— Дыхание — ноль.
Жизнь ребенка была под угрозой, что следовало и из выставленной ею оценки:
— Апгар, одна минута — ноль.
— А я, доктор Кастельяно, выставил бы один или два, — подал голос Леместр откуда-то из-за спины.
— В любом случае он совсем синий. Надо срочно интубировать и дать ему кислород. — Она крикнула сестре: — Дайте мне трубку, тройку!
— А по-моему, доктор, подойдет и два с половиной, — опять возразил Леместр.
— Номер три! — повторила Лора и, опять поворачиваясь к ребенку, пояснила: — Для своего срока он довольно крупный. У него хорошие шансы. — И опять скомандовала сестре: — Восемь с половиной сантиметров!
Когда назотрахеальную трубку подсоединили к вентилю прибора, Лора перевернула малыша на спинку и откинула головку так, чтобы при интубации как можно меньше повредить носик. Затем смазала малышу ноздри, чтобы трубка вошла легче.
— Дайте-ка лучше я, доктор Кастельяно! — заявил Леместр начальственным тоном. — Это очень тонкая манипуляция. Если неправильно интубировать, можно повредить бронхи, и тогда…
— Я знаю, доктор Леместр! — рявкнула Лора.
«Черт, я делала это тысячу раз! Уж наверняка больше, чем ты! Но если тебе так хочется покомандовать…»
Она отошла, а сестра передала аппарат Леместру, и тот стал вводить трубку ребенку в носик. Сестра мигом вернулась с кислородным баллоном, и Леместр тут же начал подавать его в легкие малыша. Стрелка хронометра тем временем неумолимо подошла к пятиминутной отметке. Ребенок порозовел, и Лора с Леместром дружно согласились, что по шкале Апгар можно выставлять семь с половиной баллов.
Акушер заулыбался:
— Все хорошо, что хорошо кончается. — И, повернувшись к неонатологу, сказал: — Дальше продолжайте вы, Лора. Если понадоблюсь — я в кабинете. Надо бумаги заполнить.
Он передал ей кислород, кивнул сестрам, а те в унисон попрощались:
— Доброй ночи, доктор Леместр.
Тот вышел.
Сестры наводили в операционной порядок, когда Лора вдруг крикнула:
— Черт! Баллон пустой! Быстро сюда запасной!
Одна сестра побежала к стене, сняла запасной баллон и протянула Лоре. Та взяла его в руки и через секунду воскликнула:
— И этот пустой! Что это за больница такая?
Она повернулась к стоящей ближе сестре и скомандовала:
— Попробуйте мешком. — Иногда для искусственной вентиляции легких новорожденным применяют так называемый самораскрывающийся мешок. — Я сейчас вернусь.
Она бросилась из операционной, и тут у нее мелькнула мысль, что за кислородом мог бы сбегать кто-то другой, а она бы лучше осталась с ребенком. Но Лора тут же одернула себя: никто другой не осознает всей серьезности ситуации, а значит, она найдет баллон быстрее.
Сестра на посту вздрогнула, услышав из дальнего конца коридора отчаянный вопль:
— Кислород! Кто-нибудь, дайте скорее кислород!
Девушка подняла глаза и увидела, как к ней с безумным видом несется доктор Кастельяно в зеленом операционном костюме и стерильных бахилах поверх обуви. Девушка еще только потянулась за ключом от кладовки, а Лора уже была тут как тут. Она запыхалась, глаза горели гневом.
— Сейчас, сейчас достану, доктор, — испуганно пролепетала сестра, повернулась и стала открывать дверь.
В панике она не сразу нашла нужный ключ.
— Поторопитесь, черт возьми! — прикрикнула Лора.
От резкого замечания сестра перепугалась еще больше. Лоре пришлось выхватить у нее связку, самой отпереть дверь, схватить баллон и, изо всех сил напрягаясь, волочить его до операционной.
Из-за акушерок ребенка от двери видно не было.
— Пустите! — скомандовала Лора.
Сестры расступились, и Лора увидела мальчика. Он был совершенно синий. И бездыханный.
Теперь его нельзя было оживить уже никаким количеством кислорода.
Лора каменной статуей стояла посреди операционной, прижимая к себе бесполезный баллон. Вокруг нее суетились какие-то люди. Слух улавливал обрывки фраз: «Вызовите доктора Леместра… Сообщите матери… Отвезите ребенка в морг…»
Вдруг она опять начала воспринимать окружающее: Леместр окликнул ее голосом капитана, отчитывающего нерадивого матроса:
— Доктор Кастельяно, с вами впервые случается истерика на работе?
Она промолчала.
Снисходительно усмехнувшись, он добавил:
— Быть может, вам лучше не дежурить в «критические дни»?
Лора не поддалась на провокацию.
— Ребенок мог бы жить, — спокойным и категоричным тоном объявила она.
— Скажем так: результат мог бы оказаться более благоприятным, — согласился Леместр.
— Прекратите! — раздраженно воскликнула Лора. — Вы прекрасно знаете, что он должен был жить. В том, что случилось, виноваты врачи. Виновата больница. Неужели вы станете это отрицать, доктор Леместр?
— Доктор Кастельяно, может быть, лично вы безупречны, мне трудно судить. Но мой несколько более богатый опыт подсказывает, что нормальные люди, движимые даже лучшими из побуждений, могут совершать ошибки.
