— Да, не хотел бы я жить в эти последние времена! — зябко передернул плечами Клодий.
— Зато и венцы для тех, кто с терпением перенесет все это и, несмотря на до предела умножившееся в мире зло и сплошные соблазны, останется верен Христу, будут выше, чем у наших нынешних мучеников!
— Там сказано, что будет новая земля! А куда же тогда денется прежняя?
— Очень просто — сгорит! — невозмутимо пожав плечами, словно о само собой разумеющемся, ответил Альбин.
— Вот! — торжествуя, остановил его дождавшийся, наконец, своего часа Клодий. — Тут-то ты и попался мне на лжи!
— То есть, на какой это лжи? — не понял Альбин.
— А ты сам подумай! Ну как может сгореть вся земля?! — Клодий обвел руками круг, затем сделал второй побольше и, в конце концов, распростер руки так, будто собирался обнять весь горизонт: — Ну ладно, город, даже такой, как Рим, царство, подожженное в разных концах злобным врагом. Но — чтобы сгорела вся земля?! Альбин, есть же широкие реки, которые остановят огонь, наконец, море, пустыни. Что ты на это скажешь, а?
Клодий одновременно с превосходством и робкой надеждой посмотрел на Альбина, который опять не знал, что, с одной стороны, начальнику еще явно хотелось выйти победителем из этого спора, но его душа, услышав слово Истины, уже жаждала быть побежденной…
Да и не до наблюдений за Клодием было в этот момент Альбину.
Его действительно поставил в тупик такой вопрос, из которого, казалось, не было выхода. Но вера в то, что для Бога нет ничего невозможного, вскоре превозмогла, и он уверенно заявил:
— Что я скажу? Только одно: что Тому, Кто сумел создать весь этот мир и навести на землю Великий Потоп, ничего не стоит предать всю — всю, Клодий! — землю и огню. Как? Не спрашивай — не знаю. Когда — тоже не скажу, потому что это известно одному только Богу. Но то, что земля сгорит, чтобы потом обновиться, в этом можешь не сомневаться!
— Ну сгорит, так сгорит! — снова делая лицо якобы равнодушным к услышанному, сказал Клодий и, покосившись на палящее солнце, с искренним беспокойством заметил: — Только когда это будет — никому неизвестно! А вот мы, кажется, можем расплавиться прямо сейчас!
И предложил перейти в каюту, где было хоть немного прохладней.
В каюте Альбин вновь заговорил о тайнах Царства Небесного и Истине, не слыханных прежде, а теперь явно открытых, причем, для всех без исключения, будь то раб или царь…
Клодий слушал, уже не перебивая, и если морщился, то только от того, что на палубе начался какой-то шум.
Сначала это были какие-то непонятные шаги бегающих туда-сюда людей.
Потом раздались громкие голоса, и даже — неслыханное дело во время штиля — крики.
В конце концов, шум на палубе усилился настолько, что мешал слушать…
— Что они там, бешеной акулы наелись, что ли? — возмутился Клодий.
Он захотел сам выйти узнать, в чем дело.
Но, опережая его, дверь распахнулась, и в каюту вошли два раба.
Один из них, с наглой ухмылкой на лице, даже не приклонил шею, а другой, бледный от страха, униженно и виновато кланялся Клодию.
— Что там — пожар? — почувствовав что-то неладное, сразу насторожился тот и потянул руку к лежавшему около его ложа обитому бронзой сундучку…
— Хуже, господин, бунт! — прошептал бледный раб, и другой, отстраняя его, нагло заявил:
— Грифон взамен за свободу рассказал келевсту, что в трюме все твое золото, и он решил, что, так как ты сам, добровольно, не поделишься с ним, забрать его все.
— Не может быть! — ошеломленно покачал головой Клодий.
— Увы, господин, это действительно так! — печально подтвердил бледный раб. — Я был рядом и сам слышал, как Грифон говорил все это келевсту. Тот сразу спросил: «А почему ты сам не украл хотя бы часть этого золота и не сбежал?» «Совесть не позволила!» — ответил ему Грифон. «А предавать его — позволяет?» — во все глаза уставился на Грифона келевст. «Да» — спокойно ответил тот. «Но почему?» — даже воскликнул келевст. И Грифон сказал: «Потому что он сам, то есть, прости, господин, ты — во всем виноват!»
— Слыхал? — окликнул давно уже понявшего, что к чему, Альбина Клодий. — Кажется, все это начинает походить на правду.
— Да, господин! — вздохнул бледный раб. — Прости, я не успел предупредить тебя. Келевст не позволил… Он, как стадо баранов, согнал в одну кучу всех нас, твоих рабов, и пообещал дать волю и золото тем, кто перейдет на его сторону.
— И что — мои рабы пошли на такое?! — не поверил Клодий.
— Не все! — с презрением кивнул на своего бледного соседа наглый раб. — Большинство наотрез отказалось, и тогда келевст расковал несколько крепких гребцов и посадил на их место самых сильных из отказавшихся.
— И что же — вас прислали сообщить о том, что они решили казнить нас? — поняв, наконец, все, уточнил Клодий и сделал шаг к висевшему на стене оружию — мечу и луку со стрелами.
