plebs, plebs urbana (см. Index ad Cass. Var., p. 568) или даже римский плебс — Romulea plebs (Cass. Var., XII, 11.2)[179].
По своему этническому составу городской плебс представлял собой разноплеменную массу, включавшую как коренное римско-италийское население, так и значительное число пришлых людей из варварских народностей, поселившихся в разное время в городах Италии. Часть остготской бедноты также могла в какой-то (правда, видимо, незначительной) степени влиться в эту общую массу трудового населения. Разнородны были и религиозные верования городских жителей Италии, среди которых были католики, apuano, иудеи, а, возможно, еще и язычники.
Положение городского плебса было столь бесправным и тяжелым, что он в период владычества остготов, так же как и в римское время, оставался постоянным и самым активным участником народных движений в городах Италии; недаром почти все упоминания в источниках о городском плебсе всегда связаны с рассказом о народных восстаниях в крупнейших городских центрах страны.
Правительство Теодориха, опасаясь восстаний городского плебса и подражая в этом отношении римским императорам, возобновило раздачи хлеба (а может быть, и других продуктов питания) беднейшему населению Рима[180]. Но все эти демагогические мероприятия Теодориха не принесли реальных результатов, и в его правление, как мы увидим дальше, имели место серьезные волнения в городах Италии (Cass. Var., I, 20, 30–33; VI, 6, 8; IV, 43).
Итак, начавшийся еще в Поздней Римской империи процесс упадка городов и разложения муниципального строя продолжался и в период правления остготов; росла и углублялась социальная и имущественная дифференциация внутри сословия куриалов; значительная часть куриалов, разоряясь, пополняла ряды городского плебса или бежала в деревню и превращалась в сельское зависимое население. Все больше обострялась социально-политическая борьба в городских общинах. В связи с разложением основы муниципального строя — муниципального землевладения, курии как органы городского самоуправления все более теряли свое былое значение в социально-экономической и политической жизни италийского общества.
Как яге относилось остготское правительство к прогрессирующему упадку муниципального строя и к «беспорядкам», царящим в куриях?
На наш взгляд, политика остготского правительства в отношении курий и муниципального землевладения отнюдь не была единой в течение всего существования Остготского королевства в Италии. Эта политика претерпевала значительные изменения в связи с переменой политической обстановки в стране.
При Теодорихе остготское правительство мало заботилось о поддержании муниципального землевладения и возрождении курий, поскольку остготская землевладельческая знать, интересы которой выражало правительство Теодориха, всячески стремилась захватить земли куриалов, а их самих превратить в зависимых людей, обрабатывающих ее имения. Весьма показательным в этом отношении является использование в эдикте Теодориха римского закона о 30-летней давности для защиты прав новых владельцев на бежавших в их имения куриалов. Согласно этому предписанию, беглый куриал (так яге как коллегиат и раб), проживший 30 лет в имении землевладельца, окончательно закреплялся за поместьем и подпадал под власть своего нового господина. Исключение делалось лишь в том случае, если беглец в течение указанного срока выполнял повинности в пользу государства на своем старом месте жительства (E. Theod., 69). Стремясь обеспечить остготскую (а отчасти и римскую) землевладельческую знать рабочими руками, остготское правительство видоизменило закон римского императора Майориана о куриалах в направлении обеспечения прав новых владельцев (Nov. Majorian., VII, 1.2). Тем самым оно способствовало превращению некогда свободных, по разорявшихся куриалов в зависимых от землевладельцев людей.
Ту же социальную и политическую направленность имеет и другое важное нововведение эдикта Теодориха, касающееся положения куриалов. В отличие от римского права, устанавливавшего обязательную наследственность муниципальных должностей и передачу сыновьям куриалов вместе с наследством и тягостных муниципальных повинностей (munera. — Nov. Majorian., VII, 7; G. Th., XII, 1.7), эдикт Теодориха фактически отменяет наследственность муниципальных должностей и предписывает передачу наследства куриала его сыновьям, не обязывая их при этом оставаться в курии и нести повинности, связанные с занятием муниципальных должностей (E. Theod., 113). Лишь в том случае если куриал умер, не оставив прямых наследников, его имущество передавалось курии; фиск же от наследования выморочного имущества куриала отстранялся (E.Theod., 27; C.Th., V, 2.1).
Фактическая отмена наследственности муниципальных должностей является указанием на то, что остготское правительство, защищая интересы остготской и римской землевладельческой знати, по существу открывало для нового поколения куриалов возможности ухода из курии и отказа от несения тяжких муниципальных повинностей. Подобное нововведение фиксировало те реальные изменения, которые произошли в это время в муниципальной организации Италии и были вызваны во многом как экономическими сдвигами, так и упорным сопротивлением самих куриалов, стремившихся любым путем освободиться от ига муниципальных повинностей и прикрепления к курии.
Однако отношение остготского правительства к куриям и сословию куриалов меняется в правление Аталариха. На этот раз остготское правительство проводит политику защиты муниципального землевладения, стремится законодательными мерами укрепить курии, установить в них порядок и поддержать приходящее в упадок сословие куриалов. Так, в упомянутом выше эдикте Аталариха от 527 г. остготское правительство выступает на защиту куриалов, обремененных тяжелыми повинностями в пользу курии. В эдикте подчеркивается, что звание куриала теперь вместо почета приносит потерю свободы и состояния. Под страхом денежного штрафа в 10 либр золота или телесного наказания запрещается принуждать куриалов к несению повинностей, сверх установленных государством. При этом штраф поступает в пользу пострадавшего куриала. В эдикте, как мы видели, особо предусматривается охрана земельной собственности куриалов. Запрещаются незаконные сделки, связанные с покупкой земель в городских общинах. Принимаются меры для охраны куриалов от притеснений со стороны сайонов, военных командиров и провинциальных судей. На незаконные действия судей куриалам разрешено апеллировать в королевский суд (Cass. Var., IX, 2. 1–3).
Попытки остготского правительства восстановить пришедшие в упадок римские курии и муниципальное землевладение, этот оплот рабовладельческих отношений, являлись важным звеном в политике экономических уступок римской аристократии со стороны Аталариха и регентши Амаласунты. Эти уступки были вызваны разгоревшейся борьбой группировок внутри господствующего класса остготского общества: правительство Аталариха, опираясь на служилую знать, пошло на сближение с римской аристократией и Восточной Римской империей и стремилось ограничить непокорную военную остготскую знать в провинциях. В угоду Восточной Римской империи и своим союзникам внутри страны, новое остготское правительство изменило политический курс и в отношении куриалов, встав на их защиту от притеснений военной знати. Вместе с тем распри и раздоры среди куриалов, обострение социальных конфликтов в городских общинах, естественно, беспокоили правительство и также заставляли его принять меры к установлению порядка внутри курий. Мы рассмотрим историю этой политической борьбы подробнее в следующих главах, но и сейчас уже можно сказать, что все усилия правительства Аталариха задержать упадок муниципального землевладения и городских курий Италии оставались безрезультатными. Никакие законодательные меры уже не могли влить новые жизненные силы в одряхлевший организм отживающего муниципального строя, этого рудимента рабовладельческого мира.
Глава V.Политический строй Италии в конце V — начале VI в.
§ 1. Государственное и административное устройство Италии в конце У — начале VI в.
Изучению государственного строя и политической организации Остготского королевства в Италии буржуазная историография уделяла и уделяет немало внимания. Однако в подавляющем большинстве случаев эти вопросы рассматриваются буржуазными учеными только с точки зрения того, какие «начала» — римские или германские — и в какой степени оказали влияние на формирование тех или иных политических институтов остготской Италии.
Ученые-романисты придают решающее значение сохранению римских учреждений и игнорируют появление новых черт государственного развития[181]. Германисты отстаивают теорию дуализма в государственном устройство Остготского королевства, полагая, что для римлян была оставлена старая римская государственная система, а для остготов — создана новая, по германскому образцу, с преобладанием военных элементов[182]. Социальных основ политических институтов ни германисты, ни романисты при этом обычно не рассматривают. Поэтому, хотя по отдельным частным вопросам ими сделано немало интересных и ценных наблюдений, объяснения особенностей развития государственного строя Италии в конце V — первой половине VI в. буржуазная историческая наука так и не дала.
Марксистская историография не отрицает ни наличия романизации государственных институтов в Остготском королевстве, ни влияния политических учреждений германцев. Но историки-марксисты считают, что успешным изучение всех этих вопросов может быть только тогда, когда оно основывается на рассмотрении социально-экономических отношений эпохи, которые и обусловили как самое возникновение Остготского государства в Италии, так и его основные особенности.
Первые зачатки государственности возникли у остготов, видимо, в так называемый паннонский период их истории. Разложение общинно-родовых отношений закономерно привело к возрастанию роли знати, к оформлению и закреплению связей дружинников с их вождями (рейксами), а следовательно и к началу формирования военно-политической иерархии. Однако в тот период государственный аппарат в собственном смысле этого слова у остготов еще не оформился. А с завоеванием Италии он стал необходим[183]. Поэтому и остготам, как и некоторым другим германским племенам, создавшим свое государство на территории Римской империи, пришлось не только воспользоваться услугами римских чиновников, но и сохранить в той или иной степени ряд учреждений римского государственного аппарата. Остготское государство в Италии с самого начала стало складываться на основе синтеза тех политических институтов, которые застали завоеватели на Апеннинском полуострове, с теми зачаточными формами государственности, которые они принесли с собой.
Так, в области центрального управления были сохранены должности префекта претория, магистра оффиций и квестора дворца, комитов священных щедрот, частных имуществ и некоторые другие. Продолжал свое существование римский сенат. Почти без изменения осталось административное деление страны на провинции и городские округа (civitates); остготы, расселившись по стране, были включены в эти административные подразделения. Правители провинций по-прежнему назывались praesides, rectores, consulares, iudices; эти должности обычно замещались из числа знатных римлян. В большинстве городов муниципальное управление строилось по римскому образцу (названия городских учреждений оставались прежними).
Но при всем том уже самое завоевание внесло весьма существенное изменение в систему управления Италией. Да и в дальнейшем развитие феодальных отношений сопровождалось как острой социальной и политической борьбой внутри господствующего класса, так и выступлениями народных масс, что, естественно, не могло не оказывать значительного влияния и на государственную организацию Остготского королевства.
При создании государственного аппарата Остготского королевства была, конечно, использована и значительно окрепшая в ходе четырехлетней вооруженной борьбы за Италию военная организация готов: видимо, она и явилась основой института comites Gothorum, сыгравшего очень важную роль в системе управления страной при остготах.
В каждой провинции, наряду с гражданскими чиновниками из римлян (префекты, президы и др.), действовал правитель из готов — comes Gothorum provinciae. Ниже его по иерархической лестнице стоял comes Gothorum civitatis, также назначаемый из числа готов и действовавший наряду с римскими дефензорами и кураторами[184].
Все остготские воины и их семьи подлежали исключительно суду комита готов. Всякое судебное дело, где одной из тяжущихся сторон выступал гот, также разбиралось комитом готов; уступкой римлянам было лишь то, что в случае, если другой тяжущейся стороной являлся римлянин, дело рассматривалось комитом в присутствии сведущих римлян, обычно римских юристов (Cass. Var., VII, 3.1).
Кроме широких полномочий в сфере суда и судопроизводства комиты готов приобрели постепенно известные права и в области финансового и административного управления. Так, в некоторых провинциях комиты готов контролировали развитие торговли и состояние транспорта[185]. В их ведении находилось также благоустройство городов и строительство общественных зданий. Комиты готов обычно командовали всеми войсками, расположенными на территории вверенной им провинции, сочетая функции военного командования с функциями гражданского управления[186]. Воинские отряды, находившиеся в ведении комитов готов, выполняли карательные функции по подавлению народных волнений, по наказанию политических и уголовных преступников (Cass. Var., IV, 43; VIII, 1). Власть комита в провинциях распространялась не только на готов, но и на всех италийцев[187]. Для осуществления административных и судебных полномочий комиты готов имели свой оффиций (Cass. Var., VII, 25). Они назначались королем и были ответственны только перед ним.
Усиливалась постепенно власть комитов готов и в управлении городами Италии. И здесь полномочия муниципальных должностных лиц (кураторов, дефензоров и др.) были фактически сведены к выполнению обязанностей по сбору податей (Cass. Var., VII, 12.2), наблюдению за торговлей и рыночными ценами в городах и городской округе (Cass. Var., VII, 1.2), к заботе о благоустройстве городов, сохранении в них порядка, развитии образования и организации зрелищ для городского населения (Cass. Var., II, 34; IV, 42; VII, 10), а реальная власть оказалась у comites Gothorum civitatis и других представителей остготской знати. Очень характерно, что, сделав Равенну столицей государства, Теодорих не распространил на нее ту систему городской администрации, которая существовала в Риме и Константинополе. Должность городского префекта Равенны создана не была. Равеннская курия, хотя и сохранила некоторое значение в городском управлении, все больше и больше попадала под контроль готов[188]. Воинские же отряды, охранявшие столицу, целиком состояли из готов и находились под командованием готских военачальников[189]. Лишь в Риме, привилегированное положение которого остготы из политических соображений старались поддерживать, городская администрация дольше, чем в других городах Италии, сохраняла свои старые формы[190].
