— Извини, Бен, но у нас с ней серьезно. Может, выберешь другую?
— На самом деле было бы неплохо, если бы ты притащил мне цивильную одежду. Послезавтра я рассчитываю дать отсюда деру.
Он потянулся к тумбочке, достал связку ключей и кинул Барни.
— Считай, что шмотки уже у тебя, — пообещал тот и направился к двери.
— Передай привет Кастельяно и остальным! — прокричал ему вслед Беннет.
Садясь в белый «корвет», любезно предоставленный ему на весь вечер Лансом Мортимером, Барни вдруг почувствовал себя совершенно измотанным. Ему срочно требовалось поспать. Назавтра его ожидала тяжелая реальность медицинского факультета.
Или, наоборот, ирреальность?
17
Большинство студентов сумели-таки пережить первый год обучения.
Однако процесс овладения медицинской профессией замечательно иллюстрирует дарвиновскую теорию естественного отбора. Выживание самых приспособленных здесь можно наблюдать, так сказать, в чистом виде. Не самых умных, о нет! А способных лучше других выдерживать нечеловеческие нагрузки, причем не только на мозг, но и на психику.
Эта суровая истина открылась будущим докторам, когда произошло первое самоубийство.
Все обратили внимание, что декан Холмс применил к этой трагедии эпитет «первая», давая понять, что вполне могут последовать и другие.
Сессия была на носу. Не успеешь и глазом моргнуть — чего они себе тоже позволить не могли в мучительные бессонные ночи, — как придется держать ответ по полной программе.
Барни благодаря его способности заводить друзей еще повезло. Ланс одолжил ему микроскоп с полным комплектом слайдов, так что он мог услаждать взор своих покрасневших глаз видом раковых клеток. Срезы карциномы в бифокальных линзах переливались, подобно ярко-розовым гобеленам с божественным узором.
В области бактериологии у него был другой помощник — Сет Лазарус, который не только уверенно владел материалом, но и имел явные педагогические способности.
Единственной проблемой был его тихий голос, так что приходилось садиться к нему вплотную, иначе даже в крохотных кельях их общаги ничего не было слышно. Сет конспектировал лекции, а все остальные конспектировали Сета. Временами казалось, что однокашники скоро причислят его к лику святых, несмотря на единственную странность: ровно в девять часов Сет шел спать, и тут он, как Гораций Коклес на мосту, был абсолютно непоколебим. У него невозможно было выторговать даже лишние пятнадцать минут.
— Ради бога, Лазарус, — как-то взмолился отчаявшийся однокашник, — ты уже давно не ребенок! Мамочка не оставит тебя без сладкого, если ты в девять часов не ляжешь в кроватку! Неужели так страшно хотя бы раз в жизни лечь на час позже?
Все мольбы были тщетны, хотя Сет искренне извинялся.
— Мне очень жаль, — говорил он своим обычным тонким шепотком, — но я считаю крайне важным для всех нас не нарушать свой биоритм. А про себя я знаю, что лучше всего мне работается рано утром, поэтому я встаю в пять. Зато утомленный мозг — это как севшая батарейка. Так что, ребята, прошу меня извинить, мне пора на подзарядку. Спокойной ночи.
Что касается Барни, то перед ночной зубрежкой он решил совершить пробежку. Стоял тихий весенний вечер, в воздухе уже пахло приближающимся летом.
Минут через пять Барни почувствовал, что он не один. Чья-то тень выскользнула из-за мраморных колонн корпуса «А».
Фигура стремительно приближалась. Уже на следующем круге второй бегун задышал ему в затылок.
— Привет, Барни, — раздался шепот.
Он обернулся и узнал Грету Андерсен.
— Бог мой, Грета! — пыхтя, отозвался он. — Что ты здесь делаешь посреди ночи?
— Да, кажется, то же, что и ты. Я предполагала, что нагрузки будут приличные, но чтобы такие… Похоже, ребята уже все на пределе.
— Многие просто не понимают, что отсюда никогда никого не отсеивают, — возразил Барни.
— Я, кажется, стану исключением, — внезапно дрогнувшим голосом сказала Грета. — Я весь год только и делаю, что пытаюсь удержаться на плаву, но, по-моему, в конечном итоге не потяну.
Барни вдруг осенило: может, это Грета получила тогда позорные одиннадцать, девять, десять и тринадцать баллов за работы по биохимии?
— Послушай, Грета, самое худшее, что может произойти, — тебя оставят на второй год. Клянусь тебе, все, кто сюда поступил, в конце концов получат диплом.
Они немного пробежали молча, после чего девушка безучастно проговорила:
— За исключением тех, кто кончает самоубийством. Я слышала, на каждом курсе человек пять совершают харакири.
Перед мысленным взором Барни возник Мори Истман и тот ужасный осенний вечер. Уж не затевает ли нечто подобное его неожиданная напарница, недаром она сейчас даже не кокетничает?
— Послушай, а с чего это ты про самоубийство заговорила? — спросил он как можно осторожнее, перейдя на шаг. — Кто-то тебя в этом смысле тревожит?
— По-моему, все уже на грани, — чистосердечно объявила она. — Ты, например, знаешь, что психологи в нашем медпункте работают круглосуточно и с нашего курса там уже перебывали все, по крайней мере из тех, с кем я общаюсь. В нашем крыле от напряжения воздух прямо-таки загустел. Никогда еще не видела, чтобы столько людей сразу сидели на таблетках…
— Каких еще таблетках?
