— Да, — подтвердила Вера. — И даже больше, чем наполовину!
Алеша с недоумением посмотрел на них, и Александр объяснил:
— Дело в том, что мантия на святом почему-то с недавнего времени меняет свой цвет. Когда мне подарил ее в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре написавший большую книгу о преподобном Варнаве архимандрит Георгий[6], она была черная. А теперь — становится красной!
— Как на Пасху, когда батюшка меняет черное облачение на красное? — уточнил Алеша.
Александр с интересом посмотрел на него и покачал головой: а ведь он, наверное, того не ведая, попал в самую точку!
Он хотел рассказать про остальные иконы, но тут их позвала Лена.
Войдя на кухню, Алеша, как и в первый раз Александр, с удивлением увидел многочисленные коробки на стене, на кухонном шкафу, подоконнике и везде, где только можно было что-то поставить…
— Зачем это все?! — изумился он.
— Для удобства, — ответила ему, подводя к столу, Вера. — Вот видишь, на этой написано «Соль», на этой «Сахар», эта — для перца…
— А для просфор есть?
— Нет! — с сожалением развела руками Вера.
— А почему?
— Так ведь когда я работала над ними, то еще не верила в Бога и даже не знала, что это такое…
— Жаль… — искренне огорчился Алеша.
Тогда Вера сняла с полки самую красивую коробку и протянула Алеше:
— Возьми. Это моя любимая. Я не успела сделать на ней надпись, и ты можешь класть в нее просфоры!
— Спасибо! — обрадовался юноша, сел за стол и за обе щеки стал уплетать и суп, и пюре с котлетами, и под конец с особым удовольствием — творожники.
Поужинав, они вернулись в комнату Александра. Немного поговорили, переходя с одного на другое, в основном ни о чем. Но вскоре стало заметно, что Алеша начал ерзать в кресле и нервничать.
— Хорошо тут у вас! Но мне пора! — сказал, наконец, он и вдруг вспомнил: — А блины?
— Прости! — виновато прижала ладони к груди Вера. — Я заказывала, но Лена опять сделала все по-своему.
— Ладно! — успокоил ее Алеша. — Я в другой раз на них приду.
— Вот и договорились! — грустно кивнула Вера. — И когда придешь, то… — она вдруг припала губами к уху Алеши и что-то зашептала, показывая глазами на рыжего кота.
— Хорошо! — согласился Алеша и вздохнул: — Ну, я пойду. Меня и так уже будут бить!
— За что? — не понял Александр.
— За то, что поздно пришел.
— Ну, так ты бы сказал сразу, а то мы же не знали! И ушел бы пораньше! — расстроилась Вера.
— Так все равно бы побили, — успокаивая ее, безнадежно махнул рукой Алеша.
— Но тогда-то за что?!
— А за то, что рано!
— Ну это уже какой-то беспредел!
Александр снял с вешалки свою легкую куртку, сбегав в комнату, положил в карман свое старое, лет двадцать назад потерявшее свою силу, но и до сих пор иной раз выручавшее его удостоверение корреспондента ТАСС и решительно сказал:
— Идем, я провожу тебя и поговорю с твоими родителями!
Они вышли из дома, прошли по тротуару, спустились в подземный переход и, выйдя из него, оказались перед многоэтажкой на другой стороне дороги.
— Вот тут я живу! — сказал Алеша.
Александр сам позвонил в указанную им квартиру и встал впереди юноши, заслоняя его.
Дверь открыл пьяный мужчина с уже поднятой для удара рукой.
Увидев незнакомого человека, из-за спины которого выглядывал его сын, он так и замер, не зная, что делать дальше.
Александр же, не теряя времени, достал удостоверение и протянул перед собой.
Увидев перед собой красную книжечку с гербом давно не существующей страны и названием упраздненного Телеграфного Агентства Советского Союза, мужчина опустил руку и, быстро трезвея, забормотал:
— А в чем, собственно… зачем… почему… вы по какому делу?
— По делу вашего сына и на предмет его воспитания!
— А я что… мы ничего! — принялся оправдываться мужчина, и теперь уже выглядывавшая из-за его плеча, тоже вся испитая женщина, подтвердила: — Мы мирно живем! Никого не обижаем. Правда, Алешенька?
Вместо ответа Александр услышал позади себя то ли смешок, то ли всхлипывание.
— У меня другая информация! — строго сказал он. — И если вы еще хоть раз не то что ударите, а просто тронете пальцем Алешу…
— Все, гражданин участковый, уже завязал! — поняв, что дело, кажется, серьезное, поднял обе руки кверху мужчина.
— Я не участковый, а редактор! — поправил его Александр. — Но если за это дело возьмусь всерьез, то, поверьте, ославлю вас на весь город, подниму общественность, вплоть до прокурора и буду тогда пострашней любого участкового. Вы меня хорошо поняли?
— Так точно, гражданин — редактор-участковый-прокурор! В жизни теперь к нему не подойду!
— Смотрите, я это проверю! — пряча удостоверение, предупредил Александр.
Униженно кланяясь и обещая наперебой, что пылинки теперь будут сдувать с сына, мужчина с женщиной удалились.
