Костров уважительно относился ко всякого рода правилам. Это качество у него выработалось еще в детстве, в пору его увлечения шахматами. Любое отступление от шахматных правил вело к нелепости, разрушало игру.
И в данном случае, сопоставляя инструкцию об организации выездных выставок и действия Градова, он увидел много нестыковок. Поэтому и стали возможны столь печальные последствия. Такие нестыковки не возникли сами по себе. Но кто конкретно и почему их создал — вопросы, на которые пока не было ответов.
— Не стесняйтесь, — проговорил Максим стоящему у двери Градову. — Присаживайтесь, — указал он на стоящий рядом стул.
— Почему опоздали?
— Электричка, будь она не ладна, подвела, — виноватым голосом произнес Градов. — Если нужно, я возьму у диспетчера справку.
— Нет, справка мне не нужна, — жестко проговорил Костров, решивший держаться с Градовым построже. — Объясните еще раз, почему в усадьбе не работала сигнализация.
— Я думал, что живой сторож надежнее. Да вот ошибся. Я думал, они дежурят, ружье выдал им под расписку. А они дрыхли или водку пили. Вот и случилось.
— Значит, сторожа виноваты?
— Конечно они. Я что? Я человек маленький. Директор сказал: организуй выставку. Прими и развесь картины. Я принял и развесил.
— А вы знакомы с инструкцией о порядке организации выставок?
— Какой еще такой инструкцией? Директор — моя инструкция.
Градов еще раз напомнил, что он «человек маленький» и начал рассказывать свою биографию. Он вспомнил и тяжелое детство, и годы войны, и папу, и маму, и бывшую жену. А затем начал расхваливать свои производственные успехи.
В своей практике Максим неоднократно встречал людей, любивших поговорить и тем самым, по их мнению, усыпить бдительность следователя. Он решил не перебивать Градова, ибо в его словесной шелухе проскакивала и ценная информация. Максим уже знал, чем занимается институт, который арендовал усадьбу Плетнево, как реализуется выпускаемая им продукция.
— Спасибо, — остановил Градова Максим, когда тот стал говорить о подсобном хозяйстве института. — Давайте получше разберемся, какую роль вы играли в организации выставки.
Градов как бы с непониманием посмотрел на Кострова:
— Я же уже сказал об этом. Я считал своим долгом рассказать вам о нашем институте.
— Я терпеливо вас выслушал. А теперь скажите: кто из сотрудников занимался установкой сигнализации в залах выставки?
— Электрик первый раз появился у нас пятого июля.
— Его работа как-то связывалась с организацией выставки?
— Да, директор дал мне распоряжение провести сигнализацию до открытия выставки.
— И почему вы не выполнили это распоряжение?
— Я сразу же послал заявку. И видел, как электрик начал работать. За два дня до открытия выставки он заболел. Я просил начальника телефонного узла прислать другого работника, он пообещал, но не прислал. По сей день завтраками кормит.
— Знал ли об этом директор?
— В день открытия выставки я доложил ему, что сигнализацию провели. Не хотел портить настроение. Ну, а потом я пробил на время выставки двух сторожей.
— И традиционно понадеялись на «авось», — сказал Костров.
— Понадеялся, — шумно вздохнул Градов. — Мне эта выставка полжизни стоит.
— У вас есть своя коллекция?
— Да так, в основном репродукции. — Градов вздохнул и добавил: — Рерих не в моем вкусе.
— О вкусах не спорят, — нейтрально произнес Костров. — А кто выдвинул идею продавать входные билеты на выставку?
— Финансовых вопросов я не касался. На профкоме так решили.
— Кому сдавалась выручка?
— Господи, неужели вы думаете, я на этом деле руки погрел? Да я ни копейки не взял. Своими расплачивался с шоферами, когда привозили картины.
— И все-таки, кому сдавалась дневная выручка?
— В профком. Я от этого дела ни копейки не имел. С сигнализацией да, дал маху. Но чтобы из искусства коммерцию делать? Никогда!
— Что ж вы при таком трогательном отношении к искусству допустили кражу картин?
— Кабы я знал, что на них позарятся, что кто-то по залам с черными мыслями ходит, денно и нощно дежурил бы в усадьбе.
— Эти благие порывы надо было раньше проявлять, — сказал Костров. — Теперь подошло время отвечать за содеянное. Из-за вашей халатности государству нанесен ущерб в несколько десятков тысяч рублей.
— Меня отсюда отведут в тюрьму? — тревожно спросил Градов, посмотрев на дверь.
— Пока нет. Сперва я возьму с вас подписку о невыезде, — спокойно сказал Костров. — Вы еще потребуетесь следственным органам.
— Я не преступник. Какая халатность? — неожиданно возмутился Градов. — Я сигнализировал. Я докажу, что не виноват.
— Вот и прекрасно, — сказал Костров, наблюдая за резкой сменой настроения Градова. — Следователь не заинтересован в том, чтобы невинных наказывали. Наше дело раскрыть преступление. И я надеюсь, что вы мне в этом поможете.
— Как? — удивленно выдохнул Градов. От столь неожиданного предложения он заморгал ресницами, его лицо покрылось пятнами.
— Может быть, вы кого-нибудь подозреваете в хищении картин? — спросил Костров.
