Завоевание Италии византийскими войсками и политика Византии в завоеванной провинции
Глава I.Первый период войны Византии с остготами в Италии (535–540)
§ 1. Внутренняя и внешняя политика Остготского государства в 526–535 гг. Разрыв между Восточной Римской империей и Остготским королевством
Охлаждение между Остготским государством и Восточной Римской империей началось еще в последние годы правления короля Теодориха.
Его расправа с вождями аристократической оппозиции в Риме, тесно связанной с константинопольским двором и лелеявшей надежды на помощь империи в борьбе с остготами, была крайне неприятна византийскому правительству. Ведь недаром историограф Юстиниана Прокопий в своем официальном труде расценивает казнь Боэция и Симмаха как тяжкое преступление Теодориха (Рrосоp. BG, I, 1.32–39). Византийский историк стремится показать, что Теодорих якобы раскаялся в этом преступлении перед своей смертью, будто бы и вызванной горем по поводу гибели столь благородных мужей[360].
Совершенно очевидно, что подобная, явно тенденциозная оценка конфликта короля Теодориха с римской аристократией скорее всего отражала официальную точку зрения константинопольского правительства. В трудах писателей, являвшихся сторонниками сближения остготов и римлян, в частности в произведениях Иордана и Кассиодора, также подчеркивается раскаяние Теодориха по поводу разрыва с римской аристократией. Иордан, например, утверждал, что накануне своей смерти Теодорих якобы понял необходимость улучшения отношений с римским населением Италии и восстановления союза с Восточной Римской империей. Почувствовав приближение смерти, рассказывает Иордан, Теодорих созвал вождей готов и первых лиц готского племени и провозгласил королем своего внука Аталариха. Этим вождям он повелел, «чтобы они охраняли и берегли короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора восточного — храня всегда мир с ним и его благосклонность — почитали (вторым) после бога» (Iоrd. Get., 304; ср. Rom., 367). Кассиодор, деятельный проводник проримской политики и советник наследницы Теодориха, королевы Амаласунты, также подчеркивал, что проводимая этой правительницей политика сближения с Восточной Римской империей была продолжением политики ее отца (Cass. Var., VIII, 1). Тем самым Кассиодор стремился подкрепить правильность политической линии правительства Амаласунты ссылкой на авторитет короля Теодориха. К сожалению, до нас не дошли источники другой политической ориентации, и мы лишены возможности проверить правильность этих сведений, вызывающих некоторые сомнения из-за их ярко выраженной политической тенденциозности.
Но если даже и сомнителен новый поворот политики Теодориха в сторону сближения с империей, то несомненно, что подобное изменение политической ориентации весьма ярко проявилось с первых шагов деятельности остготского правительства тотчас же после его смерти, последовавшей 30 августа 526 г.
Официальным преемником Теодориха был его малолетний внук Аталарих, но фактически власть перешла в руки матери Аталариха, дочери Теодориха Амаласунты (Рrосоp. BG, I, 2.3; lord. Rom., 367; Get., 305).
К этому времени Амаласунте было всего лишь. 28 лет. Но единодушному мнению современников, она сочетала необычайную красоту и пленительную женственность с умом, энергией и решительностью зрелого мужа. Дочь Теодориха еще в юности получила прекрасное по тому времени образование, свободно владела греческим и латинским языками[361].
Верный помощник и постоянный советник Амаласунты Кассиодор восторженно восхваляет добродетель и благочестие новой правительницы. «В решениях находчива, в речах торжественно одержана», — такой предстает Амаласунта в описаний ее панегириста (Cass. Var., X, 4.6; ср. Var., XI, 1). Нет сомнения, что похвалы, расточаемые Кассиодором остготской королеве, выражали не только льстивое преклонение царедворца перед могуществом ее власти, но и одобрение ее проримской политики и политической ориентации на союз с римской знатью.
Для характеристики проримской ориентации новой правительницы Италии весьма показательны хвалебный тон и ярко выраженная симпатия, с какими говорит о ней не только Кассиодор, но и Прокопий. Вполне естественно, что византийский историк восхваляет Амаласунту в первую очередь за проводимую ею политику сближения с римлянами. Он подчеркивает, что она охраняла неприкосновенность личности и имущества римлян, в первую очередь, конечно, римской знати, от посягательств со стороны готов. «Пока она стояла во главе управления, — пишет он, — ни один римлянин не был подвергнут ни телесному наказанию, ни конфискации имущества; она не только не разрешала готам поступать несправедливо по отношению к римлянам, но даже вернула детям Симмаха и Боэция имущество, конфискованное (у их отцов)» (Рrосоp. BG, I, 2.4–5).
Свой приход к власти новая правительница Остготского государства ознаменовала рядом серьезных политических уступок римскому сенату и высшему духовенству. В манифестах, изданных от имени Аталариха и при явном участии Кассиодора (Cass. Var., VIII, 2–8), новое остготское правительство декларировало равенство в правах между остготами и римлянами и требовало от них «взаимных клятв верности» (Cass. Var., VIII, 2.7; 3.3). Единственным преимуществом готов являлось сохранение за ними права носить оружие и выполнять военную службу (labores bellicos. — Cass. Var., VIII, 3.4).
Политические уступки римскому сенату выразились в расширении прав и привилегий сенаторов. Сенаторам даровалась привилегия подавать просьбы и апелляции лично остготскому королю. Пополнение состава сенаторов могло происходить лишь из среды самых знатных и образованных римлян. Готы, как правило, не допускались в число лиц сенаторского сословия. Едва ли не единственным исключением явилось возведение в сенаторское звание гота Тулуина, выходца из знатной остготской фамилии (Cass. Var., VIII, 10.1). Все эти привилегии поднимали политический авторитет сенаторского сословия и делали его все более независимым от остготов. Равеннский двор регентши расточал сенату многочисленные знаки почета и уважения (Cass. Var., VIII, 2, 10, 11, 14, 15, 17).
Не менее знаменательными для характеристики внутренней политики Амаласунты были ее уступки высшему духовенству Италии, в первую очередь римскому папе. В начале ее правления папа приобрел право суда в первой инстанции над всеми католиками. Недовольные судом «великого понтифика» или уклоняющиеся от этого суда по распоряжению остготского правительства наказывались денежным штрафом в 10 либр золота (Cass. Var., VIII, 24). Это предписание правительства Амаласунты чрезвычайно повысило влияние папского престола. Кассиодор в одном из своих рескриптов подчеркивает широту власти главы римской церкви. Папа должен, по его словам, заботиться о всем, что делается в государстве; безопасность народа приносит славу римскому епископу, а его надзору как духовного владыки подлежит и духовная и телесная жизнь всех верующих (Cass. Var., XI, 2.4).
Покровительство равеннского двора папскому престолу простиралось до такой степени, что остготское правительство выступило на защиту папы Иоанна II (531–535), обвиненного своими противниками в расхищении церковного имущества и притеснении бедных. По настоянию регентши и при помощи сената корыстолюбивый понтифик был оправдан и даже освобожден от уплаты, штрафа[362].
Наиболее ярким проявлением политики сближения с римской землевладельческой аристократией и духовенством ортодоксальной церкви и стремления правительства регентши опереться на их поддержку в борьбе против оппозиционно настроенной части остготской военной знати является эдикт короля Аталариха от 533/534 г. В этом эдикте с неукоснительной строгостью запрещается захват остготской военной знатью земельных владений римлян, в первую очередь римской землевладельческой аристократии. В отношении строгости мер, применяемых против этих незаконных захватов, постановления эдикта Аталариха даже более суровы и последовательны, чем предписания эдикта Теодориха. Могущественным лицам запрещалось под страхом суровых наказаний захватывать лично или при помощи зависимых от них людей чужие земельные участки, расположенные как в городских общинах, так и в сельских местностях. За попустительство подобным преступлениям провинциальные судьи отрешались от должности и наказывались высоким денежным штрафом (Cass. Var., IX, 18.1–2).
Ответственность за пристрастное ведение судебных процессов о незаконном захвате чужого имущества эдикт Аталариха возлагал также и на канцелярию королевского суда. В случае попустительства незаконным захватам знатью чужого имущества чиновники канцелярии наказывались лишением королевских милостей и всего, что они незаконно приобрели от подобной сделки с одной из тяжущихся сторон (Cass. Var., IX, 18.3). В эдикте вновь особо оговаривались строгие меры против самовольной установки могущественными лицами своих tituli на чужой земле (Cass. Var., IX, 18.2).
Вместе с тем эдикт Аталариха указывает и на дальнейший рост политического влияния феодализирующейся знати на местах и слабость местной администрации, ибо он вновь подтверждает предписание правительства Теодориха о передаче в ведение центральной власти (в лице королевских сайонов) разбора дел тех представителей знати, которые не повиновались решениям местных судей (Cass. Var., IX, 18.1).
Другой важной задачей, стоявшей перед правительством Амаласунты в сфере внутренней политики, являлась настоятельная необходимость успокоения волнений народных масс. С этой целью сразу после вступления на престол Аталариха были изданы особые манифесты, в которых остготская правительница обращалась с призывом к жителям Рима и провинций Италии, Далмации и Галлии, прекратить волнения (Cass. Var., VIII, 3–5, 7). Свой призыв Амаласунта подкрепляла обещанием королевских милостей (Cass. Var., VIII, 7). Опасаясь вводить новые налоги, правительство регентши усиленно подчеркивало, что для пополнения казны оно намерено проводить такие меры, которые не затрагивали бы интересы населения. Так, в рескрипте правителю Бруттия о разработке месторождения драгоценных металлов в королевской массе Рустициан (ad massam Rusticianam) читаем: «Для чего лежать без обработки тому, что может стать имуществом, добытым честным путем: искать золота посредством войны — дурно; плавать по морям из-за него — опасно; получать обманом — нечестиво: добывать же у самой природы — справедливо» (Cass. Var., IX, 3.5).
Так же как и при Теодорихе, правительство, опасаясь народных волнений, вынуждено было принимать меры по оказанию некоторой помощи беднейшему населению во время частых в то время голодовок (Cass. Var., IX, 13.1–2; ср. ibid., IX, 5.1–2). Но несмотря на уступки регентши, недовольство народных масс не прекращалось и особенно ярко проявлялось в Южной Италии и Сицилии.
Сицилийцы неисправно платили налоги, изнемогая под тяжестью поборов. Своекорыстные действия правителей Сицилии Виктора и Витигискла вызвали серьезное и справедливое недовольство населения. Опасаясь вспышки народных волнений а этом острове, правительство Амаласунты пошло на уступки жителям Сицилии и временно освободило их от уплаты налогов, а нерадивым правителям угрожало наказанием за небрежность и несправедливое отношение к населению (Cass. Var., IX, 10–12). Недовольство населения Италии доходило до того, что в народе открыто бранили малолетнего короля (Cass. Var., IX, 18.2).
Положение правительства Амаласунты осложнялось еще и тем, что среди высшей остготской военной знати росли оппозиционные настроения. Оппозиция правительству Амаласунты была настолько сильна, что борьба двух группировок остготской знати, имевших противоположную политическую ориентацию, во многом наложила свой отпечаток на весь период правления этой остготской королевы.
Основной социальной опорой регентши Амаласунты являлась та часть остготской знати, которая стояла за сближение с римско-италийским населением и Восточной Римской империей. Ее поддерживала также перешедшая на сторону остготов часть римской аристократии, принимавшая значительное участие в государственном управлении.
По настоянию именно этих кругов остготской и римской знати новое правительство прежде всего обратилось к восточно-римскому императору с просьбой о мире и дружбе. От имени Аталариха в Константинополь были отправлены послы, которые извещали императора Юстина о вступлении на престол юного правителя и просили о сохранении мира. Для укрепления мирных отношений с империей были пущены в ход такие аргументы, как напоминание о прежней дружбе Теодориха с восточными императорами, об их родстве с домом Амалов[363] и даже малолетство Аталариха, вступающего теперь под защиту и покровительство могущественного императора. «Не чужой человек, а твой близкий родственник просит у тебя мира», — писал остготский король императору Востока, расточая обещания в вечной дружбе и верности (Cass. Var., VIII, 1.4). Конечно, подобная политика по отношению к империи отнюдь не могла импонировать остготской военной знати, так же как меры нового правительства в защиту земельных владений римской аристократии не могли нравиться крупным остготским землевладельцам, посягавшим на земли римлян. Поэтому тем социальным кругам, которые поддерживали Амаласунту, противостояла влиятельная группировка остготской военной знати, недовольная политикой уступок римской аристократии и сближением с Восточной Римской империей.
Амаласунта все время принуждена была лавировать между двумя борющимися группировками и порою даже идти на уступки готской «военной» партии. Так, например, уже в 527 г. ей пришлось произвести серьезные перемены в составе высших сановников государства и заменить сторонников сближения с римской аристократией представителями тех политических кругов, которые стояли за проведение независимой политики по отношению к Восточной Римской империи. Новый префект претория Авиен, правда, принадлежал к высшей римской аристократии, но был сыном Фавста, главы проготской сенатской партии, враждебной Византии. В этой же связи следует отметить и назначение Опилиона, брата Киприана, обвинителя Боэция, главой comitiva sacrarum largitionum и возведение самого Киприана, которого ненавидели все сторонники Боэция, в сан патриция, а позже (по-видимому, в 528 г.) назначение его на должность magister officiorum в качестве преемника Кассиодора[364].
Вполне возможно, что эти уступки готской партии были вызваны широким общественным резонансом, который имела победа остготов над гепидами, напавшими на Сирмий (около нынешней Митровицы Сремской) при прямом подстрекательстве империи[365]. Эта победа чрезвычайно окрылила вождей оппозиции из числа военной готской знати и обострила их недовольство политикой равеннского двора. Они, в частности, не позволили Амаласунте воспитывать своего сына Аталариха по римскому образцу: «наиболее высокопоставленные» остготы настояли на том, чтобы Аталарих забросил науки и предался военным упражнениям в кругу сверстников из числа знатных остготских юношей. Опасаясь за свою жизнь, королева принуждена была уступить, и Аталарих вскоре целиком подпал под влияние готской «национальной» партии и вышел из повиновения матери (Рrосоp. BG, I, 2.8–20).
Но этим дело не ограничилось, и против королевы Амаласунты вскоре был составлен заговор остготской знати, во главе которого стояли три весьма знатных и влиятельных вождя, имена которых история нам, к сожалению, не сохранила. По словам Прокопия, «варвары уже открыто восставали против нее и без стеснения требовали, чтобы она, женщина, сложила царскую власть» (Рrосоp. BG, I, 2. 20–21).
К этому же времени крайне осложнилось международное положение Остготского королевства. Основная опасность ему грозила от франков, чрезвычайно усилившихся в 30-х годах VI в. Весьма натянутыми были и отношения остготского правительства с королевством вандалов, где в это время власть находилась у короля Гелимера и «национальной» партии сторонников разрыва с Восточной Римской империей, враждебно относившихся к Остготскому королевству[366]. Ясно, следовательно, что королева Амаласунта в борьбе с оппозицией готской знати не могла рассчитывать на помощь со стороны других германских государств, и это, естественно, также толкало ее на сближение с империей.
В такой трудный момент Амаласунта проявила незаурядную силу воли, хитрость и находчивость. В 532 г., чтобы уничтожить оппозицию готской знати, она удалила из столицы трех главных руководителей заговора. «Выбрав трех человек, — говорит Прокопий, — из числа варварской знати, являвшихся виновниками возмущения против нее, она велела им отправиться к границам Италии, и не всем в одно место, но возможно дальше друг от друга». Удаление вождей заговора было проведено правительством Амаласунты под предлогом необходимости защиты границы Остготского королевства от нападений внешних врагов. Однако эта мера не принесла желаемого успокоения, и движение против регентши продолжалось. «Тем не менее эти люди все-таки поддерживали связь друг с другом благодаря своим друзьям и родственникам, которые, несмотря на длинный путь, все еще приходили к ним; и они продолжали организовывать все, что было нужно для заговора против Амаласунты» (Рrосоp. BG, I, 2.21–22).
Доведенная до отчаяния королева решилась прибегнуть к крайнему средству для своего спасения. Она тайно известила Юстиниана о своем намерении покинуть Италию и искать защиты в Византии. Опасность, нависшая над головой дочери Теодориха, была столь велика, что Амаласунта начала деятельно готовиться к бегству, отправив на корабле в Диррахий (ныне Дуррес) с верными ей людьми царские сокровища рода Амалов, которые Прокопий оценивал в 40 тысяч либр золота. Однако, пока у королевы оставалась хоть тень надежды на сохранение власти, она не хотела покидать Италию и трон своего отца. Поэтому одновременно Амаласунта выбрала среди готов нескольких наиболее преданных ей и энергичных людей и поручила им убить вождей заговора (Рrосоp. BG, I, 2.25–26).
Византийский император с большой радостью узнал о решении Амаласунты бежать в Византию, что открывало для него заманчивые перспективы подчинения Италии в качестве защитника законной наследницы короля Теодориха. Вместе с тем, как сообщает Прокопий, намерение Амаласунты искать убежище при византийском дворе крайне обеспокоило императрицу Феодору, ибо та опасалась возможного брака Юстиниана с красивой наследницей Теодориха, которая принесла бы своему супругу в приданое Остготское королевство. Прокопий утверждает, что из-за этих опасений императрица Феодора настолько возненавидела Амаласунту, что впоследствии даже приняла участие в заговоре, окончившемся убийством правительницы Остготского государства (Рrосоp. H. а. XVI, 1.4–5).
Но в то время счастье еще раз улыбнулось Амаласунте: вожди оппозиции были по ее приказу убиты, движение обезглавлено и восстание против правительства предотвращено. После этого Амаласунта приказала возвратить в Равенну королевские сокровища, так и не отосланные в Византию (Рrосоp. BG, I, 2.29).
Разгромив заговор остготской знати, Амаласунта решила еще более упрочить свой союз с той частью римской аристократии, которая уже доказала свою преданность дому Теодориха. С этой целью она летом 533 г. назначила префектом претория Остготского королевства влиятельного представителя этого политического направления Кассиодора. Другие римские аристократы тоже получили назначение на высокие государственные должности. Так, например, в Риме вновь был восстановлен консулат, и потомок древнего рода Дециев был назначен консулом на 534 год, хотя до этого в течение трех лет консулов на Западе не было[367].
Кроме того, в угоду римскому сенату остготское правительство приняло меры к возрождению высшего образования в Риме. Согласно особому предписанию правительства, риторам и грамматикам Вечного города вновь было восстановлено в прежнем размере отмененное ранее государственное жалование. «Так как известно, — говорилось по этому поводу в королевском рескрипте, — что награда питает искусство, то мы считаем недостойным лишать содержания учителей юношества». Сенат выступал в качестве защитника интересов римской профессуры, и правительство снова подтверждало право сената назначать своих кандидатов на эти должности (Cass. Var., IX, 21.2; 5).
Правительство Амаласунты заигрывало не только с сенатом, но вновь всячески стремилось наладить отношения и с римской церковью. В частности, для этого с согласия сената в 533 г. был издан особый королевский указ. направленный против коррупции при выборах пап. Это было сделано в целях сокращения расходов папского престола на выборы, ибо расходы достигали таких размеров, что папская курия даже принуждена была продавать священные сосуды (Cass. Var., IX, 15.2).
К этому же времени (533–534 гг.) относится и упомянутый выше королевский эдикт Аталариха, включавший ряд предписаний, направленных против насилий остготской военной знати и обеспечивающих защиту личности и имущества римлян от притеснений знатных готов (Cass. Var., IX, 18–19). Совершенно очевидно, что столь решительные законодательные предписания, открыто направленные против оппозиционно настроенной остготской военной знати, могли быть изданы лишь после подавления правительством Амаласунты заговора готской партии и расправы с главными вождями движения.
Борьба между этими политическими направлениями в среде варварской знати, обусловленная двумя характерными для эпохи тенденциями социально-экономического развития, о которых мы говорили выше, велась не только внутри остготского общества, но и в других варварских государствах. Так, в государстве вандалов группировавшиеся вокруг короля Хильдерика сторонники сближения с империей потерпели поражение от «национальной» партии, и в 530 г. королем стал Гелимер, сторонник независимой политики[368].
Эти события но могли не отразиться на взаимоотношениях Остготского и Вандальского королевств. Внутренняя политическая и социальная борьба в этих государствах теснейшим образом переплеталась с внешнеполитическими событиями и во многом определяла их. Естественно, что победа «национальной» партии в Вандальском королевстве не могла не оттолкнуть от него правительство Амаласунты, только что пережившее жестокую схватку с оппозиционными кругами остготской знати внутри своего королевства. Поэтому Амаласунта не только не поддержала Гелимера, когда на Вандальское королевство напали византийские войска, но даже фактически оказала значительную помощь империи в завоевании Северной Африки, разрешив Велисарию снабжать свою армию продовольствием из Сицилии, а также предоставив ему коней и опорные пункты для нападения на Вандальское королевство[369].
Подобная внешнеполитическая линия остготского правительства была чревата тяжелыми последствиями для самого Остготского королевства. Эта политика окончательно лишила остготов возможного союзника в лице королевства вандалов, и разгром византийскими войсками вандалов в Северной Африке уже являлся прелюдией к завоеванию Италии. Это хорошо сознавали сами современники этих событий. Так, например, комит Марцеллин ставит завоевание Византией Северной Африки в прямую связь с походом в Италию. «После того, — пишет он, — как Карфаген и Ливия с ее королем Гелимером были покорены Велисарием, император стал помышлять о Риме и Италии» (Marc. Chron. add., а. 535).
Но эта по существу предательская по отношению к государству вандалов политика правительства Амаласунты вызвала новое возмущение остготской военной знати. Оппозиция против королевы подняла голову. Улиарий, комит готов в Неаполе, оказал помощь гуннам — перебежчикам, дезертировавшим из армии Велисария в Северной Африке и нашедшим приют в Италии[370]. Этим он продемонстрировал свое сочувствие вандалам и недоброжелательство к империи. В то же время остготские войска, расквартированные в Сицилии, заняли Лилибей (ныне Марсала), некогда уступленный вандалам королем Теодорихом, на который теперь претендовал Велисарий, как на владение государства вандалов, завоеванного его войсками (Рrосоp. BV, II, 5.11–17). Захват Лилибея был тоже своего рода демонстрацией враждебных чувств к империи со стороны остготских военных командиров.
Тогда правительство Амаласунты поняло, что сопротивление оппозиции военной остготской знати, хотя и было временно сломлено, но далеко еще не уничтожено. Поддерживающие Амаласунту политические группировки прекрасно сознавали непрочность ее власти и решили вновь пойти на некоторые уступки оппозиции. Это было вызвано еще и тем, что победы византийского оружия в Северной Африке значительно подняли дух враждебной к остготам римской аристократии и римского духовенства, поддерживавших ранее Боэция и Симмаха в их борьбе против владычества остготов в Италии. Высшая сенаторская аристократия и духовные сановники ортодоксальной церкви с ненавистью и презрением относились к той части римской знати, которая, подобно Кассиодору и Либерию, сотрудничала «остготами и во многом направляла курс политики остготского правительства при Амаласунте. Внутренняя обстановка в Италии вновь накалилась.
Положение Амаласунты осложнялось еще и смертельной болезнью ее сына, короля Аталариха, никчемного и развратного кутилы, совершенно неспособного к управлению государством (Procop. BG, I, 3.10–11).
Затруднениями правительницы королевства остготов тотчас не замедлил воспользоваться византийский двор, пристально следивший за всеми событиями, происходившими в Италик. Император Юстиниан с нетерпением ожидал удобного случая для подчинения Остготского государства власти империи. Поэтому он отправил в Италию посольство сенатора Александра с тем, чтобы «тот выяснил и сообщил императору о положении дел Амаласунты». Официально посольство Александра вело переговоры с остготским правительством о возвращении Лилибея, урегулировании вопроса о дезертирах, бежавших из Северной Африки в Италию, и о возмещении убытков, причиненных империи разграблением остготскими войсками города Грацианы во время военного столкновения остготов с гепидами около Сирмия (Procop. BG, I, 3.14–15). Но одновременно, по данным Прокопия, велись и тайные переговоры между Александром и королевой Амаласунтой о полном подчинении Италии власти империи.
Византийский историк настаивает на том, что якобы во время этих тайных переговоров Амаласунта согласилась отдать во власть Юстиниану всю Италию (Procop. BG, I, 3.28). Однако можно предположить, что со стороны остготской королевы подобное обещание было лишь политическим маневром, вызванным новым обострением борьбы с оппозицией, и в глубине души она надеялась его не выполнить, так же как и раньше. Дальнейшее поведение королевы Амаласунты подтверждает наше предположение.
Действительно, когда 2 октября 534 г. умер король Аталарих, Амаласунта вновь изменила свою позицию и — возможно, под влиянием сторонников Кассиодора и Либерия — решила пойти на временный компромисс с воинственно настроенными кругами готской знати. Она сделала своим соправителем последнего представителя мужской линии королевского дома Амалов, своего двоюродного брата Теодата, сына Амалафриды, сестры короля Теодориха. Иордан объясняет этот поступок королевы лишь чисто династическими соображениями. «Тогда (т. е. после смерти Аталариха), — пишет он, — его мать, для того чтобы готы не пренебрегали ею из-за слабости ее пола, обдумав все это, объявила ради родства королем своего двоюродного брата Теодата, вызвав его… из Тусции, где он жил как частное лицо около своих ларов» (Iоrd. Rom., 367; Get., 305. Ср. Procop. BG, I, 4.4–8; Cass. Var., X, 1.2).
Выбор в соправители именно Теодата был обусловлен рядом причин. Конечно, большую роль при этом сыграло его происхождение: близкое родство с королевским домом. Для политических кругов, поддерживавших королеву Амаласунту, было очень важно оградить правительство от нападок оппозиции, требовавшей, чтобы правление находилось в руках мужского потомка царского дома Амалов. Но ограничиться только подобными объяснениями не представляется возможным. Определяющим моментом в выборе соправителем именно Теодата, на наш взгляд, является то, что Теодат был в достаточной степени приемлем для придворной партии и сенатской аристократии, поддерживавшей Амаласунту, также и по своей политической ориентации. Об этом прежде всего свидетельствует то, что об избрании Теодата соправителем королевы заранее был осведомлен римский сенат и сенаторы одобрили этот выбор. В своем послании сенату Рима от 534 г. король Теодат прямо указывает на то, что ему самому еще не было известно решение королевы о приобщении его к власти, в то время как сенаторы не только уже знали об этом, по и торопили правительство с выполнением этого решения. Теодат даже считает себя во многом обязанным сенаторам, ибо по их настоянию свершилось то, о чем не осмеливалась просить его душа. Он высоко ценит поддержку и одобрение сената и лицемерно заверяет отцов-сенаторов в том, что он будет полностью единодушен в своем правлении с королевой Амаласунтой, «подобно тому как два светила изливают единый свет» (Cass. Var., X, 4.1–2).
В то же время Теодат в этом послании всячески восхваляет королеву Амаласунту и подчеркивает, что она снискала уважение первых лиц государства. В единодушии правителей и поддержке сенаторов он видит основной залог прочности власти и достойного управления страной (Cass. Var., X, 4.7–8).
Об этом же говорится и в послании к сенату самой Амаласунты. Она также заверяет, что в своей политике они с Теодатом будут вполне единодушны и их решения будут едины. Подобно тому как небесные светила, солнце и луна, сменяют друг друга и попеременно освещают своим светом мир, так и правители будут делить труды по управлению государством. Как человеку даны для выполнения его долга две руки и два глаза, так и государству нужны два правителя, действующие согласно (Cass. Var., X, 3.2).
Среди мотивов, определивших избрание соправителем Теодата, в послании указывается и его широкая образованность, в частности знание им римской литературы и священного писания (Cass. Var., X, 3.4). Действительно, Теодат, один из крупнейших землевладельцев Тусции, принадлежал к той части остготской феодализирующейся знати, которая уже вкусила плодов римской цивилизации. Этот знатный гот являлся поклонником античной культуры, знал латинский язык и занимался изучением платоновской философии. В то же время он был мало сведущ в военном деле, и его отнюдь не прельщали военные подвиги и сражения (Рrосоp. BG, I, 3.1; I, 6.6) Римская образованность Теодата и его заигрывания с сенатом, видимо, импонировали сенаторам и послужили для них залогом его благонадежности и единомыслия с королевой в проведении политической линии на сближение со старой римской аристократией. Вместе с тем, по-видимому, Теодат был достаточно лоялен и по отношению к Восточной Римской империи. В этой связи весьма показательны те тайные переговоры, которые еще зимой 533–534 гг. вел Теодат с послами Юстиниана о передаче императору всей Тусции (Τουσκίαν ένδοϋνοα) в обмен на крупную сумму денег, звание сенатора и обеспечение спокойной жизни в Византии (Рrосоp. BG, I, 3.4–5; 29)[371].
Однако в характере и в жизни Теодата были такие черты, которые не могли не вызывать опасения Амаласунты и поддерживающей ее придворной остготской знати и римской сенаторской аристократии. Выше нам уже приходилось говорить о необычайном корыстолюбии племянника «Великого» Теодориха, о его постоянном стремлении расширять свои земельные владения, пуская в ход любые средства, и в первую очередь прямое насилие. «Этот Теодат, — пишет о нем Прокопий, — был владельцем большинства земель Тусции, но он всячески старался насильно отнять и остальную землю у владеющих ею; иметь соседа для Теодата казалось своего рода несчастьем» (Рrосоp. BG, I, 3.2).
В начале своего правления королева Амаласунта, боясь того, чтобы Теодат не стал во главе антиправительственной оппозиции готской знати, решила купить его лояльность возвращением ему значительной части италийского наследства его матери Амалафриды, перешедшего после ее смерти в ведение фиска (Cass. Var., VIII, 23.2). Но так как насилия Теодата не прекращались, Амаласунта, не желавшая раздражать своих влиятельных подданных из числа римских землевладельцев Тусции, особенно страдавших от бесчинств ее царственного родственника, вынуждена была потребовать от него возвращения законным владельцам захваченных им земель (Рrосоp. BG, I, 4.1–3; Cass. Var., X, 4.4). За это, по словам Прокопия, Амаласунта «заслужила вечную ненависть» Теодата[372].
Поставленная перед необходимостью призвать к власти Теодата, Амаласунта принуждена была вновь закрыть глаза на жадность и корыстолюбие своего родственника. Более того, она должна была убеждать в добродетели Теодата своих подданных, так как хорошо знала, «что сам Теодат, который был последним представителем рода Теодориха, пользовался у готов и италийцев дурной славой» (Рrосоp. BG. I, 4.6). Для того чтобы успокоить население Италии, Амаласунта в своем послании к римскому сенату особое внимание уделяет восхвалению безукоризненной честности (!) Теодата. Она всячески стремится обелить его в глазах сенаторов, убеждая их в его щедрости, бескорыстии, настойчиво заверяя отцов-сенаторов, что он, «разумно распределяя собственное, не стремится к чужому» (Cass. Var., X, 3.6). В то же время, чтобы сгладить неприятные воспоминания о столкновениях с Теодатом, Амаласунта старалась оправдать свои требования о возврате захваченных Теодатом чужих земель желанием «очистить его от такого плохого мнения», которое составили о нем готы и италийцы (Рrосоp. BG, I, 4.6).
Однако королева, по-видимому, отнюдь не хотела уступить своего места Теодату, и поэтому она тайно потребовала от него клятвенного заверения в том, что реальная власть в Остготском государстве по-прежнему останется в ее руках (Рrосоp. BG. I, 4.8). По ее замыслу Теодат должен был стать лишь ширмой, необходимой для успокоения готской партии. Править страной она надеялась сама и думала, что Теодат будет достаточно благоразумен, чтобы не мешать проведению прежней политической линии остготского правительства.
Теодат, человек коварный и лицемерный, для виду согласился на все требования королевы (Рrосоp. BG. 1, 4.9)[373]. Однако он отнюдь не собирался выполнять своих обещаний, данных королеве и сенату, и придя к власти, коренным образом изменил свою политику.
При помощи многочисленных и очень влиятельных родственников убитых Амаласунтой вождей оппозиции (Рrосоp. BG, I, 4.13) он расправился с приближенными королевы, а самое Амаласунту уже видимо в конце октября 534 г. сослал на остров Вольсиненского озера (ныне остров Мартано на Лаго ди Больсена) в Тусции и держал там под стражей. Вскоре, по-видимому 30 апреля 535 г., последовала и трагическая развязка. Иордан так рассказывает о последних днях дочери Теодориха: «Теодат, забыв о родстве, спустя некоторое время удалил ее из равеннского дворца и отправил в изгнание на остров, расположенный на Вольсиненском озере. Там, прожив в печали немного дней, она была задушена в бале его приспешниками»[374].
Гибель Амаласунты была обусловлена не только личными мотивами, но и острой борьбой группировок внутри остготского общества. Смерть королевы означала победу готской партии над сторонниками союза с империей.
Большинство писателей VI в., в том числе Прокопий, Иордан, комит Марцеллин и другие, считают, что предательское убийство Теодатом королевы Амаласунты явилось основной причиной войны Восточной Римской империи с королевством остготов. По-видимому, подобное утверждение являлось в то время официальной версией, поддерживаемой константинопольским двором. Так, историк готов Иордан, весьма лояльно настроенный по отношению к Византии, пишет по этому поводу следующее: «Когда Юстиниан, император восточный, услышал о смерти Амаласунты, он был так огорчен, что счел убийство тех, кто был под его покровительством[375], личным оскорблением. В это самое время он одержал победу при помощи своего преданнейшего патриция Велисария над африканскими вандалами и, не задерживаясь, когда оружие было еще обагрено кровью вандалов, двинул войско против готов под командованием того же вождя» (Iоrd. Get., 307). Комит Марцеллин также подтверждает эту версию, указывая, что война в Италии была будто бы лишь мщением Юстиниана за убийство Амаласунты и что «ее смерть император Юстиниан как оплакивал, так и отомстил» (Marc. Chron. add., а. 534; Pauli Diac. Hist. Rom., XVI, 12). Стремясь всячески доказать что население Италии ожидало Юстиниана, как своего спасителя, Прокопий особо подчеркивает, что убийство Амаласунты вызвало «огромную печаль среди всех италийцев, а также и готов», и именно вследствие возмущения населения Италии этим преступлением посол Юстиниана Петр Патрикий заявил, что император в наказание за это ужасное злодеяние начнет с остготами беспощадную войну (Рrосоp. BG, I, 4.28–30).
Однако все то, что мы знаем о внешней политике Юстиниана приводит к выводу, что месть за убийство Амаласунты явилась, лишь предлогом, но отнюдь не причиной начала войны Византии с остготами. Дай сам официальный историограф Юстиниана Прокопий, а также и некоторые другие современники сообщают и о более существенных причинах, толкнувших византийское правительство на войну с остготами. Так, Прокопий, говоря о попытках Юстиниана заключить военный союз с франками против готов, утверждает, что будто бы в своем письме к королям франков император, излагая причины войны с готами, писал: «Захватив силой нам принадлежавшую Италию, готы не только не имели ни малейшего намерения возвратить ее нам, но еще прибавили нестерпимые, неизмеримые обиды. Поэтому мы были принуждены двинуться на них походом, и было бы правильно, если бы вы помогли нам в этой войне, которую делает общей для нас правая вера, отвергающая арианские заблуждения, и наша общая к готам вражда» (Рrосоp. BG, I, 5.8–9). Тут, как видим, завоевание Италии рассматривается в первую очередь как акт возврата «законных» владений империи, захваченных узурпаторами остготами.
И действительно, вся внешняя политика правительства Юстиниана на Западе, связанная с осуществлением идеи восстановления Римской империи, естественно должна была ставить основной задачей отвоевание центра прежней империи — Италии с ее древней столицей Римом. Следовательно, война с королевством остготов являлась важной составной частью общей борьбы правящего класса Восточной Римской империи за реставрацию на Западе рабовладельческих порядков и ликвидацию завоеваний народных масс, добытых в ожесточенной борьбе предшествующих столетий.
Завоевание Италии имело для Восточной Римской империи чрезвычайно большое и политическое и экономическое значение. Политический престиж Юстиниана как восстановителя Римской империи в прежних ее размерах во многом зависел именно от присоединения этой провинции. Соображения экономического характера также играли немаловажную роль в этих завоевательных планах византийского правительства. Юстиниан надеялся, что покоренная Италия станет источником для выкачивания все новых и новых средств, приток которых поможет значительно укрепить расшатанную экономику империи и поправить ее финансовые дела. Из Сицилии, в частности, правительство рассчитывало получать хлеб и другие сельскохозяйственные продукты. Иордан прямо говорит, что Велисарий захватил этот остров прежде всего как житницу Остготского государства (lord. Get., 308). Ландольф подчеркивает, что Велисарий был послан в Сицилию для того, чтобы заставить ее платить дань римлянам (Landоlf, XVIII, 13). И действительно, мы знаем, что, овладев в самом начале войны Сицилией, Юстиниан тотчас ввел там византийскую финансовую систему и наложил на все население острова подать (Рrосоp. BG, I, 5.17). Подобную же грабительскую политику византийское правительство проводило впоследствии и в самой Италии.
Все эти факты показывают несостоятельность изложенной выше официальной версии о причинах византийско-остготской войны. Конечно, вполне возможно, что византийское правительство хотело использовать в своих интересах недовольство населения Италии предательским убийством Амаласунты, и в первую очередь недовольство тех социальных группировок, которые поддерживали правительницу и ориентировались на союз с Восточной Римской империей. Поддержка этих кругов италийского общества, особенно помощь римской землевладельческой аристократии и католического духовенства, входила в расчеты Юстиниана и должна была способствовать осуществлению его широких завоевательных, планов на Западе. Однако сами эти планы родились и созрели значительно раньше убийства Амаласунты, и византийское правительство уже давно ждало удобного случая для вмешательства во внутренние дела Остготского королевства. Готовясь к войне против вандалов, византийское правительство сперва всячески заигрывало с остготами, желая обеспечить столь необходимый ему нейтралитет Остготского государства во время завоевания Северной Африки. Но как только победа над вандалами была одержана и Северная Африка казалась покорной власти империи, тотчас взоры византийского правительства обратились к Италии (Marc. Chron. add., а. 535).
Первоначально византийское правительство надеялось использовать внутреннюю социально-политическую борьбу в Италии между проримской и готской «национальной» партиями для подчинения Италии путем дипломатических переговоров и тайных союзов. За несколько лет до этого точно такую же политику оно вело и в Вандальском королевстве, поддерживая сторонников сближения с римлянами и короля Хильдерика против вандальской знати и Гелимера, стоявших за самостоятельную политику Вандальского государства[376]. Тайные переговоры Юстиниана с Амаласунтой о подчинении всей Италии власти империи и переговоры с Теодатом о передаче империи Тусции являлись важными дипломатическими шагами в византийской политике «мирного» подчинения Италии.
В этой связи следует обратить внимание на то, что еще до смерти Амаласунты Юстиниан начал вмешиваться во внутренние дела Италии. Так, уже в июне 534 г. он издал закон, обращенный не только к сенату Константинополя, но и к сенату города Рима[377]. Тем самым Рим юридически рассматривался как часть империи, подчиненная ее юрисдикции[378].
Однако когда планы «мирного» присоединения Италии осуществить не удалось, для Византии, у которой были после победы над вандалами уже развязаны руки, оставался один путь к восстановлению Римской империи на Западе: война с Остготским королевством. И Юстиниан пошел по этому пути.
Узнав об убийстве Амаласунты, которое давало возможность выступить ему в качестве мстителя за злодеяние, совершенное по отношению законной правительницы Италии, Юстиниа и отдал приказ полководцу Мунду занять Далмацию, а Велисария с флотом и небольшой армией отправил для завоевания Сицилии (Рrосоp. BG, I, 5.1–2). Одновременно посольство императора прибыло в Галлию, чтобы ценой золота, купить союз франков против остготов и франки обещали византийцам свою помощь (Рrосоp. BG, 1, 5.8–10).
Таким образом, нападение на Остготское государство намечалось осуществить с трех сторон: армия Мунда должна была двинуться на Италию с востока, Велисарий — напасть с юга, а франки — нанести удар остготам с северо-запада.
Война эта, одна из самых тяжелых и кровопролитных войн того времени, началась в июне 535 г.[379] и принесла опустошения стране и огромные бедствия народным массам Италии.
§ 2. Ход войны Византии с остготами в правление короля Теодата (535–536). Социальная борьба в Южной Италии и отношение населения к византийским завоевателям
Начало военных действий было весьма благоприятно для Византии. Полководец Мунд без особого труда занял Салону (ныне Сплит), а Велисарий успешно высадился (видимо, в конце лета 535 г.) в Сицилии и быстро продвигался вперед, захватывая города и крепости этого острова (Рrосоp. BG, I, 5.11–16).
Численность византийской армии, высадившейся в Сицилии, была меньше, чем численность имперских войск, участвовавших в экспедиции в Северную Африку. По данным Прокопия, они насчитывали менее 10 тысяч человек, в том числе около 4000 легионеров и федератов, 3000 исавров, вспомогательные варварские войска — 200 гуннов и 300 маврусиев и, кроме того, значительный отряд буккелариев Велисария. Под командованием прославленного полководца находились три военачальника: Константин и Бесса из Фракии и ибер Пораний[380]. Бросается в глаза пестрый этнический состав византийской армии. Это обстоятельство отмечал даже историк готов Иордан, который указывал, что Юстиниан поставил Велисария «во главе войска из различных народов (diversarum… nationum) и послал его на завоевание Италии» (Iоrd. Rom., 368).
Более половины всей экспедиционной армии составляла конница и притом такая, бойцы которой хорошо умели пользоваться не только копьем и мечом, но и луком (даже на полном скаку), т. е. поражать врага не только в рукопашном бою, но и на расстоянии. Эту особенность конницы Велисария Ф. Энгельс считал одной из решающих причин его успехов в войне с остготами[381].
Велисарий к этому времени уже был прославленным полководцем, увенчавшим себя лаврами в походах против персов и вандалов. В сражениях Велисарий отличался большой личной храбростью и бесспорным полководческим талантом. Но в то же время этот знаменитый военачальник порой проявлял полное малодушие и растерянность, особенно перед лицом дворцовых интриг, питая страх перед Феодорой и Юстинианом и являясь зачастую игрушкой в руках своей честолюбивой и лживой жены Антонины. С большой щедростью к своим приближенным Велисарий сочетал тайное корыстолюбие и, постоянно опасаясь немилости императора, стремился скопить побольше богатств за счет ограбления населения завоеванных стран[382].
Все писатели VI в. единодушны в утверждении, что Велисарий быстро и без особого труда овладел Сицилией, почти нигде не встретив серьезного сопротивления. Так, Прокопий сообщает, что Катана (ныне Катания), Сиракузы и другие города сдались византийцам без боя (Рrосоp. BG, I, 5.12). Данные Прокопия уточняет Иордан, который рассказывает об измене вождя готов Синдериха: «Когда Велисарий вторгся в Тринакрию[383], готы, которые были осаждены в городе Сиракузы, увидя, что они но могут его одолеть, перешли со своим вождем Синдерихом на сторону Велисария»[384]. В Сицилии сопротивление византийским войскам было оказано лишь в Панорме (Палермо). Надеясь на крепкие стены города, сильный остготский гарнизон Панорма отказался открыть ворота византийскому полководцу. Тогда Велисарий приказал своему флоту проникнуть в гавань Панорма, подойти к самым стенам, а матросам взобраться на мачты кораблей и с их высоты поражать стрелами защитников города. Устрашенные нападением византийского флота, готы капитулировали. «С этого времени, — заключает Прокопий свой рассказ о сицилийском походе Велисария, — император имел уже под своей властью всю Сицилию и мог наложить на нее подать». 31 декабря 535 г., в последний день своего консульства, Велисарий торжественно въехал в Сиракузы, «горячо приветствуемый войском и сицилийцами, и разбрасывая всем золотые монеты» (Рrосоp. BG, 1, 5.12–18).
Успехи византийских войск в Сицилии объясняются целым комплексом причин. Прежде всего, как мы знаем, Сицилия, как и Южная Италия, была как раз той областью, где в больших масштабах, чем на севере, сохранилось римское землевладение латифундиального типа и где вследствие этого значительное политическое влияние еще имели римские рабовладельцы. Очень крупными патримониями располагала на острове и католическая церковь. Римская рабовладельческая — аристократия и католическое духовенство, по-видимому, во многом способствовали добровольной сдаче крупнейших городов Сицилии войскам Велисария. С другой стороны, гарнизоны готов находились лишь в крупных городах, да и то, видимо, были не очень многочисленны. Кроме того — выше нам уже приходилось об этом говорить — население Сицилии и Южной Италии в большей степени, чем жители других областей, было недовольно владычеством готов и проявляло еще раньше особую непокорность остготскому правительству. Именно здесь уже при Теодорихе, а затем в правление. Амаласунты вспыхивали опасные для остготов народные волнения. Поэтому демагогическая политика византийцев, выступавших в качестве защитников и освободителей населения Сицилии и всей Италии от власти остготов[385], имела здесь на первых порах известный успех.
Привлекает внимание, кроме того, и сообщение Иордана о переходе вождя готов в Сицилии Синдериха с его войсками на сторону византийцев. Возможно, конечно, что это произошло под давлением тяжелых обстоятельств и перевеса сил византийцев. Но могло быть и иное. Дело в том, что король Теодат своей трусливой и изменчивой политикой быстро восстановил против себя как проримскуго партию и римский сенат, так и готскую военную знать. Поэтому, как мы увидим далее, в армии остготов были случаи прямой измены вождей и перехода их на сторону империи[386]. Вполне возможно, что и со стороны Синдериха имел место умышленный переход к Велисарию, вследствие недовольства политикой правительства Теодата.
А это недовольство росло с каждым днем. Теодат проявил себя настолько ничтожным и неспособным правителем, что оттолкнул даже своих бывших сторонников и приверженцев. Все кратковременное правление этого остготского короля наполнено предательством, резкими и необоснованными колебаниями политики, тайными интригами и закулисными переговорами.
Рескрипты и послания короля Теодата, собранные в «Вариях» Кассиодора, дают возможность проследить изменения в политике нового правителя Италии, во многом дополняя довольно тенденциозные сведения Прокопия, весьма враждебно относившегося к этому королю. Из этих документов видно, что первое время Теодат стремился завоевать симпатии влиятельных кругов римской аристократии и поэтому хотел загладить свои прежние насилия и вымогательства в отношении римских землевладельцев.
Получив в свои руки управление государством, он готов был ради поднятия своего политического престижа даже несколько поступиться личными выгодами. В этом отношении очень характерно послание Теодата от 534 г. к его «человеку» (homini suo) Феодосию, заведовавшему частными имуществами короля, в котором поело риторического и лицемерного вступления, прославляющего умеренность и честность, Теодат запрещает всем лицам, принадлежавшим к «людям короля» и находящимся под надзором Феодосия, совершать какие-либо дерзкие поступки, нарушающие законы. Все судебные дела этих лиц должны рассматриваться в общем порядке и на основании общих законов. Политическая цель этого предписания делается совершенно ясной из заключительной части послания, в которой Теодат прямо говорит, что это необходимо во избежание каких-либо жалоб со стороны населения (Cass. Var., X, 5. 1–3).
Стараясь снискать расположение римской аристократии, Теодат назначает видных представителей сенатской знати на высшие государственные посты. Так, еще летом 535 г. Теодат заигрывал с сенатом, назначив патриция и эксконсула Максима из древнего рода Анициев на видный пост иримикерия, или же доместика, и дав ему в жопы (с большим приданым) одну из знатных готских девушек, принадлежащую к королевскому дому Амалов[387]. В специальном послании Теодат восхваляет «прославленный во всем мире, благородный род Анициев» и указывает, что родство между королевским домом Амалов и древним родом Анициев знаменует особое расположение нового короля ко всем знатным римским фамилиям. В этом послании, адресованном римскому сенату, особо подчеркивается, что король но своему собственному желанию решил породниться с римской знатью и называть «мужей сенаторского сословия своими родственниками».
Стремясь сохранить за собой славу любителя и знатока римской культуры, Теодат заботился об украшении городов Италии лучшими образцами античной скульптуры и приказывал разыскивать и сохранять наиболее выдающиеся произведения римского искусства (Cass. Var., X, 30.8).
Заигрывая с сенатом, Теодат, человек трусливый и совсем неопытный в военном деле, одновременно требовал, по словам Либерата, от римского сената и папы, чтобы они сделали все возможное для предотвращения высадки византийской армии на берега Италии. При этом остготский король якобы даже угрожал не пощадить их жизни, если они откажут ему в помощи (Liberat., Brev. а. 536).
По его настоянию папа Агапит отправился в Константинополь в качестве посла остготского правительства для установления мирных отношений с империей. Однако его миссия успеха не имела, да и сам папа, видимо, не проявлял особого рвения в пользу установления мира между остготским королем и восточным императором, а скорее всего вел двойную игру, стремясь прежде всего добиться от Юстиниана признания независимости Римской церкви[388]. Павел Диакон считает, что посольство папы Агапита было отправлено с целью добиться у Юстиниана прощения Теодата за убийство Амаласунты. «Теодат же, — пишет Павел, — почувствовав, что в лице императора он приобрел врага, посылает благочестивого папу Агапита в Константинополь с тем, чтобы тот добился от Юстиниана прощения его преступления»[389]. Первоисточником этой версии, безусловно, является «Жизнеописание Агапита», в котором подробно излагается история посольства папы Агапита к Юстиниану, приведшего к крупному столкновению папы с императором по вопросам веры и закончившегося смертью Агапита в Константинополе. Папа Агапит умер (22 апреля 536 г.), так и не выполнив поручения короля Теодата[390].
Расправа с королевой Амаласунтой и ее приближенными и усиление при равеннском дворе сторонников готской партии не могли не вызвать недовольства, а затем и сопротивления сенаторской аристократии Италии. Конечно, это недовольство еще более подогревалось и извне, со стороны агентов Восточной Римской империи. Кроме того, успехи византийского оружия также способствовали активизации внутри Италии сторонников империи. Поэтому не удивительно, что в источниках сохранились прямые, хотя и не очень ясные, сведения об открытых выступлениях сенаторской оппозиции против правительства короля Теодата. Так, уже в своем послании от 535 г. король Теодат горько сетует на непокорность римского сената. Он упрекает сенаторов за смуты, возникшие в Риме, и возлагает на них всю ответственность за эти волнения. При этом остготский король выражает опасения, что волнения и беспорядки в Риме могут послужить дурным примером и для населения других городов в провинциях Италии. Король особенно сожалеет о том, что ему приходится подозревать людей «знатных» и «почтенных», и высказывает надежду, что они вновь докажут свою преданность правительству (Cass. Var., X, 13.1–6).
Но, по-видимому, Теодат далеко не был уверен, что отцы-сенаторы изъявят свою покорность, и поэтому он, наряду с различного рода увещеваниями и обещаниями прощения, пускает в ход и угрозы. В частности, в одном из посланий он прямо писал, обращаясь к сенаторам, что им лучше подчиниться по собственной воле, нежели под принуждением страха (necessitate terroris. — Cass. Var. X, 13.5–6).
Однако вскоре под давлением тяжелых обстоятельств Теодат вновь полностью капитулирует перед римским сенатом и через своих уполномоченных приносит сенату клятвенные обязательства, гарантирующие личную неприкосновенность сенаторов. Об этом было объявлено в королевском послании сенату, написанном в том же 535 г. Теодат призывает римских сенаторов, получив гарантии безопасности, доказать свою верность остготскому королю и его правительству (Cass. Var., X, 16.1–2). Неустойчивый и слабый правитель в своих отношениях с сенатом все время переходит от заискивания к угрозам, а затем опять расточает сенаторам всяческие милости и обещания.
В это же время наряду с активизацией сенаторской оппозиции усилилось и недовольство народных масс, вылившееся в открытые народные волнения в Риме. В послании короля Теодата от 535 г., адресованном римскому народу, прямо говорится о народных мятежах (seditiones) в Риме, порожденных различными слухами и якобы необоснованными подозрениями (Cass. Var., X, 14.2).
Вполне возможно, что эти волнения подстрекались самими сенаторами и разжигались различными слухами, сеявшимися в народе. Однако сам факт народных выступлений против правительства Теодата весьма симптоматичен.