Во главе городского управления Рима, как и прежде, стоял префект города (praefectas urbis). Он был окружен внешним почетом: считался одним из высших сановников в государстве, председательствовал на заседаниях римского сената (Cass. Var., I, 42.3), входил в состав судебной коллегии пяти сенаторов, разбиравших судебные дела римской аристократии (Cass. Var., VI, 4.3; IX, 7). Но префект города теперь назначался королем и должен был доводить до сведения сената указы короля и требовать их выполнения (Cass. Var., I, 42; VI, 4.1; IX, 16). В обязанности префекта города Рима входило: наблюдение за порядком в городе (Cass. Var., IX, 17) и благоустройством древней столицы (Cass. Var., II, 34; III, 29, 30; IX, 21; X, 30), суд по гражданским делам для населения Рима и его округи, распределение мест сенаторов в цирке и театре в соответствии с их положением (Cass. Var., IV, 42). Среди муниципальных властей Рима ниже по иерархической лестнице, чем префект города, стояли praefectus annonae, ведавший снабжением Рима продовольствием и хлебными раздачами римскому плебсу (Cass. Var., VI, 18), и praefectus vigilium, заботившийся о борьбе с преступностью (Cass. Var., VII, 7.2). Из других должностных лиц городской администрации Рима в источниках остготского времени упоминаются: comes portus urbis Romae, ведавший судоходством по Тибру и благоустройством римского порта; comes riparum, наблюдавший за укреплением берегов Тибра и чистотой в городе; comes formarum, заботившийся о снабжении огромного города питьевой водой, и ряд второстепенных чиновников, занимавшихся делами благоустройства Рима (Cass. Var., VII, 6). В период правления остготов изменение в положении муниципальных властен Рима (начиная с самого префекта города и кончая чиновниками городской префектуры) сказалось прежде всего в том, что все они теперь были подчинены постоянному контролю готских должностных лиц — комита готов Рима (Cass. Var., VII, 13.3–4) и королевских сайонов (Cass. Var., IV, 47), о которых речь будет идти дальше.
В отличие от муниципальных властей Рима, не имевших в своем распоряжении воинских сил и тем самым по существу лишенных возможности выполнять карательные и полицейские функции в городе, комит готов в Риме располагал воинским отрядом и реально осуществлял верховную власть в древней столице Италии. Естественно, что основной его функцией было наблюдение за римской администрацией, надзор за порядком в городе, предотвращение народных восстаний и наказание политических преступников (Cass. Var., IV, 43). Кролю того, он фактически узурпировал в свою пользу и значительную долю юрисдикции городского префекта Рима и его помощников. Теперь суду комита готов в Риме и его округе подлежали наиболее важные уголовные и гражданские дела; его суд был последней инстанцией перед королевским судом, но апелляции в королевский суд против комита готов, как правило, были очень редки и приговор суда комита остготские короли часто признавали окончательным[191]. Готские должностные лица стали проникать и непосредственно в городскую администрацию. Так, например, в 511 г. один из военачальников Теодориха гот Аригерн входил в состав муниципальных властей города Рима (Cass. Var., IV, 22). Все это показывает нам значительное ослабление муниципальной организации в Италии VI в. и даже в ее древней столице — Риме.
Еще более наглядно рост влияния готской военной администрации проявлялся в наиболее отдаленных от центра областях государства. В пограничных районах (в Норике, Реции, Сирмийской Паннонии, Южной Галлии) во главе всего гражданского и военного управления стояли готские военачальники (duces), имевшие большие полномочия в области военной и даже отчасти и гражданской администрации. Реальной] основой их почти неограниченной власти в этих областях были воинские силы, которыми они командовали[192].
Создание института comites Gothorum и назначение других представителей военной администрации из готов (duces) чрезвычайно увеличивало реальное политическое влияние на местах остготской военной феодализирующейся знати[193].
Но в период непосредственно после завоевания Италии, когда остготская знать еще только приобретала свои первые земельные владения в покоренной стране, она была заинтересована в наибольшем объединении всех сил господствующего класса, а это — по условиям времени и места — реально могло быть достигнуто лишь посредством укрепления королевской власти.
Именно в этот период королевская власть в Остготском государстве прошла важнейший этап эволюции от весьма ограниченной (преимущественно военной) власти остготского племенного вождя (рейкса) до довольно широкой власти монарха, правителя всей завоеванной страны. Источники не дают нам, к сожалению, возможности ознакомиться со всеми подробностями этого процесса, по о его результатах, т. е. о важнейших прерогативах королевской власти в Остготском государстве, как они выкристаллизовались уже к середине правления Теодориха, мы можем составить довольно полное представление.
В этой связи прежде всего следует остановиться на вопросе о соотношении власти остготского короля и императора Восточной Римской империи[194].
Следует подчеркнуть, что, хотя королем Италии Теодорих юридически был признан Восточной Римской империей лишь в 497 г., фактически как во внешних, так и во внутренних делах он стал самостоятельным правителем этой страны сразу же после ее завоевания[195]. Его настойчивость в переговорах с Константинополем[196] объясняется, конечно, не тем, что он чувствовал какую-то реальную зависимость от Восточной Римской империи, но прежде всего интересами политики компромисса с римской знатью. Но нельзя, разумеется, отрицать и того, что официальное признание империей Теодориха королем Италии, несомненно, повысило его престиж и на международной арене[197].
В этот же период возросла власть остготского короля и в отношении его подданных — как римлян, так и готов.
Король сохранял права верховного военачальника, хотя сам Теодорих после покорения Италии уже не участвовал в военных походах, поручая непосредственное командование войсками другим знатным готам.
Королевские эдикты свидетельствуют, что Теодорих и его преемники пользовались в Италии верховной административной, судебной и законодательной властью. Административная власть остготских королей состояла в контроле за всеми должностными лицами государства и в праве назначать государственных чиновников на все должности центрального и провинциального управления и регламентировать их деятельность. Остготские короли вмешивались в дела римского сената, рекомендуя ему принимать те или иные административные меры (Cass. Var., I, 30. 44; II, 3, 16, 24, 32; VIII, 21).
Остготским королям принадлежала верховная юрисдикция. Королевский совет (комитат) — о нем подробнее мы скажем ниже — являлся по существу верховным судом королевства. В королевский суд направлялись апелляции по особо важным гражданским и уголовным делам[198]. Королевский суд был последней судебной инстанцией для всех подданных Остготского государства — как готов, так и римлян. Лишь высшая остготская знать и лица, пользовавшиеся особым покровительством короля, подлежали только королевскому суду, который для них являлся и первой и последней судебной инстанцией (Cass. Var., IV, 46; V, 12.32). Кроме контроля за деятельностью верховного суда король мог вмешиваться в дела провинциальных судей, направлять им свои решения и осуществлять надзор за их выполнением. Все это свидетельствует о широких прерогативах королевской власти в области суда и судопроизводства, ограниченных лишь волей высшей остготской знати, входившей в состав королевского совета.
Остготским королям принадлежала и законодательная инициатива, хотя по политическим соображениям Теодорих и его преемники избегали называть свои предписания законами (leges), а издавали лишь эдикты и рескрипты, подчеркивая тем самым, что в своей законодательной деятельности они будто бы руководствуются установлением римского права, согласно которому издание законов является прерогативой одного лишь императора. Однако это было только юридической фикцией; в действительности же эдикты и предписания остготских королей имели в Италии силу закона.
Помимо военных, административных, судебных и законодательных прав, обеспечивающих королевской власти значительное влияние на внутренние дела Остготского королевства, правители Италии располагали обширными прерогативами в области внешней политики. От имени остготских королей объявлялись войны и подписывались мирные договоры, велись дипломатические переговоры и переписка с правителями соседних государств, отправлялись и принимались посольства, заключались и расторгались союзы. Для укрепления своего престижа на международной арене остготские короли заключали выгодные династические браки: например, Теодорих породнился со многими влиятельными государями того времени, стремясь привлечь правителей германских королевств к союзу с Остготским государством.
Эволюция королевской власти в Остготском государстве находит выражение и в том, что постепенно, при содействии церкви, начинает складываться концепция о ее священном характере[199]. Вместе с тем растет внешний блеск, окружавший особу короля и королевский двор (Еnnоd. Paneg., VIII, 44; XXI, 89); отстраиваются королевские дворцы в Равенне, Вероне и Риме, в честь остготских королей воздвигаются статуи[200], их деяния и подвиги предков воспеваются льстивыми панегиристами и прославляются учеными-историографами[201].
Показателем существенных изменений характера королевской власти у остготов в период после их переселения в Италию является также стремление некоторой части остготской знати к установлению ранее отсутствовавшего у остготских племен династического порядка наследования королевского престола[202].
При характеристике уровня развития, которого достигла власть остготских королей в Италии, нельзя обойти молчанием тот факт, что уже Теодорих (а за ним и его преемники) чеканил монету от своего имени. Однако, чтобы не нарушать многовековой традиции и окончательно не порывать связи с империей, одновременно отдавалась дань уважения римским императорам. В связи с этим на остготских монетах, как правило, наряду с монограммами остготских королей помещалось имя и изображение византийского императора. Правда, в особых случаях остготские правители чеканили монету (даже золотую) только со своим именем и изображением. Так, например, сохранился золотой солид с легендой и лицевым изображением короля Теодориха[203].
Одним из атрибутов королевской власти, очень важных и характерных для этого периода ее развития, являлось право короля жаловать tuitio — особого рода покровительство.
Tuitio рассматривалась как особая милость (beneficium) короля (Cass. Var., V, 37. 2) и сопровождалась дарованием важных привилегий: лицо, находившееся под покровительством короля, было подсудно лишь суду королевской курии и освобождалось от юрисдикции провинциальных судов (Cass. Var., I, 37. 5; IV, 9, 41); оно ограждалось от насилий со стороны государственных чиновников и частных лиц (Cass. Var., V, 37. 2; VII, 39. 2). Нанесение обиды лицу, пользующемуся tuitio короля, каралось высоким штрафом (Cass. Var., IV, 27; VI, 13. 7); защита покровительствуемых королем людей осуществлялась через должностных лиц государственного управления[204]. Покровительство короля жаловалось церкви[205], отдельным народностям[206], областям (Cass. Var., V, 39) и частным лицам (из числа остготской и римской знати)[207]. Иногда оно использовалось как орудие в борьбе против социальных выступлений народных масс (Cass. Var., V, 39).
Обычно tuitio даровалась по просьбе церкви, частного лица или правителя области и подтверждалась особой грамотой короля[208]. Преступления против лица, находившегося под покровительством короля, приравнивались к оскорблению величества и наказывались самыми суровыми карами[209].
Институт tuitio генетически восходил к обычаям военной демократии, когда дружинник за верную службу пользовался защитой и покровительством своего вождя. Но в условиях классового общества tuitio приобрело иной, классовый характер; оно превратилось в одно из средств, при помощи которого королевская власть ограждала интересы остготской и римской знати и привлекала ее к поддержке центрального правительства[210].
Кроме того необходимо особо подчеркнуть, что вопреки демагогическим утверждениям остготских королей и их ученых министров, будто правители Остготского королевства в своей деятельности руководствовались высшими принципами правосудия, гуманности и гражданственности, королевская власть в Остготском государстве всегда в первую очередь защищала интересы господствующего класса — остготской и римской феодализирующейся знати.
Остготские короли, Теодорих и его ближайшие преемники, сами выходцы из высшей остготской знати, в первую очередь заботились об охране существующего порядка от выступлений народных масс[211], требовали от подданных повиновения властям и выполнения королевских указов[212], защищали имущественные права и политические привилегии знати[213]. Они вознаграждали за службу своих приближенных — высших военных и гражданских сановников[214], и одновременно закрепляли бесправное положение зависимого населения[215], требовали от народных масс неукоснительной уплаты налогов[216] и повиновения своим господам[217].
В свете всех этих фактов становится ясной беспочвенность идеализации власти королей у остготов, столь распространенной в буржуазной историографии[218].
Свою внутреннюю и внешнюю политику правительство Теодориха осуществляло при помощи ряда должностных лиц и учреждений. Как уже упоминалось, многое здесь было заимствовано из старой римской системы управления, но в соответствии с новыми потребностями и условиями прерогативы и функции большинства сановников и их оффициев существенно изменились.
Так, префект претория по-прежнему оставался одним из высших сановников государства, был окружен — большим почетом и считался влиятельным лицом в королевстве (Cass. Var., VI, 3. 4). Он сохранил свои судебные функции (правда, преимущественно по гражданским делам. — Cass. Var., VI, 3. 3) и финансовые — в области сбора поземельного налога[219], торговых сборов, контроля над внешней и внутренней торговлей и купцами[220]. Его ведению подлежал надзор за куриями, городским управлением и благоустройством городов[221]. Он мог назначать всех чиновников своего оффиция и распоряжаться казной префектуры претория (Cass. Var., VII, 3). Однако по сравнению с периодом Поздней Римской империи власть префекта претория была ограничена, а его прерогативы несколько сужены. Прежде всего префект претория лишился одной из своих важнейших прерогатив — права военного командования, которое перешло к остготским военачальникам (Cass. Var., VI, 3. 4). Несколько сузилась и юрисдикция префекта претория: его судебные решения не только могли быть отменены королем, как ранее императором, но он потерял и право принимать апелляции — это право перешло в королевскую курию (Cass. Var., III, 20). В области финансового управления он делил свои полномочия по сбору налогов с правителями провинций (Cass. Var., IV, 36, 50). Таким образом, высшая римская государственная должность (префектура претория) хотя и сохранилась в Остготском королевстве, оставаясь, как и раньше, весьма почетной, но реальная власть префекта была заметно ослаблена в пользу высших государственных чиновников из среды победителей.
