го в лесу. – Она бросает взгляд на Гвила: – Шнырял тут вокруг, делая то, что делают мужчины.
Гвил, опустив низко голову, отворачивается от них, утирает глаза тыльной стороной ладони.
– Оставьте его в покое, – говорит Ллеу.
– А то что? – с улыбкой спрашивает Грейс. Однако стоит ему подступить к ней всего на шаг, как сестра, несмотря на всю свою браваду, быстро ретируется.
– Так безжалостно вести себя с ребенком! Это отвратительно. Будь ты мужчиной, я бы врезал тебе не задумываясь.
– Что ж, хорошо тогда, что я не мужчина, – отвечает Грейс.
У Ллеу непроизвольно вскидываются руки, но тут же опускаются по бокам.
Мы с сестрами уходим, оставляя мужчин позади густых деревьев. Обе они в нервозном, даже каком-то эйфорическом состоянии. Мы пережили кое-что еще! Ведь что такое мальчик – как не маленький, уязвимый мужчина. Безопасный образец. Так что мы сумели кое-что для себя выяснить, кое-что доказать. Но тем не менее мы по-прежнему очень хрупки и ранимы, и нам нельзя об этом забывать.
Вечером, задремав у себя в комнате перед ужином, я просыпаюсь, оттого что Грейс тянет меня за волосы и охаживает оплеухами, пока я наконец не вскидываю, защищаясь, руки и не скатываюсь с постели. Поглядев на сестру, вижу, что она вся красная, что ее буквально бьет истерика.
– Мама! – с придыханием вскрикивает она, на миг прекратив меня лупить. – Мама!
– Что? – недоумеваю я, даже забыв о своих звенящих от боли ушах. – Что стряслось?
– Ее еще нет! – кричит Грейс.
В комнату вбегает Скай и принимается царапать себе лицо и громко голосить, пока мне не удается найти в комоде хороший отрез кисеи, чтобы замотать ей рот и заткнуть глотку. Однако это все равно не унимает ее стенаний.
И тут меня тоже охватывает страх, ноги подкашиваются, и я вместе с сестрами начинаю отчаянно вопить. Потому что внезапно это превращается в реальность: мать пропала.
– Она не вернется! – хрипло кричит Скай.
И Грейс с силой шлепает ее по лицу – при том что она никогда не бьет Скай, мы вообще всегда очень нежны и бережны с нашей младшей. И тогда я даю хорошую затрещину Грейс, давая ей понять, что больше она не в разряде неприкасаемых, что она ничуть не лучше нас. Грейс ошарашенно глядит на меня, подняв руку к лицу.
И в этот момент в дверном проеме – сперва даже скорее, ощутив их присутствие, мы обнаруживаем мужчин. Они заходят в комнату, и я инстинктивно хочу вытолкать их прочь, но руки у меня опускаются раньше, чем я успеваю добраться до незваных гостей. Все же нам необходимо регулярно выходить на лужайку и там по очереди откидываться назад, то позволяя друг другу упасть на землю, то подхватывая одна другую руками; а еще необходимо снова и снова надолго загонять себя под воду.
– Мама! – вскрикивает Скай, сдвинув ото рта намотанную мною кисею, мокрую от слюны и слез. – Мама!
– Девчонки… – произносит Джеймс, явно оторопевший от всколыхнувшейся в нас стихии. – Пожалуйста, не надо так. Она скоро вернется. Наверняка скоро будет здесь. Может, даже сегодня ночью. Должно быть, она просто задержалась в порту. Или осталась где-то поужинать…
– Откуда ты знаешь? – накидывается на него Грейс. – Почему мы вообще должны вам доверять?
– А что, у вас есть выбор? – дает он, пожалуй, единственно возможный ответ.
Я, как обычно, перевожу взгляд на Ллеу, который в ужасе, оттого что увидел нас такими. Причем настолько в ужасе, что я чувствую в себе стыд. Он даже отказывается встречаться со мной глазами. Гвил единственный, кого наша истерика никак не взволновала. Он наблюдает за нами с напряженным интересом на лице, едва ли не граничащим с восторгом.
– Я это уже слышала много раз, – всхлипывает Скай и тут уже начинает в открытую рыдать: – Вы все время говорите одно и то же – но мама-то где?! Когда она вернется?!
Неожиданно она опускается на пол, как будто у нее резко подгибаются колени.
– Пожалуйста, прошу вас, – стонет Джеймс, словно своим поведением мы причинили ему боль, – пойдемте с нами вниз. Позвольте, мы о вас позаботимся.
Он подается к Скай, чтобы ее успокоить, но та быстро отползает от него на четвереньках, и Джеймс так и остается стоять с протянутыми вперед руками.
– Верно, хватит уже, – подает голос Ллеу и, хлопнув в ладоши, выжидающе глядит на нас. – Пошли-ка вниз.
Скандальный дух успел из нас выветриться. Немного поколебавшись, Скай поднимается на ноги. Мы спускаемся вслед за мужчинами по лестнице, держась за руки, объединенные своим поражением.
В столовой жуткий беспорядок: повсюду валяются поваренные книжки и грязные тарелки, пустые бутылки и пакеты из-под еды. Нелегко живется мужчинам на нашей территории! Я искоса смотрю на Грейс, но та, похоже, моего взгляда не замечает. У меня руки чешутся сложить посуду по стопкам, переправить в раковину и пустить там воду. Однако мне не хочется оказаться с мужчинами на кухне, откуда уже слышится их шутливая словесная перепалка. Вместо этого мы открываем как можно шире высокие створки окна и, скучковавшись, садимся на подоконник, с наслаждением ощущая на лицах вечернюю прохладу.