Остготское правительство было сильно обеспокоено также и растущей рознью между римлянами и готами. В королевском послании явно чувствуется боязнь того, что население Рима может перейти на сторону византийцев. Поэтому король Теодат всячески стремился выставить остготов защитниками римлян, охраняющими их жизнь и имущество, рассеять страх и недоверие населения Рима к вооруженным отрядам остготских воинов. «Неужели, — пишет король, — вас испугал небывалый вид племени; почему вы испугались тех, которых до сих пор вы называли родственниками? Это ведь те, кто, покинув свои семьи, торопились прийти к вам, беспокоясь о вашей безопасности». «Препятствуйте врагам вашим, а не защитникам», — увещевает остготский король римский народ. Упрекая римлян в черной неблагодарности к своим защитникам, Теодат в то же время расточал всяческие обещания оказать милости и помощь том, кто «сейчас подавлен какой-либо несправедливостью» (Cass. Var., X, 14.3–4).
В другом послании к римскому народу, относящемся также к 535 г., король пошел на еще более значительные уступки населению Рима, ибо народные волнения в городе продолжались. Признавая, что остготское правительство находится в тяжелом положении, Теодат убеждал римский народ не волноваться и через своих уполномоченных клятвенно подтверждал все прежние права и привилегии римлян. Остготский правитель торжественно клялся в том, что будет выполнять все свои прежние обещания, данные римскому народу, но взамен требовал от него доказательств его преданности[391].
Однако брожение среди населения Рима но было окончательно успокоено, а сенат по-прежнему продолжал фрондировать против остготского правительства, поэтому король Теодат решился наконец прибегнуть к силе. По совету военной остготской знати он направляет в Рим войска под командованием майордома Вакка[392]. И хотя в специальном послании к римскому сенату Теодат заверяет, что «оружие готов предназначено для спасения римлян» и для охраны города Рима, «подобного которому нет во всем мире» (Cass. Var. X, 18.1), ясно, что остготские войска были посланы в Рим не только для защиты от возможного нападения византийцев, но и для воздействия на непокорное население и оппозиционно настроенный римский сенат.
Но остготское правительство действовало пока что все же с некоторой оглядкой и не желало слишком раздражать население. В связи с этим в королевском послании особо оговаривалось, что для войск, посланных в Рим, будет налажена на специальном рынке продажа всего необходимого, чтобы устранить возможность грабежа со стороны воинов и не причинять ущерба населению. Вакку был дан приказ предупреждать возможные эксцессы и строго наблюдать за тем, чтобы его воины не совершали насилий над жителями. Остготские отряды были расквартированы в удобных местах, но вне самого города. «Вас защищают, — заявляет в послании остготский король, — чтобы вражеское войско вас не окружило; и мы устраняем опасность от тех, кого мы защищаем кровью наших близких» (Cass. Var., X, 18.2–3).
Таким образом, в начале войны Восточной Римской империи с государством остготов известная часть населения Италии была настроена явно враждебно по отношению к остготскому правительству. Эти настроения нашли свое выражение как в добровольной сдаче Велисарию ряда городов Сицилии, так и в народных волнениях в Риме. И если мы вспомним все то, что было сказано выше о классовых противоречиях в Остготском государстве в период, предшествующий войне, вполне закономерным будет предположить, что в основе этих настроений лежала не только племенная рознь между остготами и римлянами, о чем прямо говорится в одном из посланий короля Теодата, но и недовольство народных масс Италии притеснениями остготской и римской знати.
Как ни лавировал в этих обстоятельствах Теодат, пуская в ход то кнут, то пряник, положение его оставалось крайне тяжелым. Именно поэтому, быть может, Теодат решил пойти на соглашение с Восточной Римской империей. Видимо, в конце 535 г. или в самом начале 536 г. в Рим прибыл посол императора Юстиниана Петр Патрикий[393], и Теодат тайно предложил ему заключить мирное соглашение с империей на следующих условиях: 1) Остготское правительство признает законным переход всей Сицилии под власть империи. 2) Остготы обязуются посылать Византии ежегодно золотую корону весом в 300 либр золота π поставлять, в случае необходимости, 3 тысячи солдат в армию императора. 3) Католическому духовенству и римским сенаторам — политическим союзникам империи внутри самой Италии — гарантируется личная и имущественная неприкосновенность. По словам Прокопия, этот очень важный с политической точки зрения пункт проекта договора гласил следующее: «Сам же Теодат не будет иметь права убивать кого бы то ни было из духовенства или сенаторов или конфисковать их имущество без согласия императора» (Рrосоp. BG, I, 6.2). Политически не менее важным было и другое условие, согласно, которому остготский король лишался серьезной прерогативы возведения кого-либо в сан патрикия или в другой сенаторский ранг. Он мог только представлять на утверждение императора те или иные кандидатуры, но право окончательного решения оставалось за императором (Рrосоp. BG, I, 6.3). Это лишало остготского короля одной из возможностей привлекать на свою сторону клевретов из числа знати. В то же время восточный император мог награждать высшими отличиями своих сторонников в Италии. Таким образом, остготский король фактически признавал верховную власть императора, что находило свое выражение и во внешних знаках почтения: во время приветствий в театрах и на ипподромах имя императора должно было провозглашаться первым, ему воздвигались статуи и т. п. (Рrосоp. BG, I, 6.4).
По словам Прокопия, Теодат, напуганный успехами византийских войск и недовольством в стране, предложил Петру Патрикию заключить еще тайный договор, по которому он обязывался, в случае если Юстиниан откажется подписать мир на указанных выше условиях, передать императору управление Италией, продав свою корону и свои владения за крупную сумму в 1200 либр золота ежегодного дохода (Рrосоp. BG, 1, 6.6). Для заключения этого договора Теодат отправил в Византию вместе с Петром Патрикием духовного сановника, римлянина по происхождению и преданного ему человека по имени Рустик[394]. Получив в феврале 536 г. предложения Теодата, Юстиниан полностью принял их и обещал Теодату, кроме просимого, пожаловать еще высшие звания Византийского государства. Для осуществления и оформления соглашения император отправил в Италию опять того же Петра Патрикия и Афанасия. Управление Италией должно было быть передано Велисарию (Рrосоp. BG, I, 6.22–27).
Но когда в апреле 536 г. посольство императора явилось к Теодату, он полностью переменил свою позицию и отказался от какого-либо соглашения с Византией (Рrосоp. BG, I, 7.11; 13–25).
Основной причиной этого резкого поворота внешнеполитического курса правительства Теодата были прежде всего успехи остготского оружия. Остготские военачальники Асинарий и Грип одержали победу над имперским полководцем Мундом вблизи Салоны, при этом сам Мунд и его сын пали в сражении. Византийская армия покинула Далмацию, и остготские войска заняли в этой стране ряд укрепленных пунктов, хотя и не решились войти в Салону из-за недоброжелательного, по словам Прокопия, отношения к ним жителей этого города (Рrосоp. BG, I, 7.1–10).
Второй важной причиной, способствовавшей поднятию воинственного духа остготского правительства, были известия о серьезных затруднениях византийцев в Северной Африке! Крупное народное восстание в недавно завоеванной провинции, возглавляемое талантливым вождем Стотзой, парализовало наступательные действия византийской армии из Сицилии и отвлекло самого Велисария, спешно отплывшего в Северную Африку для подавления этого движения[395]. Неудачи византийцев в Северной Африке, естественно, были с радостью встречены всеми противниками Восточной Римской империи в Италии. В связи с этим Теодат, по-видимому, серьезно опасался, что против него может вспыхнуть восстание в остготской армии, если станет известно о его тайном соглашении с империей. Тогда Теодат, постоянно переходивший в своих действиях от «безграничного страха» к «чрезмерной дерзости», стал всячески третировать византийских послов и по ложному обвинению бросил их в темницу (Рrосоp. BG I, 7.25).
В описании Прокопием конфликта между королем Теодатом и византийскими послами Петром Патрикием и Афанасием привлекает особое внимание сообщение византийского историка о том, что император Юстиниан, отправляя послов в Италию, передал с ними, помимо письма к Теодату, еще и послание к вождям остготов (οί, άρχωντες τών βαρβάρων) (Рrосоp. BG, I, 7.21). В этом послании император всяческими обещаниями старался привлечь на свою сторону остготскую знать. Он писал: «Нашей заботой является принять вас в состав нашего государства, конечно, так, чтобы это доставило вам удовольствие. Вы придете к нам не для того, чтобы быть униженными, но чтобы запять еще более высокое положение» (Рrосоp. BG, I, 7.23). Однако предложения Юстиниана были отвергнуты как Теодатом, так и остготской знатью, и военные действия продолжались.
Для того чтобы демонстративно подчеркнуть полную независимость Остготского королевства от империи, правительство Италии, вопреки обычаю, заставило сенат чеканить медную монету с изображением короля Теодата, подобным изображению восточного императора[396].
Одновременно остготское правительство пытается внести раскол в ряды сильного союзника империи — католического духовенства, добившись избрания на папский престол, освободившийся после смерти папы Агапита, своего ставленника, диакона Сильверия, сторонника политики сближения между римлянами и остготами[397].
Некоторых успехов добилось в ото время остготское правительство и в переговорах с франками. Последние, по отказываясь, правда, от соглашения с империей, обещали помочь остготам, если те уступят им свои владения в Южной Галлии («Провинции», т. о. земли в Провансе) и уплатят большую сумму — 2000 либр золота[398].
По прежде чем этот договор был оформлен, военное счастье вновь улыбнулось византийцам. Византийский полководец Константнан собрал в Диррахии довольно многочисленное войско и без особого труда захватил Далмацию. В июне 536 г. готские войска отступили оттуда в Равенну. Решающую роль в победе византийцев сыграл их флот, а также и то, что население Салоны относилось к готам враждебно. Одержав победу, Константная оказался обладателем всей Далмации и Либурнии и, по словам Прокопия, «привлек на свою сторону всех готов, которые жили в этих местах» (Рrосоp. BG, I, 7.26–37).
К этому времени и Велисарий, пустев в ход как подкуп и демагогические обещания, так и террор, сумел разбить армию повстанцев в Северной Африке и подавить первое восстание Стотзы. «Он, — пишет комит Марцеллин, — войско частью милостями, частью наказаниями отвлек от враждебного тирана и, заботясь о пользе государства, вновь морским путем возвратился в Тринакрию» (Marc. Chron. add., а. 535).
Возвращение Велисария в Сицилию было ускорено я тем, что византийский полководец, находясь в Северной Африке, получил тревожное известие о восстании, вспыхнувшем в его отсутствие среди византийских солдат, расквартированных в Сицилии. Это восстание было настолько серьезным, что, по словам Прокопия, оно грозило «привести в беспорядок все дела» (Рrосоp. BV, II, 15.48). Однако Велисарий сумел быстро подавить это движение и тем самым развязать себе руки для организации наступления на Италию.
Оставив византийские гарнизоны в Сиракузах и на норме, Велисарий с остальными войсками в июне или в начале июля 536 г. из Мессаны (ныне Мессины) переправился в Регий (ныне Реджио-ди-Калабрия). Сюда к нему стекались окрестные жители, но словам Прокопия, ненавидевшие готов и тяготившиеся их властью (Рrосоp. BG, I, 8.2. Ср. Рrосоp. BV, II, 15.48). Эти данные Прокопия свидетельствуют о том, что в начале войны часть населения Южной Италии, также как и Сицилии, поддерживала византийцев.
Некоторые представители остготской знати, недовольные правлением Теодата, видя, что военное счастье склоняется к византийцам, также переходили на их сторону. Это является ярким свидетельством глубокого социального расслоения и наличия острой политической борьбы среди остготов в Италии. Наиболее показательным примером подобного, по существу предательского по отношению к своему племени, поведения остготской знати является измена зятя Теодата — Эвримуда, перешедшего к Велисарию со всей своей свитой и получившего от Юстиниана за свое ренегатство много почестей и сан патрикия[399]. Иордан старается оправдать этот поступок Эвримуда безвыходностью его положения и успехами византийского оружия. «Эвримуд, — пишет Иордан, — зять короля Теодата, который как враг вышел навстречу войску (Велисария. — 3. У.), видя успехи консула, перешел на сторону победителя и убеждал его прийти на помощь изнемогающей и ожидающей его прихода Италии» (lord. Rom., 370). «Перейдя на сторону противника, — говорит Иордан в другом своем труде, — он припал к ногам Велисария, прося разрешения служить римским императорам»[400].
Из Регия войска Велисария прошли, не встречая никаких препятствий, через области Бруттий и Луканию и вторглись в Кампанию. Но здесь у Неаполя они неожиданно встретили самое упорное сопротивление как со стороны многочисленного гарнизона готов, так и со стороны населения города (Рrосоp. BG, I, 8.5). Несомненно, следовательно, что даже в Южной Италии далеко не везде население благожелательно относилось к византийцам.
Сведения, сохранившиеся в источниках, об осаде Неаполя византийскими войсками чрезвычайно важны для понимания расстановки классовых сил в Италии в первый период войны и для выяснения отношения различных социальных слоев населения Южной Италии к византийским завоевателям.
Прежде всего привлекает внимание то обстоятельство, что все авторы единодушно говорят об ожесточенном сопротивлении армии Велисария именно самого населения Неаполя, а не только готского гарнизона[401]. Иордан, проявляя верноподданнические чувства к византийскому императору, рассматривает сопротивление жителей Неаполя как восстание против законного правителя и называет граждан Неаполя «восставшими» (rebellantibus) (lord. Rom. 370).
Несмотря на демагогические увещевания Велисария, убеждавшего неаполитанцев в том, что византийские войска явились в качестве освободителей от ига готов, граждане Неаполя закрыли ворота своего города перед византийской армией[402]. Тогда раздосадованный византийский полководец приказал своим войскам сперва овладеть предместьями города, а затем блокировать Неаполь с суши и моря.
Увидев это, неаполитанцы выслали к Велисарию посольство для ведения переговоров. Послом был отправлен Стефан, один из «знатнейших лиц» города (Рrосоp. BG, I, 8.6–7). Стефан вел явно предательскую, провизантийскую политику и был сторонником сдачи Неаполя императору. Велисарий ловко использовал подобные настроения части неаполитанской знати и через Стефана расточал гражданам города щедрые посулы, обещая им «освобождение от рабства», а рвение самого Стефана подкрепил обещанием даровать ему лично «великие блага», если город будет сдан. Гарнизону готов, находящемуся в городе, Велисарий предложил или перейти на сторону императора и вступить в византийскую армию, или спокойно возвратиться по домам. Стефан охотно выполнил поручение Велисария, передав все его обещания гражданам Неаполя, а сам лично высказался за сдачу города, аргументируя это тем, что «бороться с императором — дело опасное». Его поддержал сириец-купец, давно живший в Неаполе, по имени Антиох. Антиох занимался морской торговлей επί τϊ κατά θάλασσαν εργασία и, по словам Прокопия, пользовался авторитетом у жителей Неаполя (Рrосоp. BG, I, 8.12–21).
Данные Прокопия об этих событиях свидетельствуют, что во время осады Неаполя внутри города происходила ожесточенная борьба различных социальных группировок, стоявших за и против сдачи города византийским войскам. Из рассказа Прокопия можно выяснить, что сторонниками сдачи города являлись представители неаполитанской знати («знатнейших лиц» города) и восточного (сирийского) купечества, проживавшего в Неаполе и заинтересованного в поддержании морской торговли с восточными областями и в сохранении мира с Восточной Римской империей. Против сторонников союза с империей решительно выступила другая, проготски настроенная часть неаполитанской знати. Возглавляли ее два знатных ритора: Пастор и Асклепиодот (Рrосоp. BG, I, 8.22). Борясь между собой, эти две группировки неаполитанской знати и купечества должны были серьезнейшим образом считаться и с третьей силой: пародом Неаполя.
Решение вопроса о войне или миро с империей происходило на специально созванном собрании жителей (οημος), и обе борющиеся партии старались всеми средствами склонить народ на свою сторону. Первоначально это удалось сделать сторонникам сопротивления империи, которые убедили народ в необходимости предъявить Велисарию такие требования, которые он не мог бы выполнить (Рrосоp. BG, I, 8.23–24). Но когда неожиданно Велисарий принял все требования осажденных, то народ стал склоняться к сдаче города на выгодных условиях «и с большим шумом бросился к воротам, чтобы их открыть» (Рrосоp. BG, I, 8.28). Готский гарнизон был не в силах помешать этому, но в это время опять выступили Пастор и Асклепиодот и, собрав в одно место народ и готов, стали убеждать их стойко держаться и не сдавать город византийцам. Они обратились с речью к собравшимся и продолжали убеждать граждан, что не следует торопиться со сдачей города, а надо подождать исхода войны между готами и византийцами и поддержать победителя. Город хорошо укреплен, снабжен продовольствием, охраняется сильным гарнизоном готов и может выдержать длительную осаду. В подтверждение своих слов «они вывели перед собранием народа иудеев, которые утверждали, что город не будет испытывать никакого недостатка в предметах первой необходимости, а готы решительно заявили, что будут тщательно охранять стены. Под их влиянием неаполитанцы предложили Велисарию возможно скорее уйти отсюда» (Рrосоp. BG, I, 8.41–42).
Таким образом, в результате упорной борьбы в городе победила партия сторонников союза с остготами, поддержанная местной иудейской общиной, пользовавшейся покровительством остготского правительства, особенно в правление короля Теодориха (Anon. Vales., XIV, 81–82). Народные массы, страдая от притеснений остготского правительства и остготской знати, сперва решительно не поддержали готов, но не желая сдавать свой город врагу, они, в конечном счете, выступили за оборону города от войск Велисария.