— Но не такие дурацкие ошибки, которых на сто процентов можно избежать! Это была халатность, преступная халатность!
Он сохранял невозмутимость.
— Кроме того, доктор Кастельяно, я обнаружил, что нормальным людям не нравится, когда им выговаривают дети. Если вы так опечалены случившимся, почему бы вам не поговорить с заведующим вашим отделением? Или даже моим отделением? А теперь, если позволите, меня ждет еще одна роженица с продромальными родами.
Он повернулся и не спеша пошел прочь.
Лора подумала: «Продромальные роды? Значит, ей еще часов пять мучиться. Что же ты даже не удосужился придумать какой-нибудь более правдоподобный предлог? Совсем меня дурочкой считаешь?»
И она окликнула:
— Доктор Леместр!
Он замер.
— Да, доктор Кастельяно?
— Вы родителям сообщили?
— Да. Я не из тех врачей, кто боится быть плохим гонцом. А матери дал успокоительное.
— Могу я спросить, как вы им объяснили происшедшее?
— Я сказал, что ребенок родился очень слабенький, что мы предприняли все усилия, чтобы его спасти, но результат оказался неутешительным. А вы сформулировали бы иначе, доктор Кастельяно?
Не давая ей ответить, он развернулся и шагнул к двери.
Лора осталась стоять посреди палаты, вновь переживая все случившееся. И ее напрасные усилия, и гибель малыша, и этот тяжелый разговор лишали ее способности ясно мыслить.
К ней подошла одна из операционных сестер.
— Лора, не обижайся, если я тебе скажу: доктор Леместр — очень опытный специалист. И человек хороший. Я уверена, что в глубине души он огорчен не меньше твоего. Но с нашей работой нельзя оплакивать каждого, кого не удается спасти. Иначе свихнуться можно.
Лора молча кивнула в знак благодарности. Сестра вышла, а она подумала: «Сама ничего не понимаю, сестра. Я не свихнулась — я очень зла!»
До сих пор Лора внутренне гордилась про себя тем, что не умеет печатать на машинке. Это была еще одна составляющая ее нежелания вписываться в стереотип «настоящей женщины». Поэтому сейчас ей пришлось попросить одну из сестер, только что пришедшую на дежурство, чтобы та под ее диктовку напечатала письмо. В четырех экземплярах. Оно было адресовано не ее непосредственному начальнику, заведующему педиатрическим отделением, и не заведующему отделением акушерства и гинекологии (хотя, конечно, они получат копии), а директору всей клиники Айвену Колдуэллу, доктору медицины.
Изложив как можно более сжато события прошедшей ночи, она спрашивала доктора Колдуэлла, нет ли возможности сделать так, чтобы подобные «глупые и трагические проявления небрежности» в дальнейшем не повторялись.
Девушка торопливо печатала, едва поспевая за Лорой. Прочитав написанное, она многозначительно заметила:
— Мне кажется, доктор Кастельяно, вы кое-что упустили.
— Что же?
— Вы не назвали своего ближайшего родственника.
— Я вас не понимаю, сестра. Я не собираюсь умирать.
Та покачала головой:
— А мне показалось иначе. Это письмо равносильно самоубийству.
Лора уже опаздывала на обход, а потому, надписав три конверта из четырех, собрала их и побежала вниз отдать на стойку приемной, после чего поспешила в педиатрическое отделение. Остаток дня она ходила как сомнамбула.
В половине шестого она наконец сменилась и пошла в буфет перекусить.
Потом, по дороге к себе, она заглянула в ячейку с корреспонденцией — не пришел ли ответ на ее заявку в Национальный институт здравоохранения в Вашингтоне. Но в ячейке была какая-то реклама, счет за телефон и конверт с надписанным от руки адресом: «Доктору Лоре Кастельяно».
Она подавила зевок и вскрыла письмо. Не успела она дочитать до конца, а сон уже как рукой сняло.
Уважаемая доктор Кастельяно!
Я был бы признателен, если бы вы нашли возможность сегодня, в семь часов вечера, зайти ко мне в кабинет. Если у вас есть другие дела, просил бы их отменить, поскольку вопрос, который я намерен с вами обсудить, не терпит отлагательства.
Искренне ваш,
Она бросила взгляд на часы. Шесть пятнадцать. Времени только-только, чтобы подняться к себе, принять душ и проглотить пару таблеток аспирина.
Когда Лора незадолго до семи появилась в приемной директора, ей не потребовалось называть свое имя секретарше.
— Добрый вечер, доктор Кастельяно. Входите. Я доложу доктору Колдуэллу.
Едва приоткрыв дверь, она поняла, что ее ждет далеко не конфиденциальная беседа с глазу на глаз — в кабинете было полно белых халатов. Похоже, ей предстояло сразиться с целым отрядом коллег.
— Входите, доктор Кастельяно, прошу вас, — пригласил директор и учтиво поднялся. Он один был в цивильном костюме. — Вы со всеми присутствующими знакомы?
Лора обвела кабинет глазами. Она узнала заведующего своим отделением, Леместра и его начальника, но с костлявой седовласой женщиной в очках знакома не была. Та порывисто встала и представилась: