– И все же я решила тебя простить, – немного помолчав, говорит Грейс. – Я знаю, что тебе нужна моя помощь.
Меня сразу бросает в слезы. «Нужна! Еще как нужна!»
– Перво-наперво, – продолжает Грейс, – тебе отныне надо себя предохранять.
– Как? – спрашиваю я, чувствуя, как затекает в рот со щек соленая влага.
Она объясняет, что я могу добавлять в ванну уксус или питьевую соду. Что, по крайней мере, надо добавить в воду соль, а еще принимать ванну как можно горячее, чтобы было гораздо горячее, чем приятно.
– Чтоб никаких больше младенцев. Ни от какого моря они, естественно, не появляются.
Гляжу на Грейс во все глаза. Только теперь до меня доходит, о чем мне говорил сегодня Ллеу. И понимаю наконец, что именно на самом деле имеет в виду она.
– Только не спрашивай меня об этом, – добавляет Грейс, словно читая мои мысли. – Никогда.
Я и не спрашиваю. Вместо этого жалуюсь на то, что у меня что-то с волосами – вылезают, стоит их где-то чуточку потянуть. И что-то с глазами, и с ушами, и с сердцем.
– Просто не смотри на него вблизи, – советует сестра. – И постарайся, чтоб было поменьше прямого контакта. Если уж так надо, то прикасайся к нему хотя бы через одежду.
Тут я напрягаюсь.
– Ну, не можешь, так не можешь, – уступает она. – В конце концов, именно ты пострадаешь больше всех.
«Значит – перемирие».
Поерзав в воде, Грейс оглядывает меня так, будто лишь сейчас увидела, будто я только что зашла к ней в ванную. Внимательно смотрит на мои бедра, и я невольно натягиваю пониже подол платья.
– Я часто думала о том, что мать с Кингом к тебе слишком жестоки, – говорит она, касаясь мокрой ладонью моей руки. – Я бы хотела, чтобы все было совсем иначе.
Что ж, возможно, еще и не поздно. Я спрашиваю, не пойти ли нам втроем в комнату матери, и Грейс пару мгновений оценивающе глядит на меня из воды, подтянув к груди колени.
– Ладно, давай, – говорит она и протягивает мне руку: – Помоги только подняться.
На моей ладони кончики ее пальцев кажутся сморщенными и словно обструганными. Я распахиваю полотенце, чтобы обернуть сестру после ванны, непроизвольно отмечая хрупкие выступы ее тазовых костей под еще пухлым после беременности животом.
Да, мы и впрямь делаемся все слабее и слабее.
В маминой спальне мы с сестрами останавливаемся перед стеной с оковами. Перед блестящими, с именами – и позорными, неподписанными.
– Почему бы нам не сделать выбор снова? – предлагаю я. – Пока мамы тут нет. А еще же можно позвать мужчин – пусть выбирают вместе с нами. – Я оглядываюсь по сторонам на сестер, ища поддержки своей идее. – Или хотя бы просто мы втроем выбирать будем.
Сестры хранят молчание. Это вполне естественно – избегать нечто покалеченное и разбитое, держаться от этого на расстоянии.
– Я правда сильно сомневаюсь, Лайя, что это что-нибудь решит, – говорит наконец Грейс.
У меня щемит в груди, и я кашляю, пытаясь облегчить свою боль.
– Что ж, нет так нет, – говорю я, и мы выходим из маминой комнаты еще быстрее, чем туда вошли.
Грейс непринужденно обнимает Скай за плечи, и от ее влажной еще кожи платье на спине младшей сестры делается прозрачным. Промокшая ткань кажется тонкой и голубоватой, и на мгновение мне представляется мертвяк с его безвольно шевелящимися конечностями. Мне даже приходится с силой помотать головой, чтобы избавиться от этого жуткого образа.
«Я решила, что, если как следует возьмусь, то тоже смогу быть злой и мстительной. Что он у меня растворится от страха, точно аспирин в стакане воды. Что он падет передо мной на землю и станет молить о пощаде. В самом деле, почему нет? Я решилась на это одна – остальные женщины не пожелали участвовать в этих замыслах. Дескать, я умру, пока пытаюсь что-то сделать. А я ответила, что мне без разницы. И мне действительно было уже все равно…»
На шестой день отсутствия матери я, проснувшись, сразу выхожу из дома, решив обойтись без завтрака. Пока иду коридорами, никого вокруг не вижу, и на миг я даю волю фантазии: будто к берегу прибыла лодка и всех уже забрали на борт. Однако забавляет меня это лишь потому, что ничего подобного в реальности нет. Если последний год меня вообще чему-то научил, так это тому, что одиночество для меня разрушительно. Я не тот человек, что способен с этим справиться.
Проведя пальцем по краю большой вазы, что одиноко украшает каминную полку в холле, я снимаю изрядную щепотку пыли. Ваза пустует, если не считать залетевшей туда осы, с дрожащим гудением тыкающейся в фарфоровые стенки, обреченной умереть в собственном гуле.
– Вот тебе! Страдай, – неслышно, одними губами говорю ей.
Где-то посреди ночи – снова в постели одна – я проснулась с четким осознанием того, что нет ничего на свете, чего бы я ни сделала для него. И пока сюда не примешиваются прочие мысли, осколки каждодневных переживаний и забот, это вроде бы совсем просто. Напоминание о том, какой непосредственной и прямолинейной порой оказывается любовь, когда все вдруг сложится в единую картину.