После неудачи переговоров началась регулярная осада Неаполя византийскими войсками, длившаяся около двадцати дней (Рrосоp. BG, I, 10.36).
Осажденные втайне от византийцев обратились за помощью в Рим к Теодату, но тот бездействовал и оставил Неаполь на произвол судьбы (Рrосоp. BG, 1, 9.1). Велисарий пытался взять город штурмом. После неудачи этой попытки он приказал разрушить водопровод, снабжавший город водой; он надеялся, что жажда будет его лучшим союзником и заставит неаполитанцев сдать город. Однако расчеты его не оправдались, ибо внутри города было достаточно колодцев и осажденные не испытывали недостатка воды. Не удались и новые попытки склонить, через посредство того же Стефана, неаполитанцев к сдаче (Рrосоp. BG, I, 9.22–29). «И на этот раз неаполитанцы не испугались и не высказали желания сдаться Велисарию»[403]. Лишь благодаря тому, что одному из исавров случайно удалось открыть путь в город через акведук, византийские войска смогли тайно ночью проникнуть в город. Несмотря на внезапность нападения, граждане города, особенно иудеи, оказали мужественное сопротивление (Рrосоp. BG, I, 10.24–25). Но город был взят (во второй половине ноября 536 г.) и подвергнут страшному разгрому (Рrосоp. BG, I, 10.29–48).
О разгроме Неаполя византийскими войсками и бесчеловечной расправе с населением города единодушно рассказывают все современные этому событию авторы[404]. Но некоторые из них, например Прокопий, стремятся оправдать грабежи и насилия византийцев местью за погибших во время штурма родственников и друзей. При этом основную вину за чинимые зверства Прокопий возлагает в первую очередь на отряды «варваров», служивших в армии Велисария, а самого полководца стремится всячески обелить и приписывает ому прекращение убийств и усмирение разбушевавшихся солдат[405]. По словам Прокопия, отдав приказ о прекращении избиения неаполитанцев, Велисарий будто бы заявил своим солдатам: «Все их богатства да будут вам наградой за вашу доблесть, но жены с детьми должны быть возвращены их мужьям» (Рrосоp. BG, I, 10.33).
Разгром Неаполя византийскими войсками привел к почти полному запустению этого обширного и прекрасного города. Хронист Ландольф передает интересный рассказ о том, что Велисарий по настоянию папы Сильверия впоследствии возвратился в Неаполь и принял энергичные меры к заселению совершенно опустевшего города, переселив в него жителей окрестных городов и вилл. Велисарий, пишет Ландольф, «поселил там жителей из Кум и Путеол, и многих жителей из Либурии, Плайи, Сол, Писцинулы и из местечка Троккла, из Сумм и других вилл, а также жителей Нол и Сирентины и из виллы, которая называется Стаби, добавил мужчин и женщин и одновременно из населения Цимитерия». Но этого оказалось недостаточно, и Велисарию позднее пришлось переселять в опустошенный город еще пленных из Северной Африки, а также жителей Сицилии, в частности города Сиракуз, и некоторых городов и местечек Калабрии и Апулии. Неаполь, заключает Ландольф свой рассказ об этих событиях, ставший собранием народов, пришедших из многих городов, был потрясаем впоследствии постоянными «смутами» и доставлял много хлопот византийским властям (Landolf., XVIII, 15).
Во время этих трагических событий, завершившихся опустошением Неаполя, Теодат продолжал бездействовать, показав полную неспособность приостановить продвижение Велисария в глубь Италии. Известие о потере Неаполя вызвало страшное возмущение остготской армии, расквартированной близ Рима. У остготов, пишет Прокопий, «было сильное подозрение, что Теодат сознательно хочет предать дело готов императору Юстиниану и что оп заботится только о том, как бы ему жить спокойно, собрав возможно больше богатств» (Рrосоp. BG, I, 11.1). О том, что войско готов подозревало Теодата в измене, сообщают и другие авторы VI в., в частности Иордан (lord. Rom., 372; Get. 309–310) и комит Марцеллин[406].
В ноябре 536 г. в местечке Регата (или Регста), недалеко от Террацины (ныне Террачина), остготские солдаты в своем военном лагере подняли восстание против Теодата и провозгласили королем одного из своих вождей Витигиса (Рrосоp. BG, I, 11.5; Marс. Chron. add., а. 536). «Войско готов, — пишет об этих событиях Иордан, — кричало, что Теодата надо лишить царства, а королем избрать их вождя Витигиса, оруженосца (armiger) Теодата, что и было сделано» (lord. Get., 309). В другом труде тот же Иордан рассказывает, что восставшее остготское войско требовало убрать Теодата, «который кровью и гибелью готов стремится искупить свои преступления». «И произошло восстание (в войске), в результате которого единогласно провозгласили Витигиса королем» (lord. Rom., 372).
Таким образом, свержение Теодата и избрание Витигиса королем «готов и италийцев» произошло по воле восставших остготских солдат в результате военного переворота, вызванного победами византийцев. Для выяснения вопроса о том, какие социальные круги остготского общества выдвинули и поддержали нового короля, чрезвычайно большое значение имеют данные источников о незнатном происхождении Витигиса. Прокопий прямо говорит, что Витигис был человеком незнатного рода (Рrосоp. BG, I, 11.5), а Иордан называет его «оруженосцем» Теодата (lord. Get., 309). При этом Прокопий подчеркивает, что восставшие остготские солдаты избрали Витигиса королем в первую очередь за его военные заслуги, особенно за его военные подвиги при Теодорихе, во время войны с гепидами (Рrосоp. BG, I, 11.5). Итак, не знатность рода, а опытность в военном деле и популярность в войске проложили Витигису путь к власти. В связи с этим можно предположить, что в отличие от Теодата — представителя высшей остготской знати, которого поддерживал римский сенат — Витигис (во всяком случае, в начале своего правления) пользовался поддержкой прежде всего со стороны рядовых остготских воинов.
Для обеспечения своей власти Витигис первым делом поспешил окончательно покончить со своим соперником — свергнутым королем Теодатом, который, узнав о восстании в войске, попытался бежать в Равенну. По приказу Витигиса один из готских военачальников Оптарис настиг Теодата и убил[407]. По данным историка Равеннской церкви Агнелла, Теодат был убит в декабре 536 г. примерно в 20 километрах от Равенны (Agn., 62). Комит Марцеллин добавляет к этому некоторые подробности: «Убив Теодата в местечке, которое называется Квинт и которое расположено на реке Сантерн, Витигис тотчас, пройдя через Тоскану, разграбил все имущество (opes) Теодата, которое тот собрал на острове (Вольсиненского озера) или в Старом городе»[408]. Иордан говорит, что новый король убил Теодата, выполняя волю народа и желание своих союзников[409].
Таков был бесславный конец последнего короля из рода Амалов. Правление Теодата не принесло Италии ничего, кроме тяжкой и неудачной войны, грозившей новыми бедствиями жителям этой страны.
§ 3. Начало правления остготского короля Витигиса. Неудачная осада Рима остготскими войсками.
С первых же шагов своего правления новый король Витигис стремится всячески продемонстрировать коренной поворот всей политики остготского правительства в сторону защиты «национальных» интересов готов и организации деятельной и эффективной обороны страны от византийцев.
Прежде всего он обращается с торжественным посланием ко всем готам. Это послание является как бы королевской хартией, дарующей милости готам и излагающей политическую программу нового правителя при его вступлении на престол. В послании Витигис особо подчеркивает, что он получил королевскую власть не в силу своего рождения, а согласно древнему обычаю готов, избранный по воле всех готских воинов. «Мы объявляем, — сказано в послании, — что родственные нам готы среди воинских мечей, по обычаю предков поднявши на щит с божьей помощью возложили на нас королевское достоинство, чтобы оружие даровало ту честь, которую породили войны». Стремясь очернить своего предшественника и противопоставить свои воинские подвиги слабости Теодата, Витигис пишет: «Ведь не в тесноте спален, а на широких полях, как вы знаете, был я избран, и не среди вкрадчивых речей льстецов, но среди грома трубных звуков был я найден, чтобы возбужденный такими звуками, под влиянием прирожденной доблести готский народ нашел бы себе воинственного короля». Новый король заверяет своих воинов, что он и впредь, как и раньше, будет разделять с ними общую воинскую судьбу и что они, наконец, получат короля, опытного в военном деле. Он обещает всем готам безопасность в его правление, а готским воинам расточает щедрые посулы. «Мы умеем любить храбрых мужей, — говорит он, — так как мы не раз вели войны. Мне по нужно, чтобы кто-либо другой рассказывал о ваших делах, так как я все знаю сам, — вага союзник во всех ваших трудах» (Cass. Var., X, 31.1–4).
Ярко выраженный «национальный» дух этой хартии нового короля подчеркивается и заявлением Витигиса о том, что он не будет заботиться о своей личной выгоде, но все свои действия подчинит общим интересам готов: «Все, что мы делаем, будет идти на пользу нашего племени». Весьма характерно в этом отношении и другое заявление Витигиса о том, что он явится продолжателем политики короля Теодориха (правление которого как бы символизирует величие остготского племени), что хотя он и не родственник этого короля по крови, но добьется права считаться его родственником по своим делам. Его родственником, говорится в послании Витигиса, должен считаться тот кто сможет подражать его деяниям (Cass. Var., X, 31.4–5).
Первое время после воцарения Витигис вместе с армией готов находился в Риме, но затем счел более благоразумным перебраться в Равенну и там тщательно подготовиться к войне с империей (Рrосоp. BG, I, 11.11). Уйти из Рима Витигиса заставили, по-видимому, с одной стороны, недостаточная подготовленность готов к войне, с другой, — недоверие к населению Рима, которое могло нанести серьезный вред готам в случае осады города византийскими войсками (Рrосоp. BG, I, 11.24).
Покидая город, Витигис и его сторонники постарались всеми средствами обеспечить себе если не помощь, то хотя бы нейтралитет населения Рима, папы и римского сената. Король потребовал от папы Сильверия, римского народа и сената принесения торжественных клятв в верности остготскому правительству. Вместе с тем, наученный горьким опытом своих предшественников, которые сколько ни заигрывали с римским сенатом, так и не добились от него реальной помощи против империи, король Витигис стал действовать весьма решительно в отношении римской аристократии. Не доверяя сенаторам, Витигис, уходя из Рима, забрал с собой многих из них в качестве заложников. Он вполне основательно опасался; что сенаторы, если они останутся в Риме, тотчас же перейдут на сторону византийской армии, которая вскоре могла появиться у стен древней столицы. Для охраны Рима Витигис оставил довольно сильный гарнизон готов из четырех тысяч человек, под командованием готского военачальника Левдериса (Рrосоp. BG, I, 11.26).
Несмотря на поддержку армии, Витигис все же, видимо, не чувствовал себя достаточно прочно на остготском престоле и поэтому захотел во что бы то ни стало придать своей власти «легитимный характер»; для этого он решил породниться с королевским домом Амалов. По прибытии в Равенну Витигис развелся со своей женой и «более силой, чем любовью» (по словам комита Марцеллина) взял себе в жены дочь королевы Амаласунты и внучку короля Теодориха Матасунту[410].
Этот брак короля Витигиса знаменовал собой тот важный факт, что новый правитель Италии, выдвинутый на царство рядовыми остготскими воинами, в конечном счете так и не решился всецело опереться на средние слои остготского общества, выходцем из которых был он сам. Для укрепления своей власти он решил сблизиться с высшей остготской знатью и заставить ее признать его законным правителем. Однако этот замысел успеха Витигису не принес. Боле того, быть может, именно эти попытки Витигиса любой ценой найти путь к сближению с высшей остготской знатью, а затем и с Восточной Римской империей были одной из причин, оттолкнувших от пего широкие круги рядовых остготских воинов, что во многом обусловило его дальнейшие военные неудачи.
Вместе с тем, попытки Витигиса заключить брак с внучкой Теодориха и таким путем проникнуть в среду высшей аристократии встретили сопротивление как самой Матасунты, так и о с готе кой знати. Матасунта, как показала вся ее дальнейшая деятельность, подобно своей матери, была сторонницей сближения с Восточной Римской империей. Она ненавидела и презирала «выскочку» и «узурпатора» Витигиса, человека незнатного, с ее точки зрения, незаконно захватившего престол ее деда и насильно заставившего ее стать его женой. Впоследствии именно Матасунта и ее приближенные из числа сторонников союза с Византией стали душой заговора остготской знати против короля Витигиса и способствовали его окончательному поражению.
Логическим продолжением политики сближения с высшей остготской знатью, ориентировавшейся на союз с империей, была попытка короля Витигиса заключить мир с Юстинианом. После женитьбы на Матасунте Витигис направляет письмо восточному императору и предлагает заключить мир, ибо теперь, говорит он, причина к войне отпала сама собой, так как трагическая расправа Теодата с Амаласунтой отомщена, а ее дочь стала королевой Италии и получила законное наследство своих предков. Тон этого письма, написанного в 536 г., заискивающий и просительный. Витигис в униженных выражениях просит Юстиниана о восстановлении согласия между двумя государствами. «Сколь велика, милостивейший император, — пишет Витигис, — укоренившаяся любовь к Вашей светлости, можно понять из того, что после столь жестоких обид, перенеся такое пролитие крови, мы просим у Вас мира, как будто никто из Ваших раньше нас не обидел» (Cass. Var., X, 32.1). В письме к константинопольскому магистру оффиций Витигис также подчеркивает, что именно он устранил Теодата и тем заслужил доверие императора. «Если другой, — читаем мы в этом письме, — заслужил нерасположение, то я должен считаться наиболее желанным, ибо я наследовал ненавистному, наказав его». «Поэтому, — продолжает Витигис, — пусть будет погребена ненависть со смертью прегрешившего». Кроме того, в этом же послании король Витигис приводит в качестве аргумента в пользу заключения мира необходимость подумать и той и другой воюющей стороне о спасении населения Италии, которое терпит тяжкие страдания от военных столкновений (Cass. Var., X, 33.3).
Желая заключить мир с империей, Витигис прибегает даже к помощи и посредничеству католического духовенства. В особом послании он обращается к католическим епископам Италии с просьбой оказать ему содействие в переговорах с восточным императором. При этом он ссылается на то. что католическое духовенство объединяет с правителем Восточной Римской империи общность религии (Cass. Var., X, 34).
Однако все попытки остготского правительства заключить мир с империей были безуспешны, и Витигис под давлением остготской военной знати и остготских воинов начал подготовку к решительным военным действиям против византийцев. По словам Прокопия, новый остготский король «отовсюду собирал готов, распределяя их по порядку, и вооружал, раздавая каждому из них согласно списку оружие и коней» (Рrосоp. BG, I, 11.28).
Судя по сообщению Прокопия, в армию Витигиса были призваны и малоимущие воины из свободного остготского крестьянства, которые не имели возможности экипироваться на свои собственные средства и получали оружие и коней от Остготского государства. Это была решительная мера со стороны правительства Витигиса, вызванная крайней необходимостью. Но, по-видимому, пока дело ограничилось лишь призывом в армию свободного остготского крестьянства; о привлечении в армию местного италийского населения или зависимых людей никаких упоминаний для этого времени еще нет.
Наряду с мобилизацией всех сил остготов, новое правительство вновь стремится заручиться реальной военной помощью со стороны франков. Витигис заканчивает переговоры о военном союзе, начатые еще его предшественником, и выплачивает франкским правителям крупную сумму денег, обещанную им Теодатом. Кроме того, согласно договору, франки заняли остготские владения в Южной Галлии, и остготский король уступил им протекторат над алеманнами в Реции (Рrосоp. BG, I, 13.26–27. Ср. lord. Rom., 367; Get., 305).
Однако франкские короли, Хильдеберт, Теодеберт и Хлотарь, продолжали вести двойную игру и, обещая остготскому правительству прислать на помощь вспомогательные отряды из подчиненных им племен, в то же время не расторгали своего договора с империей. Поэтому реальный выигрыш остготского правительства от переговоров с франками сводился лишь к освобождению для военных действий против Велисария остготской армии под командованием Марция, охранявшей владения остготов в Южной Галлии (Рrосоp. BG, I, 13.27–29. Сp. ibid. § 15–17).
Пока остготское правительство было занято всеми этими приготовлениями, Велисарий не терял времени и стремился расширить свои завоевания. Покорив Неаполь, а затем и Кумы, и оставив там гарнизоны, он со всей своей армией двинулся по Латинской дороге к Вечному городу (Рrосоp. BG I, 14.1–6).
В Риме же в это время уже созрел заговор высшей римской аристократии и католического духовенства против остготского владычества. Во главе этого заговора стояли папа Сильверий и представитель высшей римской аристократии, ориентировавшейся на союз с Восточной Римской империей, Фиделий, бывший квестором в правление короля Аталариха. По поручению заговорщиков Фиделий отправился к Велисарию и пригласил византийского полководца войти в Рим, «обещая сдать ему город без боя» (Рrосоp. BG, I, 14.4–5).
Остготский гарнизон, находившийся в Риме, узнав о приближении армии Велисария и заметив намерение римлян сдать город византийским войскам, без боя удалился из Рима. В ночь с 9 на 10 декабря 536 г. византийские войска вступили в Рим через Азинариевы ворота, в то время как готы покидали город через Фламиниевы. Лишь командир остготского гарнизона Левдерис не покинул Рим и, захваченный в плен Велисарием, был отправлен вместе с ключами от городских ворот к императору (Рrосоp. BG, I, 14.12–15).