Магистр оффиций (magister officiorum) ведал порядком в королевском дворце (palatii disciplina. — С ass. Var., VI, 6. 1), руководил церемониями, приемом иностранных послов и отчасти перепиской с иностранными державами (Cass. Var., VI, 6. 4; X, 33), представлением сенаторов королю (Cass. Var., VI, 6. 2), допуском высшей знати в королевский совет. Он наблюдал за выполнением королевских приказов, ведал курьерской службой и королевскими конюшнями (Cass. Var., VI, 6. 3). При помощи магистра оффиций король назначал всех чиновников центрального управления[222]. Однако по сравнению с периодом Поздней Римской империи прерогативы магистра оффиций были существенным образом ограничены: у него был отнят такой мощный рычаг государственного управления, как контроль над должностными лицами. Поскольку, как известно, в Остготском государстве римляне, за очень редким исключением, были отстранены от занятия военными делами, то и магистр оффиций теперь уже не командовал телохранителями короля, как он ранее командовал личной гвардией императора, и также более не ведал государственными мастерскими, изготовлявшими оружие. Таким образом, магистр оффиций, подобно префекту претория, был лишен военных функций и, кроме того, функций контроля над чиновниками государственного управления.
Квестор дворца (questor palatii) ведал всей деловой перепиской короля, составлял королевские эдикты, указы, грамоты и дипломы о королевских пожалованиях и назначении на государственные должности (Cass. Var., VI, 5). Новым в его обязанностях было то, что теперь он соединял функции королевского секретаря с функциями советника и именно благодаря этому оказывал известное влияние на ход государственных дел. Эта должность обычно замещалась кем-либо из образованных римлян, хорошо знающих юриспруденцию и другие науки (Cass. Var., VI, 5.4–5)[223].
Комит священных щедрот (comes sacrarum largitionum) управлял финансовыми делами королевства: сбором таможенных пошлин, соляной монополией, монетным делом. Заведовал он и расходами, связанными с содержанием армии и флота (Cass. Var., VI, 7. 7), с королевскими пожалованиями и раздачами; заботился о королевских одеждах и пополнении казны, добыче жемчуга (Cass. Var., I, 2.2; II, 31).
Квестор дворца, комит священных щедрот, как и другие высшие чиновники, находились под постоянным контролем короля и его специальных уполномоченных.
Комит частных имуществ (comes rerum privatarum) также выполнял финансовые функции, но в пределах управления владениями королевского фиска. Он контролировал поступление доходов с владений фиска: податей и арендной платы, налогов из провинций (Cass. Var., IV, 7; VI, 8.5). В его обязанности входило наблюдение за порядком во владениях фиска, поэтому он обладал и судебными правами, в частности разбирал тяжбы, касающиеся имущественных исков арендаторов земель фиска (Cass. Var., IV, 11). Комит частных имуществ должен был постоянно заботиться об увеличении владений королевского фиска за счет выморочных и конфискованных имений (Cass. Var., VI, 8.3–6). В его ведение входило также частичное распределение доходов фиска, шедших на содержание военачальников и воинских отрядов и на другие нужды (Cass. Var., IV, 13).
По мере роста королевских доменов в Италии и усложнения системы управления ими наряду с комитом частных имуществ большое значение приобретает и другой сановник — комит патримония (comes patrimonii)[224]. Он управлял королевскими доменами, собирал подати с зависимого населения королевских имений и арендную плату со свободных арендаторов[225], ведал доставкой продуктов из имений к королевскому двору и хлеба в зернохранилища[226].
Комит патримония заботился о повышении доходности королевских имений, например руководил горными разработками и добычей золота на землях короля (Cass. Var., IX, 3). Он распоряжался выдачей содержания комитам готов, их чиновникам и жалованья войскам из доходов, получаемых с королевских патримониев (Cass. Var., IX, 13). В ведении комита патримония находилось оформление грамотами королевских пожалований, даруемых королем из фонда королевских земель (Cass. Var., VIII, 23.4). Важнейшей функцией этого высшего чиновника государственного управления был надзор за зависимым и свободным населением королевских доменов. Он чинил суд и расправу над рабами, рустиками, колонами королевских имений, разбирал дела свободных арендаторов земель короля (Cass. Var., VI, 9.3). В его компетенцию входил также надзор за моряками королевского флота (Cass. Var., IV, 15; V, 18). В подчинении у комита патримония находился большой штат чиновников (vicedòmini), через которых он осуществлял управление королевскими имениями[227]. Он имел свою кассу, пополнявшуюся за счет доходов с королевских доменов; из этого фонда он платил жалованье чиновникам (Cass. Var., V, 7; VIII, 23). Основу его власти составляли широкие полномочия в отношении населения королевских доменов и возможность распоряжаться доходами королевских имений. В отличие от других государственных должностей, сохранившихся от римской системы управления и постепенно терявших свое былое влияние, прерогативы комита патримония даже несколько расширились в отношении не только зависимого, но и свободного населения королевских имений (Cass. Var., VI, 9.2–3). Авторитет комита патримония возрастал по мере того, как увеличивалось значение и удельный вес частных владений короля, а расширение прав комита в отношении населения доменов диктовалось необходимостью подавлять недовольство свободных и зависимых земледельцев, обрабатывавших королевские имения. Именно всем этим можно объяснить то, что эта должность зачастую замещалась не только римлянами, но и готами из числа приближенных короля[228].
Первостепенную роль в центральном управлении Остготского государства в Италии играл королевский совет — комитат (comitatus)[229].
Королевский совет прежде всего являлся верховной судебной инстанцией — королевской курией, в которой решались все важнейшие уголовные и гражданские дела. В комитат направлялись апелляции по судебным процессам, различные жалобы на государственных чиновников и частных лиц (Cass. Var., V, 15). По наряду с этим королевский совет занимался военными делами, а также вопросами внешней и внутренней политики и государственного управления. Королевский совет имел влияние и на церковные дела Остготского государства: так, комитат утверждал епископов, избранных для той или иной эпархии Италии и взимал с них установленный сбор в две тысячи солидов за получение этого сана (Cass. Var., IX, 15.7). Иногда члены королевского совета выполняли особые дипломатические миссии, возглавляли посольства (Cass. Var., II, 6). Одновременно большинство из них занимало видные должности центрального управления. Состав комитата пополнялся по личному решению короля из знатных лиц, наиболее полезных с его точки зрения для несения государственной службы (Cass. Var., II, 6. 1; III, 22; V, 28). Смена короля на престоле обычно влекла за собой изменение состава комитата, перевес в котором получала то одна, то другая группировка остготской знати[230]. Решающую роль в комитате при Теодорихе и его преемниках играли знатные готы: Тулуин, Гудила, Питца, Ибба, Тевдис, Триван, Аригерн и другие. Из представителей римской аристократии, пошедшей на службу остготскому правительству, в комитате участвовали люди, известные своей знатностью, лояльностью в отношении остготского правительства и опытностью в административных и политических делах (Кассиодор, патриции Либерий, Агапит, Фавст, Павлин, а также Альбин, Симмах и Боэций, правда, впоследствии выступавшие против правительства Теодориха).
Остготские короли лично присутствовали на заседаниях королевского совета и решали все важнейшие дела государственного управления после их обсуждения в совете знати (Cass. Var., III, 22). Местом пребывания комитата был королевский двор в Равенне.
Таким образом, королевский совет — комитат соединял функции центральной исполнительной власти с функциями совещательного органа, обсуждавшего все наиболее существенные вопросы внутренней и внешней политики Остготского королевства, и являлся важнейшим проводником влияния высшей остготской и римской знати на государственные дела, существенным образом ограничивая власть короля.
В системе центральных учреждений, опираясь на которую остготский король осуществлял свои прерогативы верховного правителя страны, несколько особую роль играл римский сенат. О положении и политической роли римского сената при остготах нет единого мнения в научной литературе.
Некоторые ученые полагали, что в положении сената в остготском королевстве по сравнению с римским временем не произошло коренных изменений и что римский сенат в этот период полностью сохранил свое былое значение[231]. Другие исследователи, наоборот, считали, что в правление остготов римский сенат вообще не имел какого-либо влияния на политическую жизнь страны[232].
Не разделяя ни того, ни другого мнения, мы думаем, что правильная оценка значения сената в остготский период может быть дана только при учете той эволюции, которую претерпели отношения между сенаторской аристократией и остготской знатью. В первое время после образования Остготского государства, когда остготской знати было, как мы уже видели, необходимо привлечь на свою сторону римско-италийскую аристократию, остготские короли заигрывали с сенатом. Сенаторы сохранили важные привилегии, в частности подсудность коллегии пяти сенаторов (judicium quinquevirale)[233]; имущество сенатора, временно покинувшего страну, охранялось государством[234]. Сенат сохранял свои полномочия по надзору за благоустройством Рима и других городов Италии (Cass. Var., III, 10; IV, 51), по наблюдению за правильностью денежного обращения (Cass. Var., I, 10), за развитием просвещения и образованности в Риме. Очень важной функцией сената оставалась забота о сохранении порядка в Риме, предотвращении волнений народа и недовольства знати (Cass. Var., I, 30).
Однако уже очень скоро началось ограничение реальной власти римского сената, что выразилось прежде всего в установлении остготским правительством контроля над его деятельностью. Контроль осуществлялся главой сената (prior или caput senatus), обычно ставленником остготского короля (Anon. Vales., XII, 53), и особым королевским чиновником, который присутствовал на заседаниях сената, передавал королевские рескрипты и послания, следил за тем, чтобы сенаторы выполняли указы короля (Cass. Var., IV, 16; III, 6.7). Сенат был фактически лишен законодательной инициативы: эдикты и указы, имевшие силу закона, издавались от имени короля и лишь доводились до сведения сената (Cass. Var., IX, 19). Король мог вмешиваться в судебную юрисдикцию сената и предписывать сенаторской судебной коллегии свои решения (Cass. Var., IV, 22). Сенат лишь утверждал должностных лиц, назначенных королем[235]. Притязания римской сенаторской аристократии на освобождение от налогов не были поддержаны остготским правительством (Cass. Var., II, 24).
Подводя некоторые итоги всему сказанному выше, мы можем прийти к следующим выводам. Как у других племен в период распада родового строя и формирования классового общества, так и у остготов интересы знати потребовали создания публичной власти, отделенной от народа и стоявшей над ним. Специфические условия образования Остготского государства, связанные с завоеванием Италии, также толкали к созданию государственного аппарата, который мог бы обеспечить покорность завоеванного населения этой страны. Для остготской знати самой удобной и эффективной формой государственности, способной наиболее полно отражать интересы господствующего класса, явилась в то время монархия. Существенной особенностью оформления Остготского государства в Италии было более широкое, чем в других варварских королевствах, использование остготами римских государственных установлений и административного опыта римских должностных лиц. В сочетании с другими моментами это обстоятельство облегчило и ускорило процесс укрепления власти остготских королей.
Однако этот процесс укрепления королевской власти характеризует только одну сторону, одно направление изменений политического строя Остготского королевства в Италии. В реальной действительности того времени расширение сравнительно узких прав рейкса до прерогатив правителя суверенного государства сталкивалось и с противоположной тенденцией: по мере, развития феодализма росло политическое влияние знати в ущерб королевской власти.
Рассмотрение этого аспекта интересующей нас проблемы невозможно без учета внутренней борьбы в среде самой остготской знати между ее различными группировками. Перипетии этой борьбы во многом объясняют и изменения отношений остготского правительства с римско-италийской аристократией, изменения, которые в связи с отмеченными выше особенностями формирования государственного аппарата в остготской Италии не могли не влиять на всю административную систему королевства.
В правление Теодориха, и особенно при его ближайших преемниках, среди остготской знати можно отчетливо наметить две основные группировки: первая группировка состояла из придворной, служилой аристократии, политическое влияние которой основывалось на службе королю, а экономическое благосостояние зависело от королевских земельных пожалований. Служилая аристократия постепенно поглотила старую родовую знать остготов и старалась сблизиться с той частью римской аристократии, которая была лояльна по отношению к остготскому правительству. Вторая группировка включала остготскую военную феодализирующуюся знать, располагавшую значительными земельными владениями в провинциях Италии и опиравшуюся на своей авторитет в армии и влияние на местах. Эта группировка остготской знати выступала обычно как защитница «племенных» интересов готов, была противницей союза с римской аристократией и Восточной Римской империей. Между этими двумя группировками шла постоянная то скрытая, то открытая борьба, особенно обострившаяся во второй половине правления короля Теодориха и в царствование его ближайших преемников.
Борьба этих группировок остготской знати по сути выражала борьбу двух тенденций государственного развития: придворная остготская знать в союзе с высшей римской аристократией стояла за централизацию государственного аппарата на основе использования старой римской администрации; вторая группировка — за усиление местной военной администрации готов, т. е. фактически за децентрализацию государственного управления. Правительство Теодориха в течение большей части 33-летнего царствования этого короля опиралось в своей внутренней и внешней политике на служилую аристократию и на лояльно настроенную часть римской сенаторской знати.