— Нет! — разгадав его намерение, сразу поубавил тон наглый раб. — Грифон, прежде чем выдать твою тайну, велел келевсту поклясться Посейдоном, что тот не убьет вас. Поэтому мы только пришли сообщить тебе, чтобы ты вместе с Альбином выходил из каюты и перебирался в лодку.
— Капитан уже в ней. Он тоже отказался присоединяться к келевсту, несмотря на все посулы и уговоры! — шепнул римлянам бледный раб. — А еще келевст разрешил вам взять с собой все самое дорогое…
— Но не ценное! — вставил наглый раб.
— Лодка для вас уже готова! Там есть вода и еда…
— И даже вино!
— Да, мы постарались загрузить лодку как можно больше, господин!
— Ну что ж, спасибо и на этом! Если увидимся еще, я по справедливости отблагодарю вас обоих! — пообещал Клодий, взял сундучок и, приглашая поспешно схватившего мешок со свитками Альбина следовать за собою, как истинный римлянин, спокойно и невозмутимо поднялся на палубу.
После акафиста Александр зашел в помещение, где в ожидании, когда будет сделана библиотека в здании воскресной школы, лежало великое множество старинных и современных церковных книг.
С целой охапкой отобранных для работы он возвратился в редакцию, стал делать закладки и помечать карандашом места, какие Светлане, по возвращении, нужно будет напечатать, и очнулся только от удара колокола.
Можно было, конечно, продолжить работу или пойти домой, но монастырская привычка пересилила, и он отправился в храм.
Когда-то его тяготили долгие службы. Казалось, что это время лучше было употребить на писание книг. А еще в голову назойливо лезли мысли, что за три-четыре часа он мог бы доехать, например, от Москвы до Тулы и обратно. Если же служба Великопостная, которая вместе с полунощницей длилась более семи часов — и вообще до Санкт-Петербурга! А потом неожиданно пришла мысль, что он, и правда, хотя почти и не сходит с места, — идет, едет, движется все это время. Но не из какого-то, лишь временно нужного и совершенно не имеющего значения для Вечности пункта А в пункт Б. А — к Богу!
К тому же духовник, мудрый и рассудительный старец, которому он в тот же день излил эти мысли, одобрил их, добавив:
«Какая разница — час дольше или час меньше? Ведь впереди — Вечность! А ради нее разве не стоит немного потерпеть?»
И ходить в храм сразу стало легко и нетягостно.
Как и на этот раз.
На всенощной Галина Степановна, словно обидевшись, вообще уступила ему место чтеца, и ему пришлось читать и шестопсалмие, и кафизмы, и каноны.
Александр любил читать в храме. И, благодаря монастырю, имел большой опыт церковного чтения. Он прекрасно знал, как придержать дыхание, чтобы сэкономить силы. Когда делать свой голос громче или тише. Но даже для него все это было немалой нагрузкой.
Домой он возвращался, едва волоча ноги.
Казалось, не было на свете силы, которая заставила бы его двинуться хоть немного быстрее.
Но всю эту усталость словно сдуло порывом ледяного ветра, когда он увидел около подъезда Веры — стоявшую скорую помощь.
Садившийся в нее врач с досадой говорил шоферу:
— И зачем только зря тревожили? Тут уж не нас вызывать надо было!
Сердце Александра оборвалось.
— Неужели все?.. — похолодел он и через ступеньку, а то и две, бросился на седьмой этаж, даже забыв, что в доме есть лифт.
Дрожащими руками он открыл замок, толкнул дверь.
И… увидел стоявшую в коридоре Веру!
Она смотрела на него, прижимая к груди икону преподобного Варнавы, и блаженно улыбалась.
— Ну ты даешь! — только и смог вымолвить Александр, обессиленно прислоняясь к дверному косяку.
Вера — сама! — он поначалу даже не обратил на это внимание, закрыла за ним дверь. И пошла, приглашая его следовать за ней в его комнату. Здесь, не садясь в кресло, — ни разу при этом не кашлянув! — принялась рассказывать:
— Ты представляешь? Где-то с час назад у меня начался приступ, который снимается только уколом. Я еле успела вызвать скорую. Думала, уже задохнусь, потому что она долго не ехала. И вдруг увидела эту икону. Увидела, вспомнила, что ты вчера говорил. И так же, как ты — говорить-то я уже не могла — молча изо всех сил закричала: «Старец Варнава, спаси, помоги!»
Вера изо всех сил прижала к себе икону.
— И что бы ты думал? В тот же миг удушье прекратилось. Кто-кто, а я-то ведь прекрасно знаю, что этого не может быть! Что это — чисто физически невозможно. А оно — прекратилось! Скорая, наконец, приехала. Врач спрашивает: «Что с вами?» А я смотрю на него — и смеюсь. От счастья! И объяснить толком ничего не могу. Начала было про приступ, про икону… Он слушал-слушал, да в конце концов не выдержал, захлопнул свой чемоданчик и, посоветовав мне вызвать психиатра, вылетел из квартиры!
Александр посмотрел на закрытую входную дверь, на пустое кресло и стоящую посреди комнаты Веру, затем на икону и, наконец, разом все понял!