Итак, византийцы овладели древней столицей империи прежде всего при помощи римской аристократии и католического духовенства, своих союзников внутри Италии. Фиделий в награду за столь большую услугу императору получил в 536 г. назначение на высокий пост: он был назначен префектом претория Италии[411].
Народные массы Рима, ненавидевшие, как мы видели, остготское правительство, по-видимому, на первых порах также были не прочь освободиться от власти готов (Рrосоp. BG, I, 14.4). Иордан сообщает, что Велисарий нашел в Риме поддержку сената и римского народа. «И пока Витигис справлял новую свадьбу в Равенне, — пишет Иордан, — консул Велисарий вошел в Рим и был принят римским народом и сенатом» (lord. Rom., 373).
Взятие Рима византийскими войсками было событием большой политической важности, поэтому о нем упоминают почти все авторы того времени[412]. Враждебные готам источники особенно оттеняют позорное бегство готов из Рима. «В ту самую ночь, — говорится в «Жизнеописании Сильверия», — когда вошел патриций Велисарий в Рим, готы, находившиеся в городе или за его стенами, бежали, оставив все ворота открытыми, и направились в Равенну» (Lib. Pont. V. Silver., 4).
Захватив Рим, Велисарий стал деятельно готовиться к обороне города, так как предвидел, что готы не примирятся с потерей Рима и попытаются его вернуть. Он приказал вырыть вокруг города глубокий ров и занялся восстановлением стен города, а также подвозом продовольствия. «Весь тот хлеб, — пишет Прокопий, — который он привез на кораблях из Сицилии, он бережно сложил в государственные хранилища и заставлял римлян, хотя они были очень недовольны (курсив наш. — 3. У.), все свои запасы свозить с полей в город»[413].
Готовясь к обороне Рима, Велисарий одновременно успешно продолжал завоевывать города и крепости в Южной и Средней Италии. Жители Калабрии и Апулии, «так как в этих областях, — по словам Прокопия, — не было готов», добровольно сдались Велисарию, желая, по-видимому, избежать военных действий на их территории (Рrосоp. BG, I, 15.3).
В Самнии византийцам сдались город Беневент (ныне Беневенто) и окрестные местечки. И здесь на сторону византийцев переходили некоторые представители остготской знати, подобно Эвримуду, надеявшиеся найти спасение для себя и своего имущества под крылышком восточного императора. Так, Прокопий сообщает о том, что к Велисарию «пришел из Самния Питца, родом гот, и отдал в руки Велисария как самого себя, так и тех готов, которые жили там вместе с ним, и половину приморского Самния…»[414].
Таким образом, благодаря открытой помощи со стороны римской рабовладельческой аристократии и католического духовенства, индифферентизму, а иногда и сочувствию части населения, а также благодаря измене некоторых представителей остготской знати, Велисарий в довольно короткий срок «подчинил своей власти всю ту Италию, которая находится от Ионийского залива вплоть до Рима и Самния, а земли за этим заливом до Либурнии… завоевал Константиан»(Рrосоp. BG, I, 15.15).
Пока византийская армия продвигалась в глубь Италии, король Витигис, поджидая готские войска, которые должны были прибыть из Южной Галлии, вновь организовал поход в Далмацию. В походе под командованием Асинария и Улигисала принимали участие не только остготы, но и вспомогательные отряды из живших на севере Остготского государства племен. Для блокады Салоны с моря туда были направлены остготские корабли. Однако, несмотря на энергичные действия, остготские войска так и не смогли взять Салону. Командир византийских войск в Далмации Константиан, узнав о приближении неприятеля, сумел подтянуть в Салону византийские отряды из других далматинских крепостей и сконцентрировать все силы для защиты этого города. Одновременно он укрепил стены Салоны, окружил город глубоким рвом и снабдил его всем необходимым для длительной осады. Не ограничиваясь обороной, византийцы сами внезапно напали на флот остготов, блокировавший гавань Салоны, и потопили много кораблей (Рrосоp. BG, I, 16.9–18).
В это же время имперские войска одержали новые победы на Апеннинском полуострове. Византийским начальникам Бессе и Константину без особого труда удалось овладеть важными стратегическими пунктами в Средней Италии: городами Нарнией (ныне Нарни), Сполецием (ныне Сполето) и Перузией (ныне Перуджа). Население Тусции, по словам Прокопия, «добровольно принимало его (Велисария — 3. У.) в свои города» (Рrосоp. BG, I, 16.3–4).
Проникновение византийских войск далеко на север от Рима, почти к самым границам Равеннской области, вызвало большое беспокойство остготского правительства, которое решило во чтобы то ни стало приостановить дальнейшее продвижение неприятеля и вернуть потерянные крепости. Однако попытки готов выбить византийцев из Перузии не увенчались успехом (Рrосоp. BG, I, 16.5–7, Ср. lord. Get., 311–312; Rom., 374). К этому времени, к февралю 537 г., прибыли, наконец, остготские войска из Южной Галлии, и Витигис, «как свирепый лев», решил двинуться на Рим[415].
Велисарий, узнав о приближении войска готов, тотчас вызвал к себе на помощь Константина из Перузии и Бессу из Нарнии, приказав оставить в этих крепостях лишь небольшие гарнизоны. Затем он пытался воспрепятствовать переправе готов через реку Тибр. Однако это ему не удалось из-за неустойчивости отдельных, главным образом варварских, отрядов его армии. Некоторые варвары, находившиеся на службе в войске Велисария, по-видимому, сочувствуя готам, переходили на сторону Витигиса, а отряд, посланный Велисарием для охраны моста через Тибр, увидав огромную армию неприятеля, бежал в Кампанию. Дорога к городу оказалась открытой (Рrосоp. BG, I, 17.17–20).
Для характеристики настроения ожидавшего осады населения Рима очень важен рассказ Прокопия о том, что когда Велисарий, отправившийся с отрядом воинов на рекогносцировку, попал в тяжелое положение и должен был отступить к стенам города, то в этот критический момент римляне закрыли перед ним ворота. Это чуть было не привело к гибели Велисария и всех сопровождавших его лиц. Прокопий, правда, пытается объяснить, а тем самым и оправдать поведение римлян страхом перед тем, как бы неприятель не ворвался в город «на плечах» отступавших, ложными слухами о гибели Велисария и другими причинами (Рrосоp. BG, I, 18.19–22). Однако уже сам этот факт весьма симптоматичен и показывает, что настроение римского населения, сперва, как мы знаем, поддавшегося агитации римской аристократии и католического духовенства и не оказавшего сопротивления византийцам, мало-помалу стало меняться. Известную роль при этом сыграло, видимо, недовольство, вызванное строгими мерами Велисария, проводившего, как мы уже говорили, принудительный сбор продовольствия у населения. Конечно, немалое значение имел и страх перед армией готов.
Витигис и его приближенные с первого же дня осады[416] попытались завязать сношения с римлянами и склонить их на свою сторону (Рrосоp. BG, I, 18.39–41). Как только армия готов подошла к стенам города, Витигис отправил для переговоров с горожанами своего военачальника Вакиса (Ούάχις. По-видимому, его можно отождествить с Вакком, который при Теодате командовал готским отрядом, посланным для охраны Рима)[417]. Подойдя к Саларийским воротам, Вакис «бранил римлян за неверность готам и упрекал за измену, которую, как он говорил, они совершили и перед родиной и перед самими собой; за то, что могуществу готов предпочли греков, которые не в состоянии их защищать: ведь раньше они не видали, чтобы кто-нибудь из греков появлялся в Италии, кроме трагических актеров, мимов и морских разбойников» (Procop. BG, I, 18.40). Однако демарш остготов не встретил пока сочувствия у населения Рима, но вместе с тем и сам прославленный византийский полководец Велисарий был осыпан насмешками римлян за то, что он у них на глазах бежал от неприятеля, а в то же время призывал граждан Рима стойко и смело отражать натиск врагов (Рrосоp. BG, I, 18.42).
Приступая к осаде Рима, Витигис отдавал себе отчет в том, что полностью окружить город у него нет сил. Поэтому он решил сосредоточить почти все свои войска против северо-восточной части укреплений (от Фламиниевых до Пренестинских ворот), которая, как готы прекрасно знали, была в ветхом состоянии. Здесь остготы построили шесть укрепленных лагерей, окруженных рвами и обнесенных высокими валами. Седьмой лагерь они разбили на правом берегу Тибра, на Нероновом поле. Связь между войсками, расположенными на противоположных берегах реки, осуществлялась через Мульвийский мост, тщательно охраняемый остготскими воинами. Вся южная часть укреплений Рима, близ Латинской и Аппиевой дорог, не была блокирована неприятелем, и связь Рима с Кампанией и Южной Италией не прерывалась[418].
Верховное командование над всеми остготскими войсками, находившимися в лагерях на левом берегу Тибра, принял на себя Витигис, а командовать отрядом на Нероновом поле он поручил своему военачальнику Марцию.
В соответствии с этой диспозицией войск остготов вынужден был распределять свои силы и Велисарий. Главное внимание он, естественно, обратил на охрану наиболее важных в стратегическом отношении пунктов римских укреплений. Византийский полководец лично принял командование над войсками, расположенными у наиболее уязвимого участка обороны — у Пинцианских и Саларийских ворот, защиту же Пренестинских ворот поручил Бессе, а Фламиниевых ворот — Константину.
Следует признать, что положение Велисария было весьма затруднительным, ибо он первоначально располагал гарнизоном, насчитывавшим всего около 5 тысяч человек[419]. Для охраны такого большого города, как Рим, имевшего столь значительную протяженность укреплений, этих войск было явно недостаточно. Поэтому" Велисарий должен был прибегнуть к весьма опасной мере: он принуждал римское население нести охрану стен, хотя доверять римским гражданам он не мог. Их настроение с каждым днем ухудшалось, а недовольство по мере роста трудностей, связанных с осадой, все увеличивалось. «Римский народ, — пишет Прокопий, — совершенно не привыкший к бедствиям войны и осады, страдал от отсутствия бань[420] и от недостатка продовольствия; к тому же принуждаемый без сна охранять укрепления, предполагая, что город будет вскоре взят, и кроме того, видя, как враги грабят поля и все остальное, был очень недоволен и считал для себя ужасным, что он, ни в чем неповинный, переносит осаду и подвергается столь большой опасности» (Рrосоp. BG, I, 20.5).
Недовольство римского населения настолько усилилось, что уже вскоре дело дошло до открытых выступлений против Велисария. «Собираясь вместе, римляне открыто бранили Велисария за то, что он, взяв у императора недостаточно большое войско, решился двинуться против готов». Тайное недовольство появилось и среди некоторой части римского сената, надеявшейся на более эффективную помощь со стороны империи и опасавшейся затяжки войны (Рrосоp. BG, I, 20.6–7. Ср. ibid., I, 19.22; 28.4–5).
Остготы, узнав через перебежчиков о подобных настроениях в Риме, решили вновь попытаться воздействовать на римлян дипломатическим путем и принудить Велисария к заключению мира. Витигис отправил в Рим посольство во главе с Альбисом. Послы всячески упрекали римлян за измену готам и уговаривали Велисария заключить мир на условии удаления византийских войск из города при сохранении всего их имущества. Когда Велисарий отказался принять это предложение, римское население не выразило ему сочувствия из-за страха перед готами, как утверждает Прокопий. Никто из римских граждан не решился ничего возразить готским послам на их многочисленные упреки в измене, и лишь глава сенатской партии Фиделий, подучивший уже сан префекта претория, выслуживаясь перед императором, выступил против предложения послов (Pro сор. BG, I, 20. 7–14; 19–20).
После того как попытки заключить мир с Велисарием окончились неудачей, для готов не оставалось другого выхода, как попытаться взять город штурмом, ибо — напомним — у них не было возможности полностью замкнуть кольцо блокады. На восемнадцатый день осады остготы двинулись на штурм. С восходом солнца войска остготов, предводительствуемые Витигисом, грозной лавиной устремились к городу, везя с собой тараны, высокие деревянные башни на колесах и множество лестниц.
При виде этого зрелища римское население проявило свое недоброжелательство к византийцам, осыпая бранью и насмешками Велисария за то, что он не посылает своих войск навстречу наступающему неприятелю (Procoр., BG, I, 22.3). Однако византийцы, выждав, пока остготские войска вплотную придвинули осадные машины к стенам города, стали поражать их с высоты башен и стен камнями и стрелами из пращей и баллист. В жарком бою у Салариевых ворот византийцы одержали верх и подожгли все осадные приспособления врагов. Одновременно близ того участка стены, который римляне называли Виварий (близ Пренестинских ворот), Велисарий, заманив в ловушку готов, нанес им поражение. Столь же бесславно закончилась и попытка готов овладеть Аврелиевыми (Панкратиевыми) воротами. Наступавшие здесь войска Марция не имели ни таранов, ни других осадных приспособлений и были с большим уроном отбиты византийцами под командованием Константина. Таким образом, генеральный штурм города был успешно отбит с большими потерями для осаждающих (Рrосоp. BG, I, 22. 5–11; 23. 24–27).
Неудача штурма была, несомненно, тяжелым ударом для готов. Но еще более роковым для них оказалось решение Витигиса продолжать осаду Рима. При отсутствии у осаждающих сколько-нибудь обеспеченного тыла и при невозможности взять город штурмом осада могла привести и, как мы увидим далее, действительно; привела лишь к тяжелым и бесцельным жертвам.
Но в первые месяцы осады, когда готы еще не испытывали особых трудностей, положение осажденных, повторяем, было очень тяжелым. Поэтому тотчас же после того, как штурм был отбит, Велисарий обратился к Юстиниану с просьбой о помощи. В послании к императору византийский полководец указывал, что если в скором времени он не получит подкреплений, империя потеряет все свои завоевания в Италии (Рrосоp. BG, I, 24.12). Кроме того, Велисарий в своем письме подчеркивал, что римляне, первоначально отнесшиеся доброжелательно к византийской армии, могут скоро переменить свое отношение из-за трудностей осады (Рrосоp. BG, I, 24.16–17).
Для поднятия настроения населения осажденного города сторонники империи из числа патрицианской знати распространяли предсказания о том, что осада продлится только до июля месяца[421]. Вместе с тем Велисарий, крайне обеспокоенный растущим недовольством населения Рима, решил принять радикальные меры для предотвращения могущего вспыхнуть народного восстания. Под предлогом недостатка съестных припасов Велисарий приказал выслать из осажденного города большую часть рабов (των οίκετών), даже некоторых из тех, которые принадлежали византийским воинам (Рrосоp. BG, I, 25.2–3). Не исключена возможность, что основным мотивом, заставившим Велисария прибегнуть к этой мере, был страх перед волнениями рабов в осажденном городе, боязнь, что рабы могут открыть варварам ворота Рима.
Но если от рабов можно было избавиться путем их высылки из города, то труднее было уменьшить недовольство и предотвратить волнения среди беднейшего свободного населения города. Первоначально Велисарий решил попытаться путем подкупа привлечь его на свою сторону. Рассказывая об этом, Прокопий, несмотря на свое недоброжелательное и презрительное отношение к народным массам, невольно рисует страшную картину глубочайшей нищеты и лишений беднейшего населения Рима. «Видя, — пишет он, — что большая часть простого народа страдает от бедности и недостатка съестных припасов [ведь ремесленный люд (βαναύσοις άνθρώποις) запасов имеет лишь на один день, а вследствие осады эти люди вынужденные остаться без заработка, не имели никаких средств для приобретения себе пропитания], Велисарий зачислил их в качестве рядовых воинов и присоединил к каждому сторожевому отряду, назначив такому рядовому определенное ежедневное жалование». Но не доверяя этой страже и все время опасаясь измены, Велисарий одновременно принимал самые решительные меры по наблюдению за охраной стен Рима (Рrосоp. BG, I, 25.11; 15–18). И действительно, эти опасения были вполне основательны, ибо готы имели постоянные сношения с жителями осажденного города и через перебежчиков были хорошо осведомлены о намерениях византийцев.
В это время готы решили попытаться перерезать коммуникации, связывающие Рим с Южной Италией. С этой целью они построили новый укрепленный лагерь между Аппиевой и Латинской дорогами и тем самым сильно затруднили подвоз по суше продовольствия в Рим из Кампании и других областей Южной Италии. Одновременно, стремясь прекратить подвоз в Рим съестных припасов по морю и реке Тибр, готы захватили Порт (Portus Romanus), гавань, расположенную у северного рукава устья Тибра, перебили многих из находившихся в городке римлян и оставили там сильный гарнизон (Рrосоp. BG, I, 26.3–19). После этого связь с морем Велисарий мог осуществлять лишь по южному рукаву дельты Тибра — через Остию. Но это было очень неудобно[422].
Спустя 20 дней после того, как готы овладели Портом, в Рим, наконец, прибыли долгожданные подкрепления и с трудом проникли в город. Прибывшее войско Мартина и Валериана состояло из 1600 солдат, по большей части наемников из племен гуннов, славян и антов, отличавшихся большой храбростью. Хотя эта помощь численно была невелика, но для Велисария она была очень ощутима и позволяла действовать более активно (Рrосоp. BG, I, 27.1–3).
Еще в первых боях у стен Рима Велисарий лично убедился, что остготские «всадники привыкли пользоваться только копьями и мечами» тогда как лучники у них пешие, и поэтому «если идет не рукопашный бой, всадники быстро гибнут, не имея чем защищаться против врагов, пользующихся луком, а пехотинцы никогда не могут произвести нападения на всадников» (Рrосоp. BG, I, 27.27–28). По приказу Велисария конные лучники отрядами в несколько сот бойцов устраивали вылазки и, не вступая в рукопашный бой, наносили большие потери остготам (Рrосоp. BG, I, 27.15–14). Другими словами, и тут «тактика Велисария целиком базировалась на принципе: избегать рукопашной схватки и брать противника измором»[423].