Но основное направление общественного развития остготов вело к ослаблению этой группировки. На рубеже V–VI вв. росла экономическая мощь, а следовательно, и политическое влияние той части остготской знати, которая была связана главным образом с периферийными звеньями военной иерархии остготов. В этой связи важно отметить, что в Остготском королевстве вошло в обычай назначать командиров войск (duces и comites Gothorum), охранявших те или иные провинции Италии, из числа знатных готов, имевших в этой области земельные владения, с целью усилить их рвение по охране той территории, где находится их имущество. Едва ли можно сомневаться, что все они энергично использовали имевшиеся в их распоряжении возможности для дальнейшего увеличения своих богатств и в первую очередь земельных.
Мы уже видели, что остготская знать при этом не ограничивала своих притязаний хозяйствами только мелких или средних собственников, но покушалась — и не без успеха — на владения, во многих провинциях все еще весьма значительные, римско-италийской аристократии. Естественно, что все это усиливало оппозиционное настроение в среде знатных римлян.
Отражая интересы первой из указанных выше группировок остготской знати, Теодорих и его ближайший советник Кассиодор вынуждены были иногда принимать меры по ограничению своеволия остготской феодализирующейся знати на местах. Два постановления, свидетельствующие об этом, включены в эдикт Теодориха (E. Theod., 49, 113). По-видимому, именно против непокорной остготской провинциальной знати, и, конечно, против оппозиции знатных римлян использовало правительство Теодориха закон об оскорблении величества (lex Julia majestatis).
Именно в этом же плане следует рассматривать и появление в Италии очень важного политического института — так называемых королевских сайонов (saiones). Так как в буржуазной исторической науке существуют весьма различные мнения о характере и происхождении института сайонов[236], на этом вопросе следует остановиться подробнее.
Напомним, что хотя остготское правительство и использовало всемерно римскую администрацию, полного доверия к ней, а тем более к широким слоям своих римских подданных, оно, конечно, не имело и постоянно опасалось их недовольства, которое всегда могло перерасти в открытое возмущение. По-этому-то правительство Теодориха не ограничилось использованием в Остготском государстве римского закона об оскорблении величества и суровыми преследованиями всех политических преступников (E. Theod., § 49, 113; Cass. Var., IV, 44). Не доверяя своим чиновникам из числа римлян и под давлением служилой остготской знати оно ввело этот новый, чрезвычайно важный институт (Cass. Var., V, 5; XI, 35.1). Одновременно появление института сайонов было вызвано еще ж желанием установить контроль над непокорной военной знатью в провинциях и несколько ограничить растущее могущество комитов готов.
Важнейшей функцией сайонов был политический надзор за всеми «подозрительными», преимущественно из числа непокорной знати и римских подданных остготского короля. Эту ответственную должность могли выполнять только знатные готы, римляне же от нее отстранялись, что является явным свидетельством нарастающего недоверия к ним со стороны остготской знати. Сайоны пользовались большим влиянием в Остготском государстве; в отдельных случаях сайоны являлись начальниками военных отрядов[237], заведовали снабжением армии и крупных городов[238], выполняли особые королевские поручения[239], осуществляли охрану лиц, находящихся под защитой короля (luitio regis nomine. — Cass. Var., II, 4; IV, 27).
Сайон по приказу короля мог потребовать выполнения предписания правительства даже от представителей королевского рода Амалов[240]. Сайоны иногда выполняли поручения короля, связанные с конфискацией имущества в пользу фиска (Cass. Var., IV, 32), осуществляли также и судебные функции по особо важным политическим делам. Так, например, сайонам поручалось ведение судебных процессов, если к суду привлекались знатные особы или лица, совершившие преступления политического характера (Cass. Var., II, 13; III, 20; IV, 39; VIII, 27). Весьма показательно в этом смысле выполнение сайонами судебно-карательных функций по отношению к народным массам, выступавшим против существующего строя. Так, в Фавентинской области вспыхнуло движение разоренных сельских жителей, принявшее опасные для правительства размеры. Местные власти не могли справиться с этим движением. Тогда Аталарих послал сайона Думерита для его подавления (Cass. Var., VIII, 27). Суд сайона мог в отдельных случаях быть инстанцией, принимающей жалобы и апелляции на решения суда провинций (Cass. Var., IX, 14.4).
Но самой важной прерогативой королевских сайонов был надзор за всей военной и гражданской администрацией Италии.
По указу короля сайоны контролировали деятельность чиновников важнейших ведомств государственного управления, в том числе чиновников, подчиненных префекту претория, магистру оффиций, комиту патримониев и др. Сайоны, в частности, наблюдали за деятельностью чиновников префектуры претория по сбору налогов с населения провинций (Cass. Var., XII, 3.2–3), следя при этом, конечно, не только за злоупотреблениями сборщиков, но и за регулярностью поступления налогов, и карали неплательщиков (Cass. Var., IV, 14).
Сайонам поручалось пресекать незаконные действия даже высших чиновников государственного управления (Cass. Var., III, 20; ibid., II, 13). Даже комиты готов находились под постоянным и неусыпным наблюдением королевских сайонов.
Сайоны назначались лично королем и получали жалование от него в соответствии со своими заслугами (Cass. Var., VII, 42). Сайоны составляли ближайшее окружение короля, являлись исполнителями его воли, король называл их nostri sayones (Cass. Var., III, 48; V, 23). Власть сайонов настолько возросла, что иногда вызывала опасения самого короля, который требовал, чтобы сайоны не превышали своих полномочий (Cass. Var., IV, 27, 28; VII, 42; IX, 2). Сайоны не подлежали юрисдикции местных судей, наказывать и судить их мог только сам король (Cass. Var., IV, 27, 28).
Генетически институт сайонов восходил к периоду родоплеменных отношений, когда дружинники рейке а выполняли все поручения последнего. Но в новых общественных условиях образования государства у остготов этот институт приобрел совершенно новый характер. По замыслу придворной знати и короля он был призван укрепить тенденции к централизации государственного аппарата, в противовес сепаратистским устремлениям провинциальной феодализирующейся знати. Однако, конечно, никакие государственные институты (подобные институту сайонов) не могли задержать закономерного развития общества по пути феодализма, и поэтому деятельность сайонов в конечном счете была мало эффективна и не могла привести к сколько-нибудь длительному укреплению центральной власти в Остготском королевстве.
Итак, заканчивая рассмотрение государственного устройства Италии в конце V — начале VI в., мы хотим еще раз подчеркнуть, что решающее значение в формировании государственного аппарата Остготского королевства имели не только слияние, синтез римских и германских политических институтов, но и борьба двух тенденций государственного развития — централизации и децентрализации, что по существу отражало борьбу двух миров — отживающего рабовладельческого и рождающегося феодального.
Борьба этих же тенденций общественного развития наложила отпечаток и на другие сферы политической жизни остготского общества, в частности на законодательство, к рассмотрению которого мы и переходим.
§ 2. Законодательство в Остготском королевстве в конце V — первой половине VI в.
Определение характера, социальной сущности и политической направленности остготского законодательства является одной из сложных задач, встающих перед исследователем, занимающимся историей Италии в период владычества остготов.
Изучение остготского законодательства имеет большое значение в нескольких аспектах. В историко-правовом аспекте оно дает возможность выявить место остготских законодательных памятников среди юридических памятников других варварских народов Европы раннего средневековья, а также определить соотношение остготского законодательства и римских правовых норм. В историческом аспекте особое значение приобретает вопрос об остготском законодательстве как действующем праве Остготского королевства, в той или иной степени не только отражавшем реальные общественные отношения того времени, но и воздействовавшем на них.
Остготское законодательство, и в первую очередь эдикты Теодориха и Аталариха, — важные законодательные памятники раннего средневековья, неоднократно являлись предметом исследования буржуазных ученых. Некоторым из их трудов нельзя отказать в тонкости и скрупулезности источниковедческого анализа эдиктов: этими учеными была проведена большая работа по датировке памятников, по выявлению состава эдиктов и их источников, по сопоставлению их содержания с постановлениями римского законодательства и предписаниями германского обычного права[241].
Однако по всем этим вопросам среди буржуазных исследователей существуют значительные расхождения. Как правило выводы того или иного автора относительно состава и источников эдикта Теодориха во многом определяются политическими взглядами и национальными симпатиями исследователя: одни ученые, принадлежащие обычно к романистическому направлению, стремятся акцентировать внимание на выявлении римских источников эдикта Теодориха и находят истоки этого памятника исключительно в римском законодательстве[242]; другие же исследователи, являющиеся выразителями германистической точки зрения, прилагают немало усилий для выяснения влияния германского о быв ног о права на то или иное предписание эдикта Теодориха[243]. В соответствии с этим весьма разноречива и в большинстве случаев крайне тенденциозна общая оценка этого памятника в буржуазной историографии. Некоторые ученые, постулируя исключительно римское происхождение эдикта Теодориха, считают, что он не внес ничего существенно нового по сравнению с римским правом и поэтому как исторический источник не имеет никакого самостоятельного значения, а представляет известный интерес лишь как свидетельство неоспоримого господства римского права в Остготском королевстве. Основы романистической концепции были заложены еще в трудах Сарториуса, Савиньи, Глэдена, Т. Моммзена и других ученых прошлого столетия. Их взгляды оказали значительное влияние и на такого знатока истории средневековой Италии, как Л. М. Гартманн. Воздерживаясь, однако, от крайностей наиболее непримиримых представителей романистической школы, Гартманн хотя и признавал консервативный характер остготского законодательства, возрождающего и охраняющего нормы римского права, но вместе с тем не отрицал действия германского права в Остготском королевстве[244].
Романистическая концепция в оценке остготского законодательства оказалась весьма живучей и приобрела довольно широкое распространение и и буржуазной историографии XX в.[245] При этом некоторые наиболее отрицательные черты этой концепции (отказ от признания эволюции права в Остготском королевстве, идеализация консервативного и якобы надклассового характера остготского законодательства и т. п.) получили в новейшей литературе дальнейшее развитие[246]. Вместе с тем все сильнее стали звучать нигилистические нотки в оценке такого важного памятника остготского законодательства, как эдикт Теодориха. За последнее время романистические и националистические тенденции были доведены до крайности в буржуазной итальянской историографии; отдельные ученые даже дошли до отрицания принадлежности эдикта к памятникам остготского времени. Так, итальянский ученый Дж. Висмара[247] утверждает, что эдикт Теодориха относится к вестготскому, а не остготскому праву. «Надо перестать гордиться, — пишет Дж. Висмара, — источником, который мы всегда приписывали нашей стране и констатировать более важный факт: римское право непрерывно держалось в Италии как общее право, основанное на императорской власти, до лангобардского вторжения»[248]. Концепция Висмара не находит подтверждения в источниках и не может, на наш взгляд, поколебать общепризнанного в науке мнения о принадлежности эдикта Теодориха остготскому законодательству в Италии.
Итак, основным пороком романистической концепции является отсутствие исторического подхода к правовым вопросам, отрицание развития законодательства, в частности остготского, под влиянием становления новых общественных отношении. Отсюда и оценка остготского законодательства исключительно как рецепции римского права, оценка, зачастую основанная не на глубоком изучении законодательных памятников остготского времени и сопоставлении их с римским нравом, а на априорных и тенденциозных построениях.
В противовес точке зрения ученых романистического направления, буржуазные исследователи германистической школы явно преувеличивали влияние германского обычного права и германских общественных отношений на законодательство остготского правительства и иногда принуждены были прибегать к разного рода гипотетическим построениям для обоснования своей концепции. Однако попытки этих ученых выявить именно то новое, что было внесено в эдикты Теодориха и Аталариха по сравнению с римским законодательством, во многих случаях оказались плодотворными и дали возможность определить весьма существенные нововведения, которые были сделаны в законодательстве остготов. Исследования этих ученых были бы еще более эффективными, если бы националистические идеи но заставляли искать истоки появления того или иного постановления остготского законодательства не в реальной действительности той эпохи, а в некоих отвлеченных германских «началах» общественной жизни.
Основные политические идеи германистов нашли наиболее яркое воплощение в труде Ф. Дана, оказавшем значительное влияние на последующую историографию этого направления. Исходя из предвзятого мнения о том, что Остготское королевство в Италии являлось своего рода амальгамой германских и римских «начал», Дан приходит к выводу, что и остготское законодательство было лишь механическим соединением германского и римского права[249].
Германистические тенденции в оценке остготского законодательства отчетливо проявляются также в специальных трудах по истории германского права, и в первую очередь в исследованиях Эйхгорна, Бруннера и их последователей.
В новейшей историографии германистического направления все сильнее звучат националистические и даже расистские идеи о превосходстве германской нации, якобы нашедшем свое выражение во всех областях жизни, в частности, в праве германских народов[250]. Вместе с тем в трудах представителей крайнего националистического течения в буржуазной немецкой историографии XX в. все отчетливее стало проявляться критическое отношение к деятельности Теодориха, в частности в сфере законодательства. Некоторые ученые упрекают Теодориха за излишнюю приверженность к римской культуре, к римскому праву и в забвении исконных начал германской жизни[251].
