бой уверенные, что если и сразит их сейчас пуля, то они сразу спасут свою душу, ибо, как я тебе уже говорил, Господь сказал, что нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за дру̀ги своя…
Вера, не зная, что и возразить на это, задумчиво молчала, и Александр, посмотрев на часы, подытожил:
— Так что мыслить и как можно чаще думать о смерти — но не той безысходной, о которой совершенно бездоказательно твердят атеисты, а Вечной, наоборот полезно. Тогда вся жизнь приобретает совсем иной смысл. А это очень и очень важно! Некоторые монахи и старцы, которым было многое открыто, чего мы не видим, те вообще ставили у себя в кельях гробы и спали в них. Чтобы постоянно помнить о смерти! И многие из них на вопрос, как спастись, прямо отвечали словами из Священного Писания: «Помни последняя твоя — то есть, исход и страшный суд — и вовеки не согрешишь!»