Отыскав Ллеу на старом корте, где он с Гвилом играет в теннис, я сижу по-турецки на песчанистой земле возле площадки, ковыряя потихоньку ногти и прислушиваясь к звукам отскакивающего туда-сюда мяча. Вот Гвил вопит: «Есть!» И Ллеу в ответ смеется. Наверняка просто позволил мальчишке победить. Пыль пунктирами осела на ногах под сандалиями. Я впиваюсь ногтями в голень, почти у лодыжки, так что похоже, будто меня укусило какое-то насекомое или даже змея.
Кажется, протекает целая вечность, прежде чем оба они выходят с корта, обливаясь потом. Высоко вскинув руки, хлопают друг друга ладонью в ладонь, и наконец Ллеу поворачивается ко мне.
– Что случилось? – Улыбка на его лице немного гаснет.
Гвил, шлепая ракеткой по сторонам, сразу навостряет уши, прислушиваясь к нашему разговору.
– Я просто подумала, не пойти ли мне тебя найти, – натянуто говорю я. – А вдруг тебе захочется кое-чем заняться.
Я не стала говорить: «Чем угодно, что тебе только пожелается», – тем более при ребенке. Хотя, если бы того здесь не было, то я, возможно, упала бы даже на колени и стала умолять.
– Я сейчас занят. Извини. – И он поворачивается к Гвилу: – Ну что, еще один сет?
Мальчишка согласно кивает. Они направляются обратно на корт, и я устремляюсь следом. Догнав, хватаю Ллеу за руку. Тот останавливается.
– Прошу тебя, – говорю я, чувствуя, как вмиг пересыхает рот. – Пожалуйста! Ты не понимаешь…
Он пытается отнять свою руку, но я вцепляюсь еще крепче. Тогда он отталкивает меня, потом еще раз, уже сильнее, но я все равно его не отпускаю.
– Не уходи! – повышаю я голос. – Пожалуйста!
Почти физически ощущаю, как любовь уносится мимо меня, точно легкий ветерок. Точно сбегающая в слив вода. Если потребуется, я даже готова унизиться.
Ллеу толкает меня в третий раз, и я отшатываюсь назад, тяжело падая на землю. Так что все равно в итоге оказываюсь на коленях.
Гвил глядит на меня уже с заметной тревогой.
– Да что с тобой такое?! – вскрикивает Ллеу, потирая руку.
– Ничего! Просто останься со мной. Не уходи!
Поднявшись, я снова бросаюсь к нему, но на сей раз он просто отступает дальше.
– Ты что, не можешь хотя бы перед мальчишкой сцен не устраивать? – возмущается Ллеу. – Можешь ты хоть на секунду побыть нормальной?
Не понимаю, почему любить, как все, с моей стороны кажется ненормальным!
Ллеу вскидывает руки, призывая Гвила укрыться за его спиной, как будто я несу угрозу, будто я нечто гадкое и отвратительное. Что ж, может, так оно и есть.
«Ведь он должен знать, – думаю я, словно впадая в транс. – Он должен точно знать, что происходит, тем более в его возрасте. Все-таки он мужчина. Это его наследие, его нынешнее и будущее право».
– По-моему, все это уже слишком, тебе не кажется? – продолжает между тем Ллеу, пытаясь говорить со мной помягче, немного сбавляя напряжение. – Да что в тебя такое вселилось, в самом деле?
Возникает пауза. Тут я понимаю, что он пытается пристыдить меня за мое влечение – но, к несчастью для него, я не испытываю ни малейшего стыда на этот счет. Я готова снова и снова демонстрировать свое влечение, свою безудержную потребность любому, кто об этом спросит. Если б могла, я бы вырвала из груди свое странное и недотепистое сердце и выставила бы всем на обозрение, избавив себя тем самым от ответственности.
Я даю ему пощечину, причем очень крепкую, и первая его реакция – изумление.
– Ты меня ударила! – говорит он, ища на лице ладонью повреждения, которых считай что и нет. – Не думал, что ты на это способна.
Гвил роняет ракетку и, скуля, несется в другой конец корта, рассчитывая позвать кого-нибудь на помощь, однако никого рядом нет.
Я пытаюсь снова накинуться на Ллеу, но он хватает меня за запястья и крепко держит, не давая мне двинуться с места.
– Все, с меня уже хватит, – говорит он и встряхивает меня хорошенько: – Давай-ка возьми уже себя в руки!
Отметина, оставшаяся на его лице от моей руки, уже почти сошла на нет. Вся моя сила не произвела на него почти никакого эффекта. Мой гнев его почти что не затронул – это трудно даже воспринимать всерьез. И он все больше отдаляется от меня.
– Да, нам с тобой было хорошо. Но я не твой, черт подери, я тебе не принадлежу! – продолжает он, когда я перестаю вырываться из его рук и, усмиренная, стою перед ним, глядя на него пронзительным, жгучим взглядом. Он по-прежнему обеими руками крепко, до боли, сжимает мне запястья. Ладони у меня саднит. Я не могу куда-то двинуться, да и не хочу этого. – По-моему, я не делал ничего такого, что внушило бы тебе такую уверенность.
Тут до меня доходит, что я ни разу еще не слышала от него слова «люблю». Может, сейчас как раз тот самый момент, когда он его скажет?
Ллеу наконец отпускает мои руки, поднимает ладонь, легко и нежно проводя ею по моему лицу. Чувствую на щеке костяшки его пальцев.