Более умеренную позицию в современной западногерманской буржуазной историографии занимает В. Энсслин, не разделяющий заблуждений крайних националистов. В споре романистов и германистов по вопросу о происхождении, источниках и характере остготского законодательства В. Энсслин придерживается промежуточной точки зрения. Он солидаризуется с романистами по вопросу о римских основах эдиктов Теодориха и других остготских правителей, но в то же время стремится примирить выводы романистов с утверждениями германистов о возможности применения остготами в Италии германского обычного права. Правомерно выступая против националистов, осуждавших Теодориха за возрождение в Остготском королевство римского права[252], сам В. Энсслин, к сожалению, впадает в явно панегирический тон, восхваляя гуманный характер остготского законодательства и преувеличивая роль короля Теодориха в его создании[253].
Таким образом, буржуазная историография так и не смогла в силу своей методологии дать подлинно научный анализ социальной природы и политической направленности основных законодательных памятников остготского времени, показать их место как в оформлении права у остготов, так и в развитии права самой Италии в раннее средневековье.
Центральное место среди законодательных предписаний остготского правительства занимает эдикт Теодориха, изданный, по-видимому, около 512 г.[254]
Эдикт Теодориха представляет собой собрание законодательных постановлений, касающихся важнейших вопросов гражданского и уголовного права; значительное место в этом эдикте отводится регулированию прав собственности, наследования, завещаний, брачного права, взаимоотношений между различными социальными категориями населения Италии, выяснению статуса граждан и их правового положения. После исследований Савиньи, Моммзена, Гартманна, Луццатто и многих других ученых вряд ли можно сомневаться в том, что основой эдикта Теодориха являлось римское право; вместе с тем нельзя отрицать известного влияния на эдикт обычаев и законодательных норм германских народов, что убедительно было показано в трудах Эйхгорна, Maнco, Бруннера и других исследователей. Однако для понимания значения этого памятника никак нельзя ограничиться лишь формально-юридическим анализом его источников. Значительно более важно, на наш взгляд, то, что эдикт Теодориха не был лишь рецепцией римского права или механическим соединением римского законодательства с обычным правом германских племен, а являлся прямым отражением общественных отношений, существовавших в реальной действительности: он фиксировал и законодательным путем закреплял те важнейшие изменения в социально-экономической жизни Италии, которые произошли в ту эпоху.
Общая политическая и социальная направленность законодательства, подбор материала эдикта, весьма важные и довольно многочисленные отклонения от установлений римского права[255], изменения в определении правового статуса отдельных категорий зависимого населения, в формах и видах наказаний за различные правонарушения, стремление законодателя самыми суровыми мерами поддержать авторитет предписаний эдикта и добиться их неуклонного выполнения — все это свидетельствует что эдикт Теодориха не был только мертвой буквой и простым переложением римских законов или норм обычного права германцев. Не в чисто внешнем, механическом соединении римских и германских правовых норм, а в слиянии, синтезе общественных отношений остготов и римлян, во взаимодействии их социальных и правовых институтов и следует, на наш взгляд, искать ключ к пониманию действительного значения эдикта Теодориха и других законодательных предписаний остготского правительства. Точно так же характер и социальная направленность тех весьма существенных нововведений, которые были внесены в остготское законодательство по сравнению с римским правом не могут быть поняты вне органической связи с реальными изменениями в социально-экономических и политических отношениях того времени. Лишь рассматривая эдикт Теодориха под этим углом зрения, мы сможем определить не только, что было воспринято остготским законодательством из римского или германского права, но и почему именно то или иное законодательное постановление было включено (или не включено) в эдикт Теодориха.
Что же и почему было заимствовано остготским законодательством из римского права?
Переход остготских племен к классовому обществу и государственности, рост социальной и имущественной дифференциации среди остготов неминуемо приводили к дальнейшему укреплению у них института частной собственности. Мы видели, как это сказалось при разделе земель между остготами и римлянами. И в дальнейшем остготская знать (да и рядовые остготские воины-землевладельцы) стремилась юридически закрепить право собственности на приобретенные в Италии земли и другое имущество. Большое влияние в этом отношении оказали на остготов правовые нормы римского государства, основанные на защите прав собственников. Именно эти установления, охраняющие частную собственность, и были в первую очередь заимствованы остготским правительством из римского права.
Охрана прав собственников нашла свое выражение в первую очередь в предписаниях о свободе распоряжения имуществом (дарении, продаже и т. п.), о передаче его по наследству[256].
Право наследования имущества лиц, умерших без завещания, в равной степени распространялось как на римлян, так и на готов. Более того, остготское законодательство не довольствовалось защитой прав наследников лиц, умерших без завещания, но и специально оговаривало ограничение притязаний фиска на выморочное имущество[257]. В тесной связи с этими предписаниями находятся и статьи 28–31, 33 и 72, касающиеся завещаний и других форм распоряжения имуществом. Естественно, что охрана всех этих прав имела особое значение именно для представителей остготской и римской знати[258]. Специально в интересах остготов в эдикт Теодориха было внесено предписание, дававшее варварам, сражающимся за остготское государство, право составлять завещания не только дома, но и в военных лагерях (E. Theod., 32)[259].
Для крупных земельных собственников Италии, наряду с правом свободного завещания имущества, немаловажную роль играло также и право его дарения. Вследствие этого в эдикте Теодориха особо оговаривается право собственников дарить по своей воле кому угодно принадлежащее им движимое и недвижимое имущество. Для того чтобы дарение имело законную силу, оно должно быть оформлено официальным документом, скрепленным подписями свидетелей и удостоверенным муниципальными чиновниками (Е. Theod., 51–53; ср. С.Th., VII, 12.1; Cass. Var., VIII, 25; IX, 18.8).
Во всех спорах и тяжбах, касающихся владения имуществом, остготское правительство становится на сторону реального владельца, а, но истца, широко используя для этого постановления римского права. Так, в случае предъявления судебного иска на какое-либо имущество, его владелец не обязан доказывать своих прав на это имущество, а наоборот, истец должен доказать свои права на спорное владение (E. Theod., 132; ср. С. Th., IX, 39.12). Можно предположить, что это постановление римского права было использовано в эдикте Теодориха именно потому, что для новых владельцев из числа остготской знати оно было весьма выгодно и давало возможность закрепить за ними захваченные в Италии земли[260].
К укреплению частной собственности, в первую очередь крупной земельной, направлены, кроме того, постановления остготского законодательства, касающиеся брачного права, основной целью которых является ограждение от раздела и дробления имущества крупных собственников (E. Theod., 54; ср. Cass. Var., II, 11).
В эдикте Теодориха имеются некоторые важные предписания, почерпнутые из римского права, охраняющие интересы собственников от злоупотреблений государственных чиновников и карающие различные преступления против собственности[261].
В остготском законодательстве заимствования из римского права коснулись, кроме того, системы долговых обязательств (Е. Theod., 122 — С. Th., 11, 13; E. Theod., 153-С. J., IV, 12; E. Theod., 135 — С. J., VIII, 14.21), заключения торговых сделок и регулирования купли-продажи (E. Theod., 141, 147 — Paul. Sent., 11, 17. 11; С. Th., III, 1)[262].
Таким образом, отличительной чертой эдикта Теодориха (как и других законодательных памятников остготского времени) является широкое заимствование из римского права именно тех постановлений, которые укрепляли классовое общество у остготов, защищали права новых собственников и институт частной собственности, закрепляя за новыми владельцами право неограниченного распоряжения приобретенным ими имуществом, в том числе землей. Первостепенное значение в оформлении классового общества у остготов имело также, как мы видели, восприятие остготским законодательством из римского права постановлений, закрепляющих за новыми собственниками не только права на землю, но и на зависимое население — рабов и колонов.
Это, на наш взгляд, нельзя объяснить только влиянием римского права и римских форм собственности. Не подлежит сомнению, что воздействие римских правовых и государственных институтов на общественный строй остготов и на их законодательство было весьма значительным. Вместе с тем защита института частной собственности и прав крупных землевладельцев на зависимое население в эдикте Теодориха и других законодательных памятниках остготского периода свидетельствует о значительном росте частной собственности и крупного землевладения остготской знати.
Влияние римских законодательных установлений на эдикты остготских королей весьма ярко проявилось также и в области семейного права. Разложение родовых отношений у остготов и других варваров приводило к дальнейшему укреплению у них индивидуальной семьи, чему также в немалой степени способствовали нормы римского права, использованные в законодательных предписаниях Теодориха и Аталариха.
Это нашло свое выражение в преследовании незаконных браков и лишении прав наследования незаконнорожденных детей (E. Theod., 36; ср. G. J., V, 5.6; Gains Insidi., 1, 64; см. также Cass. Var., VII, — 40; ср. Lex Salica, XIII, 9. 2); в затруднении развода (E. Theod., 54; ср. G. Th., III, 16; см. также Lex Burg., XXXIV, 3–4)[263]; введении чрезвычайно суровых наказаний за прелюбодеяние (E. Theod., 38–39; 60–64)[264]; в запрещении конкубината (Cass. Var., IX, 18.6–7). Основной задачей при этом являлась охрана интересов законных детой на их наследство и закрепление имущества за семьей (Е. Theod., 23–24; Cass. Var., I, 38). Вместе с тем, укреплялась власть главы семьи (отца и мужа)[265].
Различный уровень общественного развития остготов и других германских племен, разница в условиях и характере поселения на территории империи, большая степень воздействия на остготов римских институтов (в том числе и права) — вот комплекс причин, обусловивших серьезные отличия между эдиктом Теодориха и варварскими правдами других германских народов. Эти отличия нашли свое выражение прежде всего в том, что пережитки родового строя в эдикте Теодориха почти незаметны и не получили никакой апробации закона. Наоборот, борьба с их остатками в жизни остготов и других варваров, поселившихся в Италии, ведется в остготском законодательстве значительно более решительно, чем в варварских правдах. Так, похищение девушки каралось смертной казнью как самого похитителя, так и его сообщников (E. Theod., 17; G. Th., IX, 24. 1.5; Cass. Var., III, 24; 46, 2; Prосоp. BG, III, 8. 12–13, 25)[266]. Салической и Алеманской правдами за похищение устанавливался лишь денежный штраф (Lex Salica, XIII; Lex Alam., tit. L–LIII). Наличие пережитков родового строя у остготов и других варваров сказывалось также и в том, что они часто не желали подчиняться судам и, видимо, среди них еще сохранились обычаи, подобные кровной мести. Остготское законодательство выступает против этих обычаев. Кровная месть запрещалась. Убийство, как и подстрекательство к нему, — наказывалось смертной казнью, а все уголовные дела об убийстве должны были рассматриваться в суде (E. Theod., 99; Paul. Sent. V, 26.1; 23.10–11). Стремясь поднять авторитет судебных властей, остготское правительство настоятельно требовало от варваров, чтобы они подчинялись, наравне с римлянами, решению судей (Cass. Var., III, 17, 24; IV, 10.1; VII, 3.2; VIII, 26). Вместе с тем в эдикт Теодориха были включены, и даже дополнены и развиты, предписания римского права относительно обязанностей судей, направленные на укрепление их власти и в то же время на пресечение злоупотреблений судебной администрации (E. Theod., 1–6). Следует отметить, что в остготском законодательстве в большей степени, чем в законодательстве других германских народов (например, франков), заметна тенденция к усилению роли и значения королевского суда. Таким образом, более строгое упорядочение судопроизводства по римскому образцу, стремление к укреплению судебной власти и введению общих юридических норм, — все это также отличает законодательство остготского государства от варварских правд других германских народов.
В связи со значительным развитием социальной и имущественной дифференциации в период расселения остготов в Италии в остготском законодательстве значительно более определенно, чем в варварских правдах, выражена зависимость между наказанием и социальной принадлежностью виновного и пострадавшего. Бросается в глаза, что эдикт Теодориха в меньшей степени, чем варварские правды[267], заботится о защите личности свободного человека, резче проводит грань не только между свободными и несвободными, но и между богатыми и знатными, с одной стороны, и бедняками, находящимися на низших ступенях общественной лестницы, с другой. Едва ли нужно доказывать, что и это также находится в прямой связи со становлением классовых различий в остготском обществе в условиях значительного воздействия римских социальных институтов.
Для определения общего характера остготского законодательства весьма важно и то, что в законодательных памятниках остготского времени племенные, этнические отличия и различия в положении победителей и побежденных уже в большей степени, чем в некоторых варварских правдах, отходят на задний план. Так, остготы, согласно остготскому законодательству, не имели таких привилегий по сравнению с римско-италийским населением, как, скажем, франки в отношении к галло-римлянам[268]. В заключительной статье эдикта Теодориха, например, особо подчеркивается, что эдикт издан «на благо» всем подданным — как варварам, так и римлянам — и что его предписания в равной степени должны выполняться и римлянами и готами (E. Theod., 155, cf. praef.). Наблюдение за выполнением законов при этом возлагалось на судей, которые обязаны были одинаково сурово карать нарушителей постановлений эдикта, будь то римляне или готы (Е. Theod., 155). Лишь в отдельных случаях в эдикте Теодориха особо оговариваются некоторые привилегии остготской знати и остготских воинов (см. ниже).
Мы видим, таким образом, что эдикты Теодориха и Аталариха и другие законодательные предписания остготских королей по существу лишены племенной исключительности. Они являлись действующим правом для всего варварского и римско-италийского населения страны. Поэтому остготское законодательство являлось не только оформлением (на основе или, точнее, при помощи римских юридических норм) действующего права остготов, но и важным этапом в развитии общеиталийского законодательства. В этом плане особенно интересно проследить, какие новые черты по сравнению с римским правом приобрело законодательство в Италии в период владычества остготов, что было внесено в него под влиянием германского права и какие уже отживающие римские юридические нормы, не отвечавшие более реальным потребностям времени, были отброшены.