— Нет, никого я не подозреваю, — проговорил Градов.
— А вы не торопитесь с ответом, подумайте, — сказал Костров.
— Я об этом Гришину порасспрашиваю, она в Рериховском зале дежурила, — заговорил Градов. — А вообще в институте народ проверенный, думаю, чужие побывали.
Костров подписал повестку и отпустил Градова.
После ухода завхоза в кабинет вошел оперативный уполномоченный уголовного розыска Лимонов. Он походил на штангиста тяжелого веса, был нетороплив, даже медлителен.
— Жарко сегодня, — сказал Лимонов, присаживаясь на стул. — Сейчас бы в речку или пивка холодного попить. — Он шумно вздохнул и, глянув на Кострова, добавил: — Увы, но это всего лишь мечты. Дошли слухи — следователи без нас жить не могут.
— Это точно, — улыбнулся Костров. Затем сказал: — Есть работа, товарищ капитан. В усадьбе Плетнево недавно организовали выставку картин под названием «Поэзия земли русской», о надлежащей охране не побеспокоились.
— Что украли? — спросил Лимонов.
— Десять картин Рериха, — ответил Костров. — Список их я вам покажу. Завтра музей подошлет репродукции. Наша же задача найти оригиналы.
— Частных владельцев картин Рериха установили? — спросил Лимонов.
— Пока нет. В музее мне назвали фамилии двух товарищей, но потолковать с ними я не успел. На месте происшествия нашли бумажный мешок. Судя по надписи на нем, он с международного почтамта. Поэтому попрошу вас съездить туда.
— Добро, — согласился Лимонов. — Только вряд ли работник почтамта мог бросить в усадьбе мешок. Это все равно, что передать следователю свою визитную карточку. Думаю, что общение с коллекционерами даст лучшие результаты. Настоящие коллекционеры всегда помогают следствию.
— Я не против этого, — ответил Костров. — Но версию о том, что похитителем картин может быть и работник международного почтамта, надо отработать. Ее и Антипин считает перспективной.
— Кто из районного уголовного розыска занимается этим делом?
— Жигарь. Он ищет почитателей таланта Рериха у себя в районе, но если у вас будет много работы, то направим его в ваше распоряжение.
— Пока не надо. Пусть занимается своим делом.
— Ну, тогда за дело, Юрий Иванович, — при этих словах Максим вспомнил, что накануне в поисках статьи о Рерихе он листал энциклопедию, и поэтому добавил: — Советую зайти в библиотеку почтамта. Поинтересоваться, кто книги о художниках брал в последнее время.
— Ладно, — Лимонов поднялся и, не прощаясь, вышел.
Бухгалтер профкома Школова заплакала сразу, как только подала Максиму повестку.
— Виновата я, виновата, — проговорила Школова, и слезы опять навернулись ей на глаза. — Знала, что нарушаю порядок продажи билетов, но себе в карман ни копейки не положила. Заняться распространением билетов попросил меня директор. «Профсоюзную кассу укрепим», — сказал он мне. Я договорилась со спорткомплексом «Олимп» о том, что мне будут давать пустые бланки билетов. У них этого добра полно. За все время в «Олимпе» я получила их примерно десять тысяч. Цену определил Марк Львович — 30 копеек. Он же принес и печать. На ней была цена и надпись «Усадьба Плетнево». Иногда Градов, а иногда Нина Павловна помогали мне штамповать билеты.
— Билеты продавали вы?
— Всего два или три раза. В остальные дни приходили профорги лабораторий, дежурившие на выставке, я им давала билеты.
— Выручка от продажи билетов не оставалась в карманах общественных распорядителей?
— Нет, нет, что вы, — замахала руками Школова. — Я сама лично все проверяла. В конце каждой недели на профкоме докладывала. Деньги эти хотели на покупку яхты потратить для коллектива.
— Ольга Сергеевна, как вы думаете, кто украл картины?
— Не знаю, — пожала плечами Школова. — Из наших никто не мог этого сделать. Правда… правда однажды в усадьбе я видела племянника Нины Павловны. Не понравился он мне.
— Кто такая Нина Павловна?
— Гришина. До пенсии у нас в бухгалтерии работала. А ее племянник в тюрьме сидел.
— Вот как! А где он живет?
— Где-то в Москве. Витя, когда был маленьким, жил с Ниной Павловной. Его мать умерла, когда тому было лет тринадцать. Но жил с теткой он недолго. Года через четыре подался на заработки. Лет восемь я его не видела.
— Откуда вы знаете, что он был судим?
— Нина Павловна мне говорила.
Подписав протокол допроса, Школова попрощалась и вышла.
ВО ВТОРОЙ половине дня прошел дождь, и резко похолодало. Приехав в Малаховку, Костров, обходя лужи, долго бродил по поселку в поисках дачи Фролова. Работая в министерстве культуры, Фролов неоднократно организовывал выездные выставки. Не перестал он заниматься этим и будучи на пенсии.
Наконец Костров нашел Яблочную улицу. Она и на самом деле отвечала своему названию. У проходившей старушки Максим спросил, где живут Фроловы. Та указала на второй с краю дом. Когда Костров подошел к нему, во дворе худощавый пожилой мужчина сгребал граблями опавшую листву.