– Представляешь, как бы рассердилась мама, случись ей все это увидеть? – говорит Грейс, и мы все одновременно с притворно-виноватым видом цокаем, хотя на самом деле все это совсем не смешно. Матери бы сильно не понравилось увиденное. Она бы сразу, ни секунды не раздумывая, нас наказала.
Джеймс заходит в столовую с подносом, на котором стоят три фарфоровые чашки. Он ставит их на стол, и мы завороженно наблюдаем, как от них неторопливо поднимается пар.
– Это какао, – сообщает Джеймс. – Только там, увы, лишь какао-порошок и вода. – И он виновато разводит руками.
Ллеу тоже возвращается в столовую. Никто даже не заикается о том, как мои сестры третировали в лесу Гвила.
Я первая отпиваю из чашки, и все внимательно за мной следят. На самом деле оказывается вкусно. Порошка они всыпали туда от души, и некоторые гранулы так и не растворились. Чувствуется, как они пристают к зубам и оставляют на губах сладкий налет.
Затем мужчины препровождают нас в комнату отдыха. Сперва они садятся у противоположной стены, но вскоре все трое перебираются туда, где кучкой пристроились мы, оказываясь к нам снова слишком близко. Мы чувствуем даже тепло, испускаемое их телами и греющее нам кожу.
– Мы тут, знаете, поговорили… – начинает Джеймс. Он переглядывается с Ллеу, и тот кивает. – Когда нас будут забирать, вы ведь могли бы поехать вместе с нами. Как вы на это смотрите?
– Нет, – категорически отвечает Грейс, и мы со Скай тоже отрицательно мотаем головами.
– Не надо так сразу отбрасывать эту мысль, – говорит Ллеу. – Если ваша мать не вернется, если она оставила вас навсегда, мы вас сможем защитить.
– Она нас не оставила, – вскидывается Грейс.
– Конечно же, конечно, – торопливо отвечает Ллеу таким голосом, словно боится нас испугать.
– У вас ведь вся жизнь еще впереди, – добавляет Джеймс.
Я перевожу взгляд на него, уже ненавидя эти его дрожащие искривленные губы и облезлый от солнца нос.
– Просто за нами же приедут, – объясняет Ллеу, – и мы могли бы взять вас с собой. Нам бы очень не хотелось оставлять вас тут одних.
– Мы не останемся одни. И хватит уже, пожалуйста, об этом, – говорит Грейс и зажимает ладонями уши.
Тут Ллеу берет ее за кисти и опускает на колени. Мы с сестрами напряженно застываем.
– Ну что за детское упрямство, – фыркает он.
Мне очень не нравится, что он к ней прикоснулся, и я подаюсь к нему поближе плечами, надеясь на больший физический контакт.
– Просто подумайте об этом, – говорит Джеймс. – Пораскиньте умом.
– Мы там не выживем, – мрачно молвит Грейс.
Я пытаюсь встретиться глазами с Ллеу, дать ему знак, что как раз я этого хочу, что мне хочется оказаться с ним рядом в том новом мире, о котором мы с ним говорили, – однако он на меня и не смотрит. Взгляд его прикован к виду за окном, где море вздымается волнами, точно мерно дышащий зверь.
В эту ночь он остается у меня до утра, впервые за все время. Мы никак это заранее не обсуждаем, но когда тьма ночи сгущается, когда я уже давно лежу в постели, дверь в мою спальню открывается. Подойдя, он отпихивает меня двумя руками с середины кровати, шепчет тихо: «Подвинься». Он не обхватывает меня, не прижимает к себе, как обычно не делает ничего такого, чем мы всегда занимаемся, а просто сворачивается на постели ко мне спиной. Я лишь чувствую рядом его разгоряченное тело. Вскоре дыхание его становится ровным. Протянув руку, я касаюсь его затылка, прихватываю его волосы ладонью. Под ними – уязвимый череп. Я могла бы убить его в любой момент, стоит только захотеть. Очень нежно я притрагиваюсь губами к его плечу – так, чтобы он этого даже не почувствовал.
Посреди ночи я внезапно просыпаюсь и чувствую, как он, на спине лежа, весь трясется. Возможно, он плачет во сне. Я обхватываю его поперек живота, зарываюсь лицом ему в шею, и почти сразу дрожь прекращается. Ллеу ничего не говорит. Возможно, он сконфужен случившимся или же его исцелило мое прикосновение. Я бы предпочла второй вариант. Мне по душе мысль, что мое тело, став объектом любви, открыло в себе такие внутренние силы, о которых я и не мечтала.
«Ничего крупного, серьезного как будто не случалось – но происходило много противных мелочей. И каждая меня понемногу изводила, словно сдергивая с меня защиту. В итоге я почувствовала себя словно ободранной. Кутикулы теперь постоянно кровоточили. Я очень сильно состарилась. И вообще ужасно себя ощущала из-за того, что так мало у меня в запасе сил, что другие женщины вполне справились бы с этим. Казалось, будто я их всех подвела…»
На четвертый день отсутствия матери я, просыпаясь, обнаруживаю опустевшую постель. Первое, что я делаю, – это стягиваю простыни и лихорадочно их рассматриваю, ища доказательства того, что Ллеу вообще здесь ночью был. На подушке обнаруживаю темные волосы, которые заметно короче моих. Прижимаюсь к ним лицом, принюхиваясь. Однако мылом мы пользуемся одним и тем же – не имеющими этикеток рыжевато-розовыми кусками, отдающими карболкой и жирными на ощупь. Пытаюсь увидеть соль, успевшую бы кристаллизоваться на наволочке в доказательство того, что он плакал, но поиски ни к чему не приводят. Еще немного волосков на простыне, слабый запах его пота.