Прежде всего, на наш взгляд, влияние германского права на остготское законодательство сказалось не непосредственно, а опосредствовано — через близкие по времени и характеру правовые памятники других германских народов — вестготский Бревиарий Алариха (Lex Romana Visigothorum) и римский закон бургундов (Lex Romana Burgundionum)[269].
Некоторые важные статьи эдикта Теодориха как по своей форме, так и по содержанию весьма близки к Бревиарию Алариха и Римскому закону бургундов. В первую очередь это постановления, касающиеся борьбы с пережитками родового строя, в чем была в равной степени заинтересована как остготская феодализирующаяся знать, так и знать вестготов и бургундов[270].
Из Вестготского и Бургундского законов остготское законодательство заимствовало также ряд установлений, направленных против некоторых преступлений, совершенных рабами; при этом обычно наказания за эти преступления в эдикте Теодориха и Вестготском и Бургундском законах несколько иные, чем в римском праве. Так, постановление против насилия, совершенного рабами, восходит, видимо, к Бревиарию Алариха или общему для него и эдикта Теодориха источнику (E. Theod., 77; Lex R. Visig., 4)[271]. Вместе с тем замена уплаты денежного штрафа за убийство раба передачей хозяину убитого двух других рабов той же стоимости, кажется, тоже заимствована эдиктом Теодориха из германского права (E. Theod., 52). Постановления, регулирующие вопросы, связанные с сельским бытом и защитой прав не только крупных, но и мелких земельных собственников, в эдикте Теодориха также носят следы прямого или косвенного влияния германского права. Так, следуя за Римским законом бургундов, эдикт Теодориха устанавливает более строгое, чем в римском праве, наказание за нарушение границ чужого поля (E. Theod., 104; Lex FL Burg., 55.3)[272]. В статье, строго карающей за поджог дома или виллы, эдикт Теодориха вводит новое (неизвестное римскому праву) различие в наказании не только между рабами и свободными, но и между богатыми и бедными, что, по-видимому, тоже было взято из германского права (E. Theod., 97). Статья эдикта Теодориха о краже скота близка аналогичной статье лангобардского эдикта Ротари, что указывает, конечно, лишь на их общий источник, восходящий к германскому праву (E. Theod., 58; Е. Rot., 343). Привлекает внимание и то обстоятельство, что постановления против возрождения языческих культов и волшебства также взяты из германского нрава (E. Theod., 108; Lex Visig., VI, 2.1.3; cp. Lex Langob. LiuLprand., 84, 85). Подобные примеры прямого или косвенного заимствования из германского права различных постановлений в эдикте Теодориха можно было бы еще умножить. Однако все же надо признать, что пх значительно меньше и они касаются менее важных вопросов, чем заимствования из римского права.
Наряду с рецепцией римского права и подтверждением ряда постановлений германского права, отличительной чертой эдикта Теодориха является самостоятельное изложение многих статей и внесение весьма существенных изменений по сравнению с римским или германским первоисточником. Подобные изменения являлись прямым отражением эволюции, происходившей в общественных отношениях Италии после остготского завоевания.
Изменения коснулись прежде всего системы наказаний. Развитие феодальных отношений в остготской Италии привело к замене наказаний, типичных для рабовладельческого общества (распятие на кресте, отдана на растерзание диким зверям, ссылка в рудники и т. п.), иными наказаниями, характерными для переходного периода от рабовладения к феодализму (сожжение, наказание палками и т. п.)[273]. Большое распространение в остготском законодательстве получили денежные штрафы и возмещение убытков в одинарном или многократном размере[274].
Влияние новых общественных отношений особенно ярко сказывалось в смягчении в остготском законодательстве наказаний за некоторые преступления. Так, за сокрытие и продажу в рабство свободного человека в римском праве люди низкого происхождения карались распятием на кресте или ссылались в рудники, а у знатных конфисковалась половина их имущества; в остготском же законодательстве незнатного человека за подобное преступление наказывали палками и вечным изгнанием, знатного — конфискацией трети имущества и изгнанием на 5 лет (Е. Theod, 83; — Paul. Sent., V, 30 В.1). В эдикте Теодориха было смягчено по сравнению с римским правом и наказание за незаконное присвоение власти при помощи военной силы (militiam confinxerit) — E. Theod., 89 — Paul. Sent., V, 25.12)[275], снята ответственность с наследников за преступления, совершенные их родственниками (E. Theod., 88); в некоторых случаях понижалось материальное возмещение за совершение того или иного преступления (E. Theod., III — G. Th., IX, 17.6). В эдикте вводилась замена денежного возмещения за принятие беглого раба (в 20 солидов) выдачей хозяину другого раба той же стоимости (E. Theod., 84 — G. J., VI, 1. 4).
Однако во многих случаях остготское законодательство даже усилило наказания, причем более суровые, чем в римском праве, репрессии предусматривались главным образом за такие преступления, борьба с которыми приобрела особенно важное значение для остготской знати. Примеры подобного усиления наказаний мы находим в статьях эдикта Теодориха, направленных на укрепление частной собственности, поднятие авторитета судебной власти и пресечение преступлений самих судей, поддержание института наследования имущества, укрепление семьи и т. п.[276]
Таким образом, по своей системе наказаний остготское законодательство отличалось как от римского, так и варварского — германского права. Однако все же ближе оно стояло к римскому праву, из которого почерпнуло многие виды наказаний, отбросив наиболее унизительные, связанные с обычаями и понятиями рабовладельческого общества. От варварских правд, как и от всех других известных нам памятников того времени, эдикт Теодориха отличается также и тем, что в нем не упоминается о вирах за убийство, столь характерных для того этапа исторического развития, общественные отношения которого и нашли свое отражение в системе права варварских правд[277].
Во многих случаях, даже заимствуя откуда-нибудь то или иное постановление, остготские законодатели и, в частности авторы эдикта Теодориха, вносили довольно существенные изменения в формулировки этих постановлений[278].
Но особенно большой интерес представляют, конечно, те статьи эдикта Теодориха, которые полностью или частично являются нововведением остготского правительства и не заимствованы ни из римского, ни из германского права.
Совершенно оригинальны статьи эдикта Теодориха о положении готов и союзных им варваров в Остготском королевстве. Отметим прежде всего, что, хотя, как мы уже говорили, эдикт Теодориха и не противопоставлял варваров-завоевателей местному населению, как это имело место в законодательстве многих других варварских государств, все же некоторые привилегии остготов он фиксировал. Так, в эдикт Теодориха бы до включено постановление, являющееся нововведением остготского законодательства: оно предоставляло возможность варварам, три раза не явившимся в суд по вызову судьи во избежание проигрыша тяжбы и наказания оправдать свою неявку. Для этого они должны были или подтвердить показаниями свободных и знатных свидетелей, что они не явились в суд, задержанные силой (auclorilalo pulsatami), или выставить поручителя из числа «длинноволосых» (cappilali, — т. е. из числа готов)[279], который мог быть вместо них вызван в суд (E. Theod., 145). Несомненной привилегией готов являлось и их право составлять завещания но только дома, но и в военных лагерях (правда при редактировании этой статьи эдикта его авторы использовали одно из постановлений римского права, но внесли в него существенные дополнения) (E. Theod. 32 — Dig. XXIX, 1.1).
Нововведения эдикта Теодориха относительно положения готов не сводятся, однако, лишь к предоставлению им некоторых привилегий. Они коснулись и ограничения самоуправства «могущественных варваров», и прежде всего запрещения им захватывать чужое имущество (Е. Theod., 34, 43–44). Кроме того, эдикт Теодориха ввел и другое ограничение произвола остготской знати: он предписывал особо важные дела передавать в королевский суд, которому должны были беспрекословно подчиняться все готы и римляне (Е. Theod., 10, 155). Цель этих нововведений состояла в том, чтобы поднять авторитет центральной власти; вместе с тем они отражали и феодализационные тенденции в Остготском государстве, проявившиеся в росте власти землевладельческой остготской и римской знати в провинциях Италии.
Новые тенденции, свойственные законодательству других германских народов и непосредственно связанные с некоторым ростом свободного землевладения и политического влияния остготских воинов, нашли выражение в нововведениях эдикта Теодориха, затрагивающих вопрос о гарантиях неприкосновенности личности свободного человека. Так, вполне самостоятельными, как мы уже упоминали, являются предписания эдикта, запрещающие под страхом смертной казни арест свободного человека без приговора судьи (E. Theod., 8–9). Но как уже говорилось выше, эти тенденции в остготском законодательстве выражены значительно слабее, чем-в варварских правдах, что объясняется не только более интенсивным влиянием римского права, но и большим развитием социальной и имущественной дифференциации среди готов.
Наряду с защитой прав свободных граждан в эдикт Теодориха были внесены существенные нововведения, коснувшиеся положения зависимого населения Италии. Это, как мы видели, выражалось прежде всего в предписании эдикта, разрешавшем землевладельцам продавать без земли своих сельских рабов и колонов-оригинариев или переводить их в город (E. Theod., 142).
Остготское законодательство пополнило правовые нормы Италии и самыми суровыми санкциями против народных восстаний (Е. Theod., 107) и других проявлений социального сопротивления народных масс.
Для общей характеристики остготского законодательства очень показателен тот факт, что некоторые устаревшие установления Поздней Римской империи, тормозившие дальнейшее развитие общества по пути феодализма, были так видоизменены в Остготском государстве, что из них исключались наиболее вредные пережитки рабовладельческого строя. В эдикте Теодориха это коснулось в первую очередь постановлений относительно муниципального землевладения и положения куриалов. Борьба за укрепление новых форм землевладения была связана с борьбой против умирающей муниципальной собственности как особой формы собственности рабовладельческой. Поэтому немудрено, что в эдикт Теодориха постановления римского права о муниципальном землевладении и положении куриалов были внесены с такими изменениями, которые фактически помогали хотя бы частичному уничтожению наиболее тягостных пут, мешавших превращению муниципального землевладения в свободно отчуждаемую собственность (аллод). И хотя политика остготского правительства в отношении куриалов, как мы знаем, не отличалась последовательностью и при преемнике Теодориха Аталарихе была сделана попытка законсервировать куриальное землевладение, однако, остготское законодательство и в этом отношении отразило борьбу новых феодализационных тенденций против пережитков рабовладельческого строя. Устраняя наиболее отрицательные черты имперских конституций IV–V вв., отражавших судорожные попытки рабовладельцев спасти оплот рабовладельческого строя — муниципальное землевладение, остготское законодательство тем самым расчищало путь для развития новых феодальных отношений. Этому отнюдь не противоречит то, что само рабовладение не только не отменялось, но даже в известной степени укреплялось остготским законодательством, поскольку новая феодализирующаяся остготская и римская знать еще получала, как мы видели, экономические выгоды от использования труда рабов.
Обобщая все сказанное выше, мы можем утверждать, что остготское законодательство, порожденное переходным временем разрушения рабовладельческого и становления феодального строя, соединяло в себе черты общественных отношений и правовых институтов двух миров — разлагающегося рабовладельческого и рождающегося феодального. Сохраняя еще в большом числе родимые пятна старого общества, оно в то же время имело некоторые прогрессивные черты, помогающие оформлению новых социально-экономических и политических отношений, освобождению от пережитков прошлого. Вместе с тем само введение этого законодательства в свою очередь воздействовало на общественные отношения, являясь немаловажным стимулом дальнейшего развития Италии по пути феодализма.
§ 3. Налоги и налоговое обложение в Италии после остготского завоевания
Синтез общественных отношений остготов и римлян, нашедший столь яркое выражение в государственном устройстве и в праве Остготского королевства, наложил свой отпечаток и на систему налогового обложения, введенную в Италии после остготского завоевания. И хотя остготская знать и остготское правительство использовали в своих интересах сложную и налаженную фискальную машину римского государства[280], однако и в сфере налогового обложения, как и в других областях социально-экономических и политических отношений в Италии в период остготского владычества, появились новые черты, порожденные самой жизнью. Произошли довольно существенные изменения в способах раскладки и взимания налогов и даже в принципах самого обложения.
Основным налогом с сельского населения Италии по-прежнему оставался поземельный налог, вновь именуемый tributum[281]. Но в принципах обложения этим налогом произошли важные изменения, вызванные новыми отношениями, порожденными завоеванием и сложной политической ситуацией, сложившейся в завоеванной стране.
Влияние общественных отношений варваров-завоевателей сказалось прежде всего в том, что остготы, так же как вестготы и франки, ранее не знавшие налогов у себя на родине, и после переселения в Италию, не подлежали обложению[282] поземельным налогом за полученные ими по разделу участки земли (sortes). В связи с этим фактически был введен новый принцип обложения: римские посессоры должны были платить налоги в казну, а готы (получившие треть их земель) — нести военную службу и охранять государство от нападений внешних врагов.