В связи с успехами этих вылазок у осажденных появились надежды, что исход борьбы можно быстро решить одним генеральным сражением (Рrосоp. BG, I, 28.1). Впрочем, это воодушевление охватило далеко не всех римлян. Во всяком случае даже Прокопий вынужден отметить, что как раз в это время к готам часто переходили перебежчики. И быть может, именно это обстоятельство и заставило Велисария скрепя сердце согласиться на большое сражение за стенами города (Рrосоp. BG, I, 28.4–5).
Особенно кровопролитная битва произошла перед Пинцианскими и Саларийскими воротами. В начале боя перевес был на стороне византийцев, но вскоре сказалось численное превосходство готов. В то время, как строй византийцев редел, к готам прибывали все новые и новые подкрепления.
Отрицательную роль в ходе сражения сыграло и недоверие Велисария к «римским плебеям» (του δήμου), т. е. к городской бедноте Рима. Не желая, чтобы отряд, сформированный из римских ремесленников (βάναυσοι άνδρες), принял участие в сражении, Велисарий под предлогом их неопытности в военном деле, а по существу из-за опасения измены, поставил этот отряд отдельно от своей армии, на другом берегу Тибра, близ Панкратиевых ворот (Рrосоp. BG, I, 28.18–19). Тем самым он ослабил свои и так не очень значительные силы.
Несмотря на храбрость византийских военачальников Принкипия и Тармута, пехота Велисария не выдержала рукопашного боя с готами и стала отступать к городу, а после геройской смерти обоих вождей воины обратились в паническое бегство и с трудом спаслись за стенами города.
В то же время завязалась жестокая схватка на Нероновом поле между византийским отрядом Валентина и остготскими войсками Марция. Она закончилась для византийцев столь же неудачно, как и битва близ Пинцианских и Саларийских ворот. При этом Прокопий, стремясь оправдать Велисария, перекладывает всю вину за поражение византийцев на Нероновом поле на ненавистных ему римских плебеев. Он утверждает, что когда во время боя в рукопашную схватку с готами стихийно влились толпы римских плебеев, матросов и обслуживающих армию рабов, то именно они своей «недисциплинированностью» якобы погубили все дело римлян и привели к их поражению (Рrосоp. BG, I, 29.25–28). Прокопий обвиняет их в том, что они, сперва потеснивши готов, не сумели закрепить свою победу и, обратившись к грабежу лагеря неприятеля, затем были наголову им разбиты (Рrосоp. BG, I, 29.34). Вместе с тем сам же Прокопий должен был признать, что после двойного поражения византийцев остготские войска могли легко овладеть Римом, ворвавшись в город, «на плечах» бегущих солдат, но героическая стойкость римского плебса, оборонявшего вместе с воинами стены, спасла на этот раз Рим от ярости готов (Рrосоp. BG, I, 29.49).
По существу, конечно, тут произошло то же, что имело место и в большинстве других крупных сражений Велисария: «когда пехота принимала в них участие, она неизменно обращалась в бегство»[424]. И все вышеприведенные рассуждения Прокопия свидетельствуют лишь о страхе византийцев перед восстаниями угнетенных масс в Риме и боязни их союза с «варварами». Вместе с тем сведения об участии римских плебеев, матросов и даже оставшихся еще при армии рабов в сражении против готов являются доказательством патриотизма народных масс Рима, защищавших свой город от нападения врагов, хотя и не проявлявших сочувствия к установлению власти империи.
Во время осады Рима остготскими войсками осложнились и отношения византийцев с частью высшей римской аристократии и католического духовенства. В самом начале своего правления Витигис увел из Рима в Равенну заложников, в первую очередь наиболее для него опасных и явно сочувствующих Восточной Римской империи римских сенаторов. В городе остались, по-видимому, наиболее «благонадежные» с точки зрения остготского правительства сенаторы, стоявшие за союз остготов и римлян. Правда, далеко не все из них оправдали надежды остготского правительства, а наоборот, как мы видели, они в своем большинстве во главе с Фиделием открыто поддержали византийцев. Но все же какая-то часть из оставшихся в Риме сенаторов, по-видимому, была враждебно настроена к Велисарию (Рrосоp. BG, I, 20.6). Зная об их проготских настроениях и опасаясь измены, Велисарий, по словам Прокопия, изгнал некоторых сенаторов из Рима[425], в том числе того самого Максима, который пользовался особыми милостями остготского правительства и который в правление короля Теодата даже женился на знатной остготской девушке из королевского рода Амалов.
В то же время Витигис, разгневанный неудачами, которые терпели остготские войска под стенами Рима, и, по-видимому, осведомленный о каких-то происках сенаторской партии в Италии в пользу Восточной Римской империи, приказал убить всех римских сенаторов, взятых им в качестве заложников в начале войны. Некоторым сенаторам, извещенным заранее об этом приказе остготского правительства, удалось бежать и спастись. В их числе были Вергентин и брат нового папы Вигилия — Репарат, которые бежали в Лигурию. Все же остальные знатные заложники были перебиты готами (Рrосоp. BG, I, 26.1–2).
Таким образом, в стране к этому времени уже создался весьма сложный переплет социально-политической борьбы, крайне обостривший внутреннее положение в Италии. К этому надо добавить, что в то же самое время осложнились отношения между Восточной Римской империей и папством.
Прокопий в «Войне с готами» весьма лаконично говорит о серьезном конфликте между папским престолом и империей, возникшим в связи с отрешением от престола папы Сильверия. Он сообщает, что у византийского командования появилось подозрение в том, что папа Сильверий замышляет измену в пользу готов, и поэтому Велисарий срочно выслал его в Элладу и немного спустя назначил (κχτεστήσχτο) на папский престол диакона Вигилия (Рrосоp. BG, I, 25.13). Такова, по-видимому, была официальная версия византийского правительства, весьма кратко изложенная историографом Юстиниана. Однако в «Тайной истории» Прокопий уже значительно подробнее рассказывает об истинных причинах низложения папы Сильверия. Этому событию, имевшему большое политическое значение, уделяют внимание и другие авторы. Особенно подробно, но, конечно, весьма тенденциозно, освещены они в «Жизнеописании Сильверия».
При изучении и сопоставлении данных различных источников прежде всего бросается в глаза явная их противоречивость, причем намечаются две диаметрально противоположные версии. Одни авторы, отражая официальную точку зрения византийского двора, считают, что папа Сильверий действительно подготовлял «измену» в пользу готов. Так, например, кроме Прокопия, сообщающего эту версию в «Войне с готами», ее поддерживает и комит Марцеллин, который пишет: «Тогда Велисарий отстранил от власти папу Сильверия, благосклонного к нему (Витигису. — 3. У.), и на его месте назначил (ordinavit) диакона Вигилия» (Marc. Chron. add., а. 537).
Однако значительно больше сторонников среди писателей того времени имеет другая версия, переданная в «Жизнеописании Сильверия» и во многом совпадающая с рассказом Прокопия в «Тайной истории»[426]. Ее поддерживают Виктор Тонененский, Либерат, Павел Диакон и некоторые другие[427]. Согласно этой версии, папа Сильверий пал жертвой интриг окружения императрицы Феодоры, мстившей папскому престолу за защиту решений Халкидонского собора и за отрешение от должности папой Агапитом константинопольского патриарха Анфимия. Эта версия была создана с явной целью полного оправдания папы Сильверия от подозрения в сношениях с готами; и если первая версия отражала точку зрения константинопольского двора, то вторая являлась точкой зрения папского престола.
В пользу первой точки зрения говорит то, что Сильверий был назначен на папский престол при помощи прямого нажима на католическое духовенство со стороны остготского короля Теодата и являлся ставленником остготского правительства[428]. Кроме того, отношения папы Сильверия и византийского полководца Велисария после вступления византийских войск в Рим были, по-видимому, уже весьма натянутыми: напомним, что по сообщению Ландольфа, Сильверий упрекал Велисария, за резню мирных жителей Неаполя, учиненную императорскими войсками (Landolf, XVIII, 15). Таким образом, не исключена возможность, что Сильверий лично имел какие-то связи с остготской знатью.
В пользу же второй версии говорит не только ее значительная распространенность, но и то, что она весьма реалистично оценивает расстановку политических сил как в Италии, так и в империи, и полнее отражает религиозную борьбу того времени. Кроме того, на наш взгляд, весьма важно, что эту версию поддерживает Прокопий в «Тайной истории», где он обычно официальной точке зрения противопоставляет описание скрытых пружин политических событий того времени. Аргументом против тайного сговора Сильверия с готами является также известие о том, что папа Сильверий, несмотря на его клятвы в верности готам, активно содействовал взятию Велисарием Рима (Pro сор. BG, I, 14.5). Итак, и та и другая версия страдают тенденциозностью, а значит и односторонностью.
При современном состоянии источников вряд ли возможно решить окончательно вопрос о том, был ли папа Сильверий тайно связан с готами или его ложно оклеветали враги. Но из сопоставления обеих версий некоторые выводы все же сделать можно.
Скорее всего византийскому командованию было хорошо известно, что папа Сильверий достиг власти при помощи короля Теодата, и поэтому, когда потребовалось по политическим соображениям устранить его с папского престола, против пего было пущено в ход именно обвинение в тайном соглашении с готами, которое должно было выглядеть весьма правдоподобно. А причин для устранения Сильверия, по-видимому, было немало. Прежде всего византийское правительство в столь острый момент борьбы за Италию крайне нуждалось в «покорном» папе, который бы являлся проводником его политики и деятельным помощником Велисария. По-видимому, Сильверий вел себя слишком независимо и вызывал подозрение как ставленник готов. Византийское правительство уже подготовило более послушного кандидата на папский престол — диакона Вигилия. Немалую роль в отрешении Сильверия от власти сыграло также и монофизитское окружение Феодоры, стремившееся взять реванш за поражение, которое оно потерпело в 536 г. в связи с изгнанием патриарха Анфимия. Диакон Вигилий, сопровождавший папу Агапита в Константинополь, по-видимому, обещал Феодоре содействовать в осуществлении ее планов, если она поможет ему стать папой[429]. Но, когда после смерти папы Агапита Вигилий возвратился в Рим, папский престол уже был занят Сильверием. Однако ни клевреты Феодоры, ни сам Вигилий не сложили оружия и продолжали интриговать против Сильверия.
21 марта 537 г. Сильверий был приведен к Велисарию и разыгралась знаменитая сцена, так красочно описанная Анастасием в «Жизнеописании Сильверия». Сильверий был введен в зал дворца Пинцис, где возлежала Антонина, а у ее ног сидел Велисарий. Антонина обвинила Сильверия в измене, папа был схвачен, одет в монашескую одежду и отправлен в ссылку на Восток. Испуганный клир, узнав об низложении Сильверия, в страхе разбежался. 29 марта диакон Вигилий был провозглашен папой. Сильверий же сосланный на один из островов Понта, умер там 2 декабря 537 г.
Для определения политического значения разыгравшихся событий очень важным, но наш взгляд, является сообщение «Жизнеописания Сильверия», о том, что сам Велисарий не верил истинности обвинения, выставленного против папы, «но так как многие (multi) настаивали на этом обвинении, то он испугался» и согласился на низложение Сильверия. Это известие весьма показательно для определения настроения близких к Велисарию политических кругов, которые требовали смещения папы Сильверия, по-видимому, как ставленника готов. С другой стороны, следует обратить внимание и на то, что высшее католическое духовенство даже и не пыталось выступить на защиту Сильверия. Едва ли причиной этому был лишь страх перед византийскими войсками. Католическое духовенство было достаточно влиятельным, чтобы отстаивать свои интересы. Видимо, большинство католического духовенства само недолюбливало Сильверия, насильно навязанного Теодатом, и, будучи против союза с готами, опасалось возможных связей папы с остготской знатью. Поэтому в церковной традиции, нашедшей свое отражение прежде всего в «Жизнеописании Сильверия» и в трудах церковных писателей, так явно чувствуется стремление оградить престиж папского престола от обвинения в союзе с готами. Но вместе с тем католическое духовенство, явно сочувствовавшее установлению в Италии власти восточного императора, не могло примириться и с авторитарной политикой Византии, стремившейся полностью подчинить своему влиянию папский престол. Отсюда и нотки осуждения политики Византии, звучащие, хотя и не очень явно, в «Жизнеописании Сильверия». Однако этим дело и ограничилось, и вскоре римское духовенство признало нового папу Вигилия, ставленника империи.
Между тем борьба за Рим продолжалась. После неудачной для византийцев битвы у Пинцианских и Салариевых ворот и на Нероновом поле они уже остерегались делать вылазки крупными силами и вернулись к тактике изматывания неприятеля мелкими стычками (Рrосоp. BG, II, 1.20). В это время у византийцев несколько улучшилось настроение в связи с тем, что в Террацину из Византии прибыл некий Евфалий и привез деньги от императора для уплаты жалования солдатам. С трудом, под охраной отряда телохранителей, посланных Велисарием, ему удалось проникнуть в Рим (Рrосоp. BG, II, 2.1; 23–24).
Но к середине 537 г. в городе начался голод, а за ним всякого рода эпидемии. У византийских солдат еще был хлеб, но уже не хватало другого продовольствия; у римского же населения хлеба совсем не осталось, и оно питалось травой, растущей в пригородах и внутри укреплений, и трупами павших животных (Рrосоp. BG, II, 3.10–11). О голоде в Риме во время его осады войсками Витигиса рассказывает и автор «Жизнеописания Сильверия». «Внутри города, — говорит он, — был великий голод, и вода продавалась бы за деньги, если бы для спасения (жителей) не было воды источников»[430]. Солдаты византийской армии, подстрекаемые жаждой наживы, совершали вылазки из города и собирали хлеб, созревавший на полях близ Рима, а затем продавали его по дорогой цене богатым римским гражданам (Рrосоp. BG, II, 3.8–9). Остготы, узнав о голоде в Риме, особенно энергично стали охранять дороги в город, чтобы воспрепятствовать подвозу продовольствия.
Когда на полях близ Рима не осталось посевов, а голод в городе достиг крайней степени и превратился во всенародное бедствие, среди трудового населения города начались серьезные волнения.
Недовольство беднейшего населения Рима византийскими властями назревало уже давно, и теперь под влиянием голода и лишений оно вылилось в открытое выступление римских плебеев. Прокопий довольно туманно хотя и многоречиво рассказывает об этих событиях. При этом он проявляет явную враждебность к народным массам (δήμος), поднявшим волнения в осажденном городе. Другие источники, к сожалению, молчат об этом движении, и поэтому нам приходится довольствоваться сведениями, имеющимися в труде Прокопия. Судя по ним, римские плебеи, под давлением голода и эпидемий, потребовали от Велисария немедленно решить исход осады одним сражением. При этом они все единодушно выражали желание принять участие в этой битве (Рrосоp. BG, II, 3.12).
Некоторые из римских плебеев, по-видимому руководители движения, обратились к Велисарию с речью, в которой так описывали невыносимые страдания беднейшего населения Рима: «Эти поля и вся эта область попали в руки врагов. Даже и не скажешь, сколько времени город лишен всего необходимого. Из римлян одни уже умерли и даже не удостоились похорон, мы же, оставшиеся еще в живых, чтобы кратко рассказать о всех наших бедах, мечтаем лечь рядом с умершими» (Procop. BG, II, 3.18–19).
Однако предложение римских плебеев о генеральном сражении с готами было отвергнуто Велисарием[431]. Вместе с тем, находясь в окруженном врагами городе, Велисарий не решился на кровавую расправу с недовольными жителями Рима, а пошел им на уступки, заявив, что он восхищен их готовностью вступить в бой с неприятелем и поэтому прощает им поднятое волнение (ταραχή) (Рrосоp. BG, II, 3.29). В дальнейшем византийское командование, чтобы избежать повторных выступлений народных масс Рима, было принуждено даже взять на себя прокормление части римской бедноты (Рrосоp. BG, II, 4.13).
Таким образом, народные массы Рима, доведенные до отчаяния голодом и болезнями, хотя и выступили открыто против византийцев, однако сохранили до конца свой патриотизм и готовы были сражаться с врагом, осаждавшим их родной город.
Под давлением народных волнений в Риме Велисарий был вынужден принять экстренные меры для снабжения осажденного города хлебом и другим продовольствием. С этой целью он послал в Неаполь своего секретаря, историка Прокопия, приказав ему нагрузить там большое число кораблей хлебом и собрать воинов, имевшихся в Кампании. Все это Прокопий должен был доставить в Рим (Рrосоp. BG, II, 4.1–3). Вслед за Прокопием на юг отправилась жена Велисария Антонина с целью привести флот на помощь осажденным.
Поручение византийского командования было успешно выполнено Прокопием. Он собрал в Кампании не менее 500 воинов и, нагрузив хлебом большое число кораблей, ожидал удобного случая переправить их в Рим (Рrосоp. BG, II, 4.19–20). Такая возможность скоро представилась, так как в это же время прибыли из Византии в Неаполь и в другие порты Италии свежие воинские подкрепления — всего около 4800 солдат[432]. Все эти войска сошлись в Кампании и к ним присоединился отряд, собранный Прокопием. Войска и обоз с большим количеством продовольствия двинулись к Риму и с помощью предпринятой осажденными диверсии вошли в город (Рrосоp. BG, II, 5.2–4).