— Спаси тебя Господь, и тоже защити от всякого зла! — с чувством сказал Алеша, кивая на непривычно приветливо открытую для него дверь. — Теперь они меня точно не будут бить!
Хорошо, радостно было на душе у Александра, когда он вернулся домой.
Но еще лучше стало после того, как задержавшаяся до его прихода Лена шепнула ему:
— Как здорово, что вы привели Алешу! Пока он здесь был — у Верочки даже анализы улучшились!
— Она, что, в больницу успела съездить? — ничего не понимая, уставился на сестру милосердия Александр. И та — для нее даже редактор епархиальной газеты не был авторитетом — укоризненно посмотрев на него, выпалила:
— Какой же вы непонятливый! А еще, говорят, писатель! Ну ладно, так уж и быть, объясню, хотя она и не велела вам говорить… У нее даже моча снова поменяла цвет на нормальный!
Лена ушла, и Александр остался наедине с Верой.
Вера сидела в кресле, невидящим взглядом просматривая книгу с акафистом. Александр, спиной к ней — за рабочим столом, делая вид, что перебирает страницы своей рукописи.
Как они ни оттягивали этот момент, как ни боялись его, но он наступил, как и наступает все, к чему нас ведет безжалостное время.
— Александр, — первой нарушив молчание, окликнула Вера.
— Да? — с готовностью повернулся к ней тот.
— Я знаю, что ты все уже знаешь! — без всякой подготовки сказала она и, видя, что Александр не отвечает, с родившимся вдруг подозрением посмотрела на него: — А может быть — знал?
— Знал, — тоже без всяких уверток признался Александр.
— Ну и что ты теперь будешь делать? — с горькой усмешкой посмотрела на него Вера. — Жалеть? Утешать? Тогда заранее предупреждаю: это не для меня. Не на такую напал. Я… буду жить!
— Конечно, будешь! — выдержав этот первый натиск, спокойно подтвердил Александр. — И сейчас, и потом.
— Ну, про это потом ты уже много рассказал мне. Это было, действительно, убедительно и красиво. Но мы ведь тогда молчали о главном — о том, что это касается лично меня, что я уже стою на самом пороге этой самой Вечности!
— И зря молчали!
— Да как я могла тебе все сказать? Ведь рак — это так страшно! — простонала Вера. — Многие люди просто шарахаются не то, что от больных раком, но даже от одного упоминания о нем!
— Они поступают так, потому что не знают главного, — возразил Александр.
— А ты, стало быть, знаешь?
— Представь себе, да!
Александр жестом остановил Веру, которая хотела уже сказать что-то с иронией, и принялся объяснять:
— С обычной, земной человеческой точки зрения, страшнее рака трудно что-то найти. Хотя, справедливости ради, замечу, что, согласно статистике, рак занимает третье место по смертности. От сердечных болезней и в авариях погибает гораздо большее количество людей. О чем тебе и врач вчера… то есть трое суток назад подтвердил. Но если взглянуть на эту болезнь с духовной точки зрения, то это — величайшее благо, более того — величайшая милость Божия!
— Что? — думая, что ослышалась, переспросила ошеломленная Вера. — Что-что?!
— То, что ты слышала. И готов повторить это еще.
— Если бы ты это говорил во время приступа, то тот же врач просто увез бы тебя в психбольницу! — забывшись, воскликнула Вера, и когда забивший ее кашель прошел, чуть слышно спросила: — Ты хоть сам веришь в то, что говоришь?
— Да, — уверенно ответил Александр. — Потому что доверяю тем источникам, из которых мне это известно.
— И все равно ты говоришь так, потому что все это не с самим тобой! Все твои доказательства — только теория! — упрямо сопротивлялась Вера. — А я на практике прошла все ступени, или как говорит медицина, степени этого земного ада!
Теперь уже она жестом остановила попытавшегося возразить Александра и с горечью стала рассказывать:
— Поначалу самое страшное было по утрам. Во сне еще ничего — забываешься. А как проснешься — первым делом вспоминаешь то неминуемо-страшное, что навалилось на тебя. От чего ни убежать, ни уснуть, ни избавиться… Он самого кошмарного сна еще можно проснуться. А вот от яви… И еще постоянная обида: «За что это и почему именно — мне?» Обида на судьбу — я ведь не знала тогда Бога. Незаслуженная на соседей и всех прохожих под окнами — потому что они здоровые, а я смертельно больная. И заслуженная — на подруг, которым я, порой лишая себя многого, столько всего сделала, а они, то ли боясь заразиться, то ли не видя уже от меня никакой выгоды, бросили меня умирать одну. А главное — на сестру, ради воспитания и обучения которой я стольким пожертвовала, что так и осталась без семьи…
Вера замолчала, очевидно, вспоминая самое страшное время каждого дня — утро, и что было потом по вечерам и ночами.
Воспользовавшись этим, Александр тихо сказал, переводя разговор в нужное ему русло:
— Святые отцы говорят: здоровье — это дар Божий!
— Вот видишь! — с упреком сказала Вера.
— Погоди! — повышая голос, остановил ее Александр. — Но они еще добавляют при этом: а болезнь — это великий дар Божий! И действительно, давай поразмышляем не просто как гомо сапиенс — разумные люди, а как благоразумные….