Об освобождении остготов от поземельного налога свидетельствует ряд источников. Так, в приводимой у Кассиодора formula honoratis possessoribus et curialibus civitatis Neapolitanae остготский король Теодорих говорит, что римляне платят ему налоги (tributa quidem nobis annua devotione persolvit), в то время как готы исполняют его приказы и защищают римлян от набегов врагов (ab incursantium pravitate defendat. — Cass. Var., VI, 24.1). В другом документе, тоже сохраненном «Вариями», король Аталарих призывал готов не захватывать имущества их соседей — римлян, «поскольку вас и земли собственные питают и служба наша, помощью божьей, обогащает» (cum vos et sortes alant propriae et munera nostra, domino juvante, ditificent. — Cass. Var., VIII, 26. 4). В том же послании Аталарих убеждает готов-воинов, что в их собственных интересах не посягать на имущество римлян, поскольку те платят налоги в королевскую казну, из которой готы получают свою донативу. Захват готами имущества римлян может вызвать их недовольство и отказ от уплаты налогов. А ведь когда римляне спокойны, они вносят налоги, пополняют казну и благодаря этому король может увеличивать донативу готам (quia vobis proficit, quod Romani quieti sunt, qui dum aeraria nostra ditant, vestra donativa multiplicant. — Cass. Var., VIII, 26. 4). Да и вообще трудно представить, чтобы готы-завоеватели сразу после завоевания и в первые годы после расселения в Италии могли смириться с бесправным положением, подобным положению римских посессоров-трибутариев (Cass. Var., V, 14; IX, 5; XII, 10), и подчиниться вымогательствам сборщиков податей и куриалов из местного покоренного населения.
Однако встает вопрос, не противоречит ли приведенным выше данным об освобождении от поземельного налога (за sortes) воинов-остготов известия того же Кассиодора о том, что готы иногда, так же как и римляне, платили налоги?
В «Вариях», действительно, имеются два документа, которые говорят об обложении готов налогами. В одном из них сказано, что остготское правительство поручало государственным чиновникам проверить донесения куриалов города Адрианы, сообщавших что богатые готы их округи отказываются платить налоги и перекладывают их на неплатежеспособных бедняков (tenues. — Cass. Var., I, 19). Второй документ содержит приказ Теодориха сайону Гезиле потребовать от готов, живущих в Пицене и Тусции, уплаты налогов, которые они обязаны были платить (Cass. Var., IV, 14)[283].
Но это мнимое противоречие, содержащееся в источниках, на наш взгляд, можно разрешить, если учесть те изменения, которые произошли в поземельных отношениях в Италии и в положении как готов-завоевателей, так и римских посессоров уже после завершения официального наделения остготов землей. Выше было показано, что остготская знать не только не удовлетворилась полученными ею по разделу участками земли, но уже вскоре после окончательного завоевания Италии стала энергично приобретать земли римских посессоров. Несомненно, что, если бы и эти вновь приобретенные остготскими землевладельцами у римских посессоров земли также освобождались от налогов, как и sortes готов, казна потеряла бы многих своих прежних налогоплательщиков и понесла бы значительные убытки. Поэтому, не желая терять доходы, остготское правительство следовало новой системе, изложенной им в ряде документов: если земля переходила от лица, обязанного платить налоги, к лицу, от них освобожденному, то вместе с землей к новому владельцу переходила и обязанность вносить налоги При этом из налоговых списков должны были вычеркиваться имена старых владельцев и заменяться именами новых (Маr. 82–83 — Tjadеr, 10–11; Cass. Var. I, 19; II, 24; IV, 14).
Но новые владельцы-готы, освобожденные от tributum за свои sortes, не желали, видимо, платить налоги и за эти вновь приобретенные ими земли. Особенно упорно этому сопротивлялась остготская знать, которая стремилась заставить римских посессоров по-прежнему платить налоги с земель, фактически уже перешедших в ее руки (Cass. Var., I, 19). Опасаясь полного разорения римских землевладельцев и прекращения налоговых поступлений в казну, остготское правительство пресекало подобные злоупотребления остготской знати, заставляя готов платить налоги с вновь захваченных ими в Италии земель[284].
Сопротивление остготской знати, да и рядовых воинов было столь сильным, что правительство принуждено было объявить, что за уклонение готов от уплаты установленных налогов оно будет проводить конфискацию земель, подлежащих обложению (Cass. Var., IV, 44).
Таким образом, мы видим, что освобождение от налогов касалось в Остготском государстве только тех земельных участков, которые готы получили по разделу при условии несения за них военной службы. С тех же земель, которые новые завоеватели приобрели в Италии уже после раздела, покупая или захватывая их у римских посессоров, они обязаны были вносить налоги в казну. Тем самым у остготов, так же как у вестготов и франков был проведен в жизнь принцип освобождения от налогового обложения участков земли, дарованных за выполнение воинской повинности, принцип, получивший в дальнейшем столь широкое распространение в связи с развитием феодализма[285].
Освобождение от уплаты налогов за воинские участки являлось привилегией лишь самих победителей — остготов; другие варварские племена, поселившиеся на территории Западной Римской империи еще до остготского завоевания и называемые в источниках antiqui barbari, платили налоги и несли различные государственные повинности так же, как и римские посессоры. При этом защита границ, ранее поручавшаяся этим варварам, была передана теперь исключительно готам (Cass. Var., III, 24; V, 14).
В Остготском королевстве предоставление налоговых привилегий было тесно связано с социальной политикой остготского правительства, что особенно отчетливо проявилось в его отношении к сенаторскому сословию. В первые годы существования Остготского королевства, когда остготское правительство особенно заигрывало с римским сенатом и высшей аристократией, оно если официально и не признало полного освобождения сенаторского сословия от налогов[286], то во всяком случае смотрело сквозь пальцы на попытки сенаторов уклониться от их уплаты. Несколько позднее, когда отношения правительства с сенаторской аристократией начали уже портиться, правящие круги остготской знати перешли к некоторому ограничению злоупотреблений сенаторов и в области налогового обложения. Так, в 507/511 г. остготское правительство потребовало от римского сената принять меры к немедленной уплате сенаторскими фамилиями их задолженности по налогам[287]. В особом послании Теодориха к римскому сенату указывается, что сенаторы не только не заплатили в установленный срок налогов, но всячески стремились совсем уклониться от их уплаты, переложив их на бедняков (tenues). Куриалы, отвечавшие своим имуществом за сбор налогов, были не в силах заставить влиятельных сенаторов платить и несли большие убытки. Стараясь избежать собственного разорения, куриалы под нажимом сенаторов заставляли бедных посессоров вносить налоги, не уплаченные знатными землевладельцами. Опасаясь полного обеднения налогоплательщиков, остготское правительство стало требовать налоги с самих сенаторов. Сенаторам предоставлялось, однако, право выбора: или уплатить налоги куриалам в провинциях через своих прокураторов в установленные три срока, или внести их в один прием в казну викария Рима (Cass. Var., II, 24). Еще позднее, во время гото-византийской войны, когда отношения остготского правительства с римским сенатом окончательно испортились, Тотила, видимо, пошел даже на полную отмену каких бы то ни было налоговых привилегий сенаторского сословия Италии.
Итак, налоговая политика остготского правительства по отношению к высшей аристократии Италии изменялась в зависимости от изменения их политических взаимоотношений и прошла путь от признания налоговых привилегий сенаторского сословия к их отмене.
Основными плательщиками поземельного налога в Остготском государстве были римско-италийские землевладельцы (possessores).
Некоторые посессоры сами обрабатывали земли и платили налоги; более же богатые, использовали труд рабов и колонов, которые выполняли в их пользу различные повинности, и платили за пользование землей деньгами или натурой; налоги в таком случае фактически вносили зависимые люди.
Размеры поземельного налога при готах определялись согласно существовавшему ранее обычаю (Cass. Var., VII, 20–21; IX, 10, 12; XI, 35–36) и, как правило, не превышали уровня, установленного в правление Одоакра (Cass. Var., IV, 38). К сожалению, кроме этих общих сообщений Кассиодора до нас не дошло никаких данных о том, как проводилась оценка имущества налогоплательщиков при установление суммы tributum[288]. Но несомненно, что в сохранявшуюся в Италии до готов диоклетиановскую систему исчисления jugatio-capitatio были внесены какие-то существенные изменения, ибо как совершенно правильно отметил еще П. Виноградов, ст. 142 эдикта Теодориха неизбежно должна была привести к «разложению» этой системы[289].
Налоги, в том числе поземельный, уплачивались, как правило, в три срока (trina illatio) — 1 января, 1 мая и 1 сентября каждого года (Cass. Var., II, 24.4; XII, 7.3; XII, 2.5; XII, 16.3). В виде исключения налогоплательщикам иногда разрешалось вносить их в один прием (Cass. Var., II, 24.4).
Общее исчисление налогов с каждой податной единицы (указанной в податных списках) производилось, как и в Римской империи, в денежном выражении — в солидах (Cass. Var., VII, 45; XI, 39). Вносился поземельный налог не только деньгами, но и натурой. К сожалению, каких-либо прямых данных о соотношении натуральных и денежных платежей в нашем распоряжении не имеется. Поэтому мнение некоторых историков, считающих, что в Италии как при Одоакре, так и в период владычества остготов поземельный налог, подобно другим налогам, взимался преимущественно в деньгах[290], не может быть признано доказанным. Оно опирается не столько на факты, сколько на общеметодологические воззрения этих историков.
Правда в «Париях» есть документы, свидетельствующие, что в отдельных случаях остготское правительство переводило некоторые натуральные повинности в денежные. Но анализ этих документов показывает, что это делалось обычно по политическим соображениям. Известно, например, что в середине 30-х годов VI в. правительство уступило настойчивым просьбам посессоров Лукании и Бруттия и разрешило им вместо натуральных поставок скота для населения города Рима вносить ежегодно денежный взнос в 1000 солидов [с единицы обложения?] (Cass. Var., XI, 39)[291]. До этого налогоплательщики этих провинций обязаны были сами пригонять скот в Рим и сдавать его по весу государственным чиновникам. Понятно, что доставка скота на столь большое расстояние приносила налогоплательщикам значительный ущерб, ибо скот в дороге терял в весе, а нередко и погибал; естественно, что налогоплательщики, желая избавиться от этой тяжелой повинности, просили правительство перевести натуральные поставки в денежные. Остготское правительство знало, несомненно, обо всех этих фактах и раньше, но приняло во внимание жалобы налогоплательщиков только тогда, когда уже ожидалось нападение византийцев (а может быть, даже уже и в начале войны)[292] и когда необходимо было улучшить отношения с населением юга Италии.
Натуральные поставки нужны были остготскому правительству прежде всего для снабжения продуктами больших городов Италии, таких, как Рим и Равенна[293], а также воинских гарнизонов, расположенных в пунктах, удаленных от мест постоянного поселения готов-воинов. За счет этих поставок остготское правительство делало запасы, необходимые для снабжения армии в случае войны. Какая-то часть натуральных налогов шла, на выдачи жалования натурой представителям администрации, а возможно, и на содержание королевского двора в дополнение к тому, что правительство получало с домениальных владений.
Постоянно нуждаясь в продовольствии, остготское правительство заимствовало из римской фискальной системы практику проведения принудительной скупки хлеба и других съестных припасов (coemptio)[294]. По мнению некоторых ученых, в частности Г. Гейсса, coemptio проводилась в остготской Италии даже более регулярно, нежели в Восточной Римской империи, где она представляла собой экстраординарную повинность[295]. В Италии первоначально принудительная поставка продуктов была повинностью землевладельцев. Хотя по закону стоимость натуральных взносов, сданных посессорами государству в счет coemptio, должна была вычитаться из их основных налоговых платежей, но это предписание не приносило реального облегчения налогоплательщикам, поскольку поставки по coemptio были зачастую больше, чем взносы по tributum (Рrосоp. H. а., XXII, 17–19).
Обременительность принудительных закупок привела к тому, что с начала VI в. в провинциях Италии, в частности в Апулии и Калабрии, развернулась борьба между землевладельцами и купечеством из-за того, кому выполнять принудительные закупки продуктов в пользу государства. Землевладельцам Апулии и Калабрии удалось добиться освобождения от проведения coemptio посредством внесения ежегодной прибавки к поземельному налогу (superindictitium titulum). Иными словами, они откупились этой прибавкой к основному налогу (tributum) от тягот принудительной скупки. Проведение принудительных закупок было теперь поручено купцам этих провинций. Так, в одном из посланий Кассиодора, датируемом 507–511 гг., идет речь о купцах Апулии и Калабрии, которые опасаются злоупотреблений при взимании coemptio и просят засчитывать сдаваемый ими хлеб в счет их денежных повинностей, «дабы с них вторично не взыскивались солиды» (Cass. Var., II, 26.2). В другом послании, относящемся к этому же времени, упомянуты купцы Сипонта, разоренного вражеским нашествием: они получают на два года освобождение от проведения coemptio (Cass. Var., II, 38.2). По-видимому, в дальнейшем италийское купечество, стремясь избавиться от выполнения этой обременительной повинности, добилось того, что принудительная поставка продуктов вновь была возложена на землевладельцев, причем одновременно сохранялась и введенная ранее прибавка к их поземельному налогу (Pragm. Sane., 26)[296].
Помимо сохранения основных римских налогов, в остготской Италии были введены некоторые новые налоги, появившиеся в результате перемен, происшедших в социально-экономической жизни страны.
Так, раздел земель между остготами и римлянами, как мы видели, породил совершенно особый налог, получивший то же название — терции (tertiae), что и наделы готов, выделенные им из владений римлян. Относительно этого налога в «Вариях» Кассиодора сохранилось два документа.