— Ну, амфетамины, чтобы не спать, фенобарбитал, чтобы не нервничать…
— Откуда они все это берут?
— Так психотерапевты и выписывают! А потом, если ты знаком с каким-нибудь интерном, тебе не составит труда раздобыть что нужно.
— Ты тоже что-нибудь принимаешь?
— Да, но не постоянно, — извиняющимся тоном призналась Грета.
А Лора?
— Может быть… Точно не знаю. Может, прекратишь свой допрос, а?
На протяжении всего года Лора так ни разу и не призналась ему, какие же у нее текущие оценки. Это было для нее так нехарактерно, что напрашивался единственный вывод: она ползет с трудом. «Черт! — подумал он. — Почему я не был понастойчивее? Надо же было догадаться, что ей гордость не позволит признаться в своих неудачах!»
Они с Гретой уже отдышались и теперь возвращались в общежитие. Перед входом в корпус Барни сказал:
— Послушай, Грета, когда поднимешься к себе, не попросишь Кастельяно мне позвонить?
— Конечно, что за проблема!
Он через две ступеньки взбежал на крыльцо, а Грета задержалась на улице, решив сделать еще несколько упражнений на растяжку. «Черт тебя побери, Андерсен! — подумал Барни. — Поторопись! Я должен знать, что с Лорой все в порядке».
Он даже не решился идти в душевую из опасения пропустить звонок, а остался сидеть на кровати, чувствуя, как пропитанная теплым потом майка превращается в противный холодный компресс, и изо всех сил пытаясь взять себя в руки.
Наконец телефон зазвонил, и трубку взял Ланс Мортимер, чья комната была намного ближе.
— Ну, брат, у тебя прямо телепатия! — крикнул Ланс мчащемуся по коридору Барни — А может, наша королева красоты решила предоставить свое тело в качестве учебного пособия?
Барни выхватил у него трубку.
— Алло, Кастельяно?
— Нет, Барни, это я, Грета.
— А Кастельяно там?
— Да, только я ее к телефону позвать не могу.
— Почему это? — вздрогнул Барни.
— Барни, она в полной отключке. Для внешнего мира недоступна.
— Это как понять?
— Понять так, что она настолько крепко спит, что, по-моему, ее только землетрясением можно поднять. А до утра ты не подождешь?
Что было сказать? Без обиняков попросить Грету проверить Лоре пульс и дыхание?
— Барни, если у тебя все, я бы тоже хотела поспать, — нетерпеливо произнесла Грета. — Понимаешь, я выпила таблетку, и у меня уже глаза слипаются.
— Черт! — возмутился он. — Почему вы, девчонки, считаете своим долгом поглощать таблетки, как леденцы?
— Эй, эй, не кипятись! — примирительно сказала Грета. — У нас все, кроме разве что Сета Лазаруса, что-нибудь пьют, иначе сессию не пережить. Я вот что… — Она зевнула. — Оставлю Лоре записку, что ты звонил. Спокойной ночи.
Барни медленно повесил трубку, повернулся и увидел, что Ланс Мортимер все еще здесь.
— Что ты там говорил о таблетках? — спросил он.
— Не твое дело! — огрызнулся Барни. — Ты всегда подслушиваешь чужие разговоры?
— Да брось! Не злись, — миролюбиво сказал Ланс. — Я ведь только хотел помочь!
— И в чем же будет заключаться твоя помощь? — съязвил Барни.
— Ну, знаешь, есть помощь красного цвета, есть — зеленого, а есть — белого. Ты что предпочитаешь?
— А ты что? Наркоторговец?
— Угомонись, Ливингстон! Я веду себя, как подобает доброму соседу.
— Господи! — застонал Барни и решительно зашагал к себе.
Он сел на кровать, несколько раз глубоко вздохнул и пожалел, что не взял у Ланса фенобарбитал.
Его разбудил истерический вой сирены и визг тормозов перед Вандербилт-холлом.
В панике он сел, натянул валявшиеся на полу штаны, сунул босые ноги в кроссовки и бросился на улицу. На лестнице он догнал какого-то студента.
— Что случилось? — в страхе выдохнул Барни.
— Кажется, мы кого-то потеряли, — ответил тот не столько с сожалением, сколько с любопытством. — Судя по всему, для одной из наших красоток бремя оказалось непомерным.
— Для кого? — вскинулся Барни в нетерпении.
Собеседник только пожал плечами:
— А кто ее знает? Я как раз иду узнать.
Барни обогнал его и выскочил в главный вестибюль. В открытые двери виднелась машина «скорой помощи», заехавшая прямо на тротуар. Задние дверцы фургона были распахнуты.
По обе стороны от входа кучками толпились студенты, полуодетые или вовсе в пижамах, а выражение их лиц напомнило Барни о древних римлянах, с жадным любопытством наблюдавших смерть гладиаторов.
Вдруг со стороны лестницы, ведущей в Деканский флигель, появились два санитара в белых халатах с носилками в руках. Тело, с головой закрытое одеялом, было, по всей видимости, уже безжизненным. Барни заслонил путь первому санитару.