В первом из них король Теодорих, обращаясь в 507/511 г. к префекту претория Фавсту, разрешает жителям одного местечка в Италии, названным в письме каталиенцами, выплачивать то, что они вносили в качестве терций (genere tertiarum) каждый год единой суммой (in tributaria summa), чтобы потом сверх этой части (super bac parte) налогов с них не требовали бы ничего лишнего (Cass. Var., I, 14). Весьма характерно, что каталиенцы просили короля не только разрешить им вносить всю сумму терций в один прием, но и уничтожить само название этого налога, которое, по-видимому, как правильно заметил П. Виноградов, напоминало о возможности экспроприации оставшейся у старых хозяев трети земли, за которую они вносили этот налог[297]. Король удовлетворил просьбу каталиенцев и мотивировал свое решение следующим образом: «Разве важно, под каким названием посессор вносит (налог), лишь бы платил не меньше, чем следует. Так мы уничтожили и подозрительное для них название терции (suspectum tertiarum nomen) и устраняем нашей милостью наглость домогающихся» (Cass. Var., I, 14.2).
Второй документ, касающийся терций-налога, представляет собой письмо Теодориха посессорам, дефензорам и куриалам Тридентской городской общины от 507/511 г. В этом послании говорится, что по милости короля арианский священник гот Бутилан получил на территории Тридентской городской общины в качестве королевского пожалования часть (sors) какого-то земельного владения. В связи с этим теперь король предписывает: «…за эту долю (sors), которую мы дали нашей щедростью (nostra largitate) пресвитеру Бутилану, никто не должен платить по налоговому исчислению (fiscalis calculi functionem), но знайте, что из ваших выплат терций (de tertiarum illationibus vobis) должно быть снято то количество солидов, которое приходится на это дарение (praestatio)» (Cass. Var., II, 17).
Таким образом, из этого документа видно, что реальное выделение из владения римлян надела готу влекло за собой снятие той денежной повинности, которую платил за этот участок прежний владелец. И наоборот, сохранение всего имения римлянина без раздела приводило к обязанности уплачивать за оставшуюся часть имения особый денежный налог-терции в пользу остготского правительства. Чему же равнялся этот новый налог-терции? Исходя из его названия, многие ученые предполагали, что он равнялся трети общего дохода имения[298]. Однако нам это кажется мало вероятным, поскольку, во-первых, уплата в качестве дополнения к существующим налогам еще трети всего дохода имения была непомерно тяжелой повинностью, введение которой неминуемо должно было вызвать недовольство налогоплательщиков; между тем, как мы видели, налогоплательщики не просили правительство отменить самое эту повинность, а лишь изменить порядок ее уплаты и уничтожить название (Cass. Var., I, 14). Во-вторых, определение суммы этих платежей как трети всего дохода владения потребовало бы составления податных списков на совершенно иных принципах, чем это делалось при обложении tributum, и было бы очень обременительным для фискального аппарата. Скорее всего, на наш взгляд, терции-налог представляет собой уплату не трети дохода, а дополнительной трети поземельного налога с данного владения. При таком объяснении делается понятным, почему налогоплательщики не протестуют против самого этого налога, поскольку в этом случае им было выгоднее заплатить денежный взнос, чем выделять треть земли готу.
Итак, терции — это денежный налог, платимый римскими посессорами, земли которых не подверглись реальному разделу: за сохранение трети земельных владений они должны были вносить дополнительную треть поземельного налога в казну. Однако, конечно, скудость данных источников не позволяет окончательно разрешить этот вопрос[299]. Еще более туманны и неопределенны сведения источников о другом налоге, существовавшем в остготском государстве и носившем название bini et terni. И хотя об этом налоге в «Вариях» Кассиодора сохранилось четыре документа, конкретных сведений о нем мы можем оттуда почерпнуть очень мало[300].
Прежде всего из документов явствует, что налог, вносимый в качестве binorum et ternorum titulos, представлял собой какие-то натуральные поставки, поскольку сказано, что он уплачивался в установленном количестве (solemnis quantitas, omnis quantitas. — Cass. Var., VII, 20, 21, 22). Этот налог платили, согласно древнему обычаю (Cass. Var., VII, 20), землевладельцы-посессоры, провинциалы (possessores. — Cass. Var., VII, 22; provinciales. — Ibid., VII, 20). Налог взимался с их земельных владений (…sic tamem, ut nec aerarium nostrum aliquid minus a consuetudine percipiat, nec possessor supra modum possessionis exsolvat. — Ibid., VII, 22). Налог собирался в провинциях и к определенному сроку (в календы марта) пересылался в казну комита священных щедрот (comes sacrarum largitionum. — Cass. Var., III, 8.2; VII, 20–22). В приведенных у Кассиодора документах говорится о том, что остготское правительство вводит новый порядок сбора этого налога. Если раньше — до издания этих формул — он собирался правителями провинций (iudices) и их оффициями, то теперь (поскольку они не справились со своими обязанностями и происходила задержка в уплате этого налога) в провинции посылались особые чиновники — скриниарии (казначеи) королевской канцелярии, которые вместе с правителями провинций и должны были взимать этот налог (Cass. Var., VII, 20–22). Иными словами, остготское правительство брало теперь под особый контроль взимание этого налога. Сохранившиеся документы, на наш взгляд, не дают возможности окончательно установить характер и происхождение налога bini et terni. Они позволяют лишь прийти к заключению, что это была особая натуральная повинность, уплачиваемая землевладельцами провинций Италии в казну комита священных щедрот (последнее, кстати сказать, указывает на невозможность отождествлять этот налог с поземельным, который уплачивался в казну префекта претория).
Кроме налогов с сельского населения, в остготской Италии взимались сборы с купцов за право торговли (aurum negotiatorum. — Cass. Var., II, 26, 30) налог с торгового оборота (siliquaticum), равный 1/24 с каждого солида проданного товара (Cass. Var., II, 4,26, 30; III, 25–26; IV, 19; V, 31), монополии — налоги с купцов, имеющих монопольное право торговли каким-либо видом товаров (Cass. Var., II, 4, 26, 30) и др. Кроме того, с населения взимались экстраординарные поборы, связанные с разъездами и содержанием чиновников (Cass. Var., XI, 36, 38; XII, 15) и с расходами на армию и флот.
В период правления остготов были осуществлены, кроме указанных выше, еще некоторые изменения в области раскладки и взимания поземельного и других налогов[301]. Так, в отличие от Восточной Римской империи, уменьшение налога с земель одного налогоплательщика (вследствие ли льгот или запустения земли) не влекло за собой перекладки недостающей суммы на соседей (Cass. Var., VII, 45; ср. II, 17). В дальнейшем, после завоевания Италии византийцами, введение ими системы прикидки (эпиболэ) должно было поэтому быть для налогоплательщиков особенно тягостным. Однако у нас нет оснований идеализировать налоговую систему Остготского государства, как это делают некоторые буржуазные ученые[302]. Остготское правительство прибегало, как и римские императоры, к практике надбавок (superindictiones) к установленным налогам (Cass. Var., I, 26; V, 14); строго запрещало даровать отсрочку по уплате налогов (Cass. Var., III, 8; XI, 7; XII, 2.10); отказывалось слагать с налогоплательщиков недоимки (Cass. Var., XII, 2.16), за исключением экстренных случаев, подобных стихийным бедствиям или нашествию врагов (Cass. Var., III, 32; IV, 50; XII, 7.28).
Попытки королевской власти увеличить налоги вызывали самое решительное сопротивление населения. Как только правительство объявляло о повышении ранее установленных налогов, тотчас вспыхивали народные волнения. Остготское правительство в подобных случаях принуждено было идти на уступки народным массам и вновь понижать сумму подати (Cass. Var., IV, 38). Кассиодор указывает на причины подобного поведения правительства. Он усматривает их в том, что народные волнения, вызванные повышением налогов, были для правительства опаснее потери доходов (Cass. Var., IV, 38)[303].
Но наряду с многочисленными демагогическими призывами к чиновникам фиска не грабить население и не обременять налогоплательщиков незаконными поборами (Cass. Var., XII, 2.5), наряду с прославлением щедрости остготских правителей, дарующих различные льготы плательщикам податей (Cass. Var., XII, 28.1), остготское правительство во многих рескриптах и посланиях подчеркивало, что первейшей обязанностью подданного является уплата податей, и только аккуратным внесением налогов он может заслужить похвалу государя (Cass. Var., XI, 7.1–2; XII, 16.1–2). Оно указывало, что сила и могущество государства зиждется прежде всего на государственных налогах, а забота о регулярном поступлении налогов является важнейшей обязанностью всех правителей (Cass. Var., XII, 16.1). Правительство требовало точной уплаты налогов и отменяло все отсрочки по их взносам (Cass. Var., XI, 7.3–4; XII, 2.5–6). Остготское правительство требовало от правителей провинций точных сведений о количестве налогов и неукоснительного их взимания под угрозой штрафа (Cass. Var., XII, 2.6; 16.4). За несвоевременный сбор налогов правительство угрожало всем наместникам провинций и провинциальным судьям самыми строгими карами, вплоть до возмещения несобранных налогов из их состояния (Cass. Var., XII, 16.4), и предупреждало, что за ними самими правительство установило самый бдительный надзор (Cass. Var., XI, 7. 4–5). Одновременно оно обещало награды тем, кто точно выполнит все его предписания и обеспечит сбор налогов (Cass. Var., XI, 7.5).
Для обеспечения взимания податей остготское правительство посылало в помощь наместникам провинций солдат, которые должны были «воздействовать» на налогоплательщиков (Cass. Var., XI, 7.5; XII, 2.6; 16.4). При этом оно лицемерно убеждало правителей воздерживаться от насилий: «Итак, действуйте, — писал Кассиодор, — но пусть до меня скорее доходят похвалы вам, чем жалобы на вас» (Cass. Var., XI, 7.5).
Таким образом, несмотря на то, что остготское правительство иногда принуждено было лавировать и идти на некоторые уступки населению, основной целью его налоговой политики, конечно, оставалось стремление к полному обеспечению самыми строгими мерами неукоснительного получения всех налогов с подвластного ему населения Италии.
О тяжести налогового бремени и суровости фискальных требований остготского правительства свидетельствует то, что правительство строго предписывало лишать участка земли и хижины (casa) тех землевладельцев, которые не могли уплатить государственные подати (Cass. Var., IV, 14).
В Остготском королевстве не исчезла и старая язва римского общества — злоупотребления и различные вымогательства со стороны чиновников фиска. По данным Кассиодора, римские сборщики податей (exactores и susceptores) сохранили свои старые методы ограбления населения (Cass. Var., II, 24; XII, 8). В королевскую курию постоянно поступали жалобы жителей различных провинций на нестерпимые вымогательства и грабежи налоговых сборщиков[304]. Особое внимание привлекают свидетельства Кассиодора о злоупотреблениях чиновников фиска (censitores и peraequatores) при составлении ценза. Подкупленные крупными землевладельцами, эти чиновники неверно оценивали имущество налогоплательщиков, перекладывая бремя налогов с земель могущественных лиц на владения мелких собственников (Cass. Var., V, 14; XII, 10). Эти злоупотребления были столь вопиющими и влекли столь опасные последствия, что остготское правительство было принуждено иногда поручать оценку имущества налогоплательщиков высшим государственным чиновникам и контролировать их. С этой же целью эдикт Теодориха настоятельно требует, чтобы сборщики податей обязательно выдавали налогоплательщикам расписки с точным указанием суммы взысканного с них налога (E. Theod., 144; Cass. Var., IV, 38; IX, 10; XII, 2.14). Подобные расписка должны были выдаваться на имя собственника тех владений, которые подлежали обложению государственными податями. И случае утайки собранных средств сборщики податей были обязаны уплатить собственнику земли в четырехкратном размере ту сумму, которая, как он докажет на суде, была незаконно с него взыскана (E. Theod., 144; С. Th., XII, 6.18; XIII, 11.8; Nov. Valent. III., 1.3).
При сборе налогов запрещалось применять неверные меры и вес (E. Theod., 149). Жалобы на притеснения налоговых сборщиков поступали к остготскому правительству как со стороны населения Италии, так и со стороны жителей других провинций, временно входивших в состав Остготского государства[305]. Все эти вымогательства, естественно, вызывали, сопротивление народных масс. Итак, заканчивая рассмотрение вопроса о налоговой системе в Остготском государстве мы можем прийти к следующим выводам: в период владычества остготов старая фискальная машина рабовладельческого государства хотя и не была еще полностью разрушена, но уже претерпела существенные изменения. Римскую налоговую систему неуклонно подтачивали как развивающиеся новые общественные отношения и новые порядки, принесенные варварами, так и упорное сопротивление народных масс, выступавших против существования старой фискальной машины.
Общая натурализация хозяйства Италии повлекла за собой увеличение удельного веса натуральных повинностей по сравнению с денежными. Увеличение числа свободных крестьян и отмена строгого прикрепления колонов к земле подрывали основы римской системы обложения поземельным налогом, который все больше и больше платился согласно обычаю, а не точному исчислению имущества налогоплательщика.
Все сказанное свидетельствует о том, что и в фискальную систему мало-помалу стали проникать новые влияния, знаменующие переход к феодальному строю.