Еще до этого Велисарий узнал, что готы начали испытывать большие затруднения с продовольствием. Кроме того, в их лагерях начались болезни (Рrосоp. BG, II, 6.1). Чтобы еще больше ухудшить положение врага, Велисарий отправил из Рима в соседние крепости значительные отряды, с тем чтобы они постоянно тревожили остготов с тыла. По данным Прокопия, в крепость Террацину был отправлен отряд в 1000 воинов под командованием Мартина и Траяна, в Тибур (ныне Тиволи) — 500 воинов во главе с Магном и Синфуэсом, отряд герулов под командованием Гонфариса — в один из городков Альбанской области, а отряд гуннов — к храму апостола Павла в 14 стадиях от Рима (Рrосоp. BG, II, 4.6–12). По существу остготы из осаждающих сами начали превращаться в осажденных. Им пришлось оставить построенные ими укрепления на Аппиевой и Латинской дорогах. После же прибытия в Рим подкреплений «варвары решили совершенно отказаться от осады города и думали о том, как бы им уйти отсюда; они гибли от болезней и от оружия неприятеля, и теперь вместо многих десятков тысяч оставалось их уже очень малое число; больше же всего они страдали от голода» (Рrосоp. BG, II, 6.1). Готы попытались начать с Велисарием переговоры о заключении мира. Симптоматично, что посольство Витигиса к Велисарию возглавлял один римлянин, пользовавшийся среди готов большим уважением (Рrосоp. BG, II, 6.2–3).
Условия мира, предложенные Витигисом, были достаточно благоприятны для империи и свидетельствовали о тяжелом положении армии готов. Витигис предложил отдать византийцам Сицилию и Кампанию и платить дань императору. Однако Велисарий отказался от заключения мира, сославшись на то, что этот вопрос может решить только сам император (Рrосоp. BG, II, 6.27–34). Но вследствие того что обе армии были истощены голодом и болезнями, воюющие стороны пошли на заключение перемирия сроком на 3 месяца[433]. Были выработаны приемлемые для обеих сторон условия перемирия и произошел взаимный обмен заложниками из готской и византийской знати. Со стороны византийцев заложником был Зинон, со стороны готов — знатный гот Улия (Рrосоp. BG, II, 7.13).
Однако византийцы, учитывая положение готов, отнюдь не были намерены честно' выполнять условия перемирия. Прежде всего они попытались использовать перемирие для захвата наиболее важных стратегических пунктов вблизи Рима. Так когда голод и болезни вынудили остготские войска оставить Порт и приморский город Тосканы Центумцеллы (ныне Чивита-Веккия), то византийцы не замедлили занять их своими войсками (Рrосоp. BG, II, 7.16–21). Эти потери сами по себе были уже весьма чувствительны для готов. Но для византийцев эти. успехи имели особое значение, ибо они дали им возможность свободно пользоваться водным транспортом по морю и Тибру.
Для того чтобы заставить Витигиса окончательно снять осаду Рима, Велисарий в феврале 538 г. посылает в рейд по тылам готов в Пиценской области большой кавалерийский отряд под командованием Иоанна. Византийское командование надеялось на успех внезапного нападения на Пицен, потому что в этой области почти совсем не осталось мужчин-готов, ибо они все двинулись в поход на Рим. Непосредственная задача отряда состояла в том, чтобы, напав на эту фактически беззащитную область, беспощадно разграбить все имущество готов, а их жен и детей обратить в рабство (έςανδραποδίζειν). При этом Велисарий из политических соображений приказал Иоанну воздержаться от грабежей и насилий над местным италийским населением (Рrосоp. BG, II, 7.28–30). Продолжая демагогическую политику привлечения на свою сторону населения Италии, Велисарий этим запретом хотел обеспечить византийским войскам поддержку местных жителей.
Иоанн поистине «блестяще» выполнил приказание Велисария. Имея под своим командованием две тысячи всадников, он, видимо в феврале 538 г., вторгся в Пицен, грабя и опустошая все на своем пути, а женщин и детей уводя в рабство (Рrосоp. BG, II, 10.1).
Прокопий в своем официальном труде стремится всячески подчеркнуть, что византийские войска в Пицене учинили насилия лишь над жившими там семьями готов, а местному италийскому населению будто бы не причиняли вреда (Рrосоp. BG, II, 17.6). Можно допустить, что среди какой-то части местного сельского населения, недоброжелательно относившегося к остготской знати и крайне измученного тяготами войны, демагогическая политика византийского командования стремившегося привлечь на свою сторону италийских жителей, на первых порах имела некоторый успех. Прокопий, во всяком случае, утверждает, что в Аримин (ныне Римини), Иоанн вступил, приглашенный местным италийским населением (‘Ρωμαίων αυτόν έπαγαγομένων), тогда как готский гарнизон бежал в Равенну в страхе перед местными жителями[434].
Иоанну удалось стремительно пройти весь южный Пицен. Войска выступившего против Иоанна дяди короля Витигиса Улифея были разбиты, сам остготский военачальник пал в сражении, а все его воины были перебиты. После этого поражения остготы, находившиеся в Пицене, уже не осмеливались вступить с Иоанном в открытое сражение. Только готские гарнизоны в крепостях Ауксиме (ныне Озимо) и Урбине (ныне Урбино) оказали византийцам упорное сопротивление. Но Иоанн, не задерживаясь для осады крепостей и оставив их в тылу своих войск, быстро двигался вперед, подбираясь к самому сердцу остготских владений — Равенне. После взятия Аримина дорога к столице Остготского государства была открыта для византийских войск.
Взятие Аримина имело и большое политическое значение. Остготское командование, обеспокоенное судьбой столицы государства Равенны, принуждено было в марте 538 г. окончательно снять осаду Рима. «Услышав об этом (о взятии Аримина. — 3. У.), — пишет комит Марцеллин, — Витигис снял осаду Рима, которую он возобновил после нарушения перемирия, и оставив Рим, через вал Клодия и поля Тусции перешел Апеннины и, разбив лагерь на берегу реки Рубикон, осадил Аримин» (Marc. Chron. add., а. 538). Прокопий также связывает уход готов из-под стен Рима с диверсией византийцев в их тылу и взятием Аримина, но добавляет, что важной причиной, заставившей готов снять осаду Рима, было также и то, что они испытывали большие трудности со снабжением своих войск (Рrосоp. BG, II, 10.12).
Уходя, готы подожгли свои лагери у стен Рима. Велисарий, по словам Прокопия, воспользовавшись замешательством готов, напал на отступавших и причинил им тяжелые потери (Рrосоp. BG, И, 10.13–20).
Так бесславно закончилась осада Рима армией Витигиса. Она не принесла готам ничего, кроме больших потерь, и ухудшила их взаимоотношения с широкими слоями италийского населения тех областей страны, которые оставались еще под их властью. На этом этапе войны тактика Велисария вполне оправдала себя.
§ 4. Поражения Витигиса и его капитуляция
В то время как остготская армия отступала от древней столицы Италии, византийский полководец Иоанн завязал тайные переговоры с женой короля Витигиса Матасунтой.
Матасунта, ненавидевшая своего мужа, весьма обрадовалась, узнав о захвате византийскими войсками Аримина и, задумав предательство, тайно отправила из Равенны к Иоанну послов для переговоров о свержении Витигиса с престола и о заключении нового, выгодного для нее брака с византийским полководцем (Рrосоp. BG, II, 10.11). Нет сомнения, что Матасунта действовала не одна, а за ее спиной стояли влиятельные круги высшей остготской знати, мечтавшей о гибели «узурпатора», «солдатского» короля Витигиса и о заключении соглашения с Восточной Римской империей. Дальнейшие события, связанные с окончательным поражением Витигиса, подтверждают наше предположение.
Неудачи остготских войск активизировали всех врагов остготского правительства внутри Италии. Особенно энергичную деятельность в пользу империи проводили в это время высшее католическое духовенство и высшая римская аристократия. Еще зимой 537/538 г. епископ Милана Датис и несколько знатных граждан этого города проникли в Рим и объявили Велисарию, что с небольшим отрядом солдат византийцы могут завоевать Милан и всю Лигурию. «Они утверждали, — сообщает Прокопий, — что сами они достаточно сильны, чтобы без труда добиться отложения от готов не только Милана, но и всей Лигу-2»ни и перехода их на сторону императора». Византийцы, крайне заинтересованные в захвате Лигурии и Милана, этого «первого из всех западных городов после Рима по величине, численности населения и богатству города» (Рrосоp. BG, II, 7.35–38), весьма охотно приняли предложение миланской знати и епископа Датиса, и весной 538 г. Велисарий послал в Лигурию военачальника Мундилу с отрядом в тысячу человек, состоявшим из исавров и фракийцев. Вместе с ними туда отправились посланцы миланской знати и префект претория Италии сенатор Фиделий, один из видных представителей римской сенаторской аристократии, активно, как мы помним, помогавший установлению власти империи в Италии. Фиделий, миланец по происхождению, пользовавшийся, по словам Прокопия, известным авторитетом у лигуров, должен был способствовать выполнению важной миссии: привлечению на сторону императора населения Лигурии (Рrосоp. BG, II, 12.26–28).
Из Рима византийские войска и знатные заговорщики прибыли морским путем в Геную, а оттуда сушей отправились в город Тичин (Павию). Готы мужественно защищали этот город, так как они собрали и спрятали в этой крепости свои сокровища. В сражении у стен города победа осталась за византийцами, однако овладеть Павией они не смогли. Готы захватили и убили Фиделия (Рrосоp. BG, II, 12.32–35).
После смерти Фиделия Юстиниан назначил префектом претория Италии другого знатного римлянина из числа сторонников империи, сенатора Репарата, бежавшего, как мы уже упоминали, в Лигурию от готов перед расправой Витигиса в Равенне с заложниками — римскими сенаторами. Преданность Репарата империи и его ненависть к готам, по-видимому, были известны византийскому правительству, и оно сочло его подходящим кандидатом на этот высокий пост, надеясь, что он будет так же активно, как и Фиделий, содействовать установлению в Италии власти византийского императора.
От стен Павии, отряд Мундилы направился в Милан и при помощи прямой измены со стороны миланской знати, давно подготовлявшей сдачу города императору, без боя овладел этим крупнейшим городом Северной Италии (Рrосоp. BG, II, 12.36–37). Потеря Милана чрезвычайно обеспокоила остготское правительство, и король Витигис, узнав об этом событии, тотчас послал в Лигурию своего племянника Урайю (Ουραίας) с несколькими тысячами воинов. Кроме того, к Урайе на помощь под стены Милана прибыл двухтысячный отряд бургундов, наконец присланный франками во исполнение их союзного договора с остготами. Франки решились теперь на присылку военной помощи остготам (формально это были самостоятельные, не подчиняющиеся Теодеберту отряды) лишь потому, что вторжение византийских войск в Северную Италию составляло угрозу для владений самих франков в Южной Галлии. Остготские войска, соединившись с бургундами, стали лагерем около Милана и начали его осаду (Рrосоp. BG, II, 12.37–39).
Византийский гарнизон в Милане был немногочислен (всего около 300 человек[435], и поэтому жители Милана по необходимости сами несли охрану стен города (Рrосоp. BG, II, 12.40–41). Однако осада хорошо укрепленного города затянулась до марта 539 г.[436] Племянник Витигиса Урайя, писал об этом комит Марцеллин, «долгой голодовкой удручал Медиолан, осаждая находившихся там со своими солдатами Мундилу и Павла» (Marc. Chron. add., а 538).
Предательская в отношении готов политика миланской знати и высшего католического духовенства является наиболее разительным, но далеко не единственным примером активной помощи и сочувствия византийским войскам со стороны римской и италийской аристократии. Некоторые представители местной знати, находившиеся на территории, занятой готами, с вторжением византийских войск в Италию бежали к византийцам и неизменно находили благожелательный прием со стороны византийского командования[437].
Тем временем Витигис, двигаясь к Аримину, приказал готским гарнизонам занять некоторые укрепления в Тусции и Пицене. В Тусции гарнизоны были оставлены в Клузии (ныне Кьюси), «Старом городе» и Тудере; в Пицене — в прекрасно укрепленной и почти совершенно недоступной крепости Петра Пертуза (Petra Pertusa), а также и в городах Ауксиме и Урбине. Несколько меньшие отряды заняли Цезену (ныне Чезена) и Монс Феретр (Mons Feretrus, ныне Сан-Лео) (Рrосоp. BG, II, 11.1–3).
Бросается в глаза многочисленность готских гарнизонов, по данным Прокопия, в общей сложности насчитывавших около 10 тысяч человек. Это свидетельствует, что готская армия по своей численности еще представляла внушительную силу, несмотря на потери, понесенные ею под стенами Рима.
Велисарий, узнав о том, что готы двинулись к Аримину, послал отряд в 1000 всадников под командованием Ильдигера и Мартина по другой дороге в Ариминс тем, чтобы они, опередив медленно двигающуюся армию врага, помогли этому городу. Одновременно он решил отозвать из Аримина Иоанна, с которым у него были весьма натянутые отношения. Однако Иоанн отказался выполнить приказ главнокомандующего и остался в крепости, к стонам которой вскоре подошла и армия готов (Рrосоp. BG, II, 11,4; 22).
По дороге в Аримин Мартину и Ильдигеру удалось хитростью овладеть Петрой Пертузой, готский гарнизон которой без особого сопротивления сдался византийцам. Часть сдавшихся готских воинов была включена в византийскую армию и двинулась вместо с ней, другие остались в крепости в качестве солдат на службе императора (Рrосоp. BG, II, 11.19).
Зная, что гарнизон Аримина даже вместе с отрядом Ильдигера и Мартина не сможет долго защищать этот важный пункт, Велисарий решил сам двинуться ему на помощь, оставив в Риме небольшой гарнизон. По пути он овладел крепостями Клузием и Тудерой. Сдавшиеся в этих крепостях готские солдаты, хотя и были включены в византийскую армию, но сразу же отправлены в Сицилию или в Неаполь (Рrосоp. BG, II, 13.1–4); т. е. в глубь завоеванных византийцами территорий.
В это время Витигис, продолжая осаждать Аримин, одновременно направил крупный отряд на усиление своих войск в городе Ауксиме для осады Анконы, очень удобной гавани, расположенной от Ауксима на расстоянии примерно 12 километров. Охранявший этот порт византийский гарнизон из-за неосторожности и опрометчивости его командира Конона потерпел поражение от готов и с большим трудом спасся за стенами Анконы (Рrосоp. BG, II, 13.6–15).
Еще в самом начале лета 538 г. византийское правительство, желая скорее закончить войну в Италии, направило туда новые значительные подкрепления (около 7000 воинов, в том числе двухтысячный отряд герулов) под командованием евнуха Нарсеса (Рrосоp. BG, II, 13.16–18). Соединение обеих армий, армии Велисария, двигавшейся из Рима, и войск Нарсеса, прибывших в Пицен, произошло в конце нюня или начале июля около города Фирма (ныне Фермо), расположенного близ побережья Адриатического моря (Рrосоp. BG, II, 16.1).
Посылка властного и честолюбивого Нарсеса, близко стоявшего к императору и пользовавшегося большим влиянием при дворе, не принесла пользы делу византийцев в Италии, так как между Велисарием и Нарсесом возникли серьезные разногласия. Разногласия эти начались на первом же после соединения армий военном совещании, когда обсуждался вопрос о плане дальнейших действий против готов. Нарсес настаивал на немедленном походе к Аримину на помощь Иоанну, Велисарий же, опасаясь удара остготских войск из Ауксима в тыл византийской армии, считал более целесообразным в первую очередь ликвидировать именно эту группировку противника., Прокопий пытается объяснить эти разногласия тем, что Велисарий был разгневан на Иоанна, который ослушался его приказания и остался в Аримине, а для Нарсеса «Иоанн из всех людей был самым близким другом» (Рrосоp. BG, II, 16.5). Но по существу, конечно, дело было не в отношении к Иоанну. Сам же Прокопий рассказывает далее, что, получив письмо от Иоанна, в котором тот сообщал, что гарнизон в Аримине сможет продержаться не более недели из-за крайнего недостатка продовольствия и невозможности одновременно защищаться от нападений готов и противиться народу, требующему сдачи города (Рrосоp. BG, II, 16.14–16), Велисарий, несмотря на то, что большинство командиров поддержало его первоначальный план, пошел на выручку Иоанна и успешно добился освобождения Аримина (Рrосоp. BG, II, 17.12–23). Дело было в том, что Нарсес и некоторые другие военачальники (в том числе и Иоанн) были против той тактики измора, которой настойчиво продолжал придерживаться Велисарий. Они считали, что остготы уже «потеряли всякое мужество вследствие многих своих поражений» (Рrосоp. BG, II, 16.11), и поэтому теперь уже незачем тратить время и силы на борьбу с отдельными отрядами противника, занимающими те или иные города, но надо идти на Равенну.
Суть разногласий со всей отчетливостью обнаружилась на другом военном совете, созванном Велисарием уже после ухода готов из-под Аримина. На этом совете Нарсес, а также поддерживавшие его военачальники, в том числе Иоанн, стояли за то, чтобы немедленно отправиться на завоевание области Эмилии, а затем и самой Равенны (Рrосоp. BG, II, 18.25). Велисарий же считал необходимым сосредоточить военные операции в двух пунктах: часть армии срочно отправить на помощь осажденному готами Милану, оставшиеся же войска двинуть в Центральную Италию для овладения крепостью Ауксимом (Рrосоp. BG, II, 18.22). Прекрасно зная, что неудачи еще не сломили духа готской армии, Велисарий опасался далеко заходить в глубь Остготского государства, располагая сравнительно незначительными силами в 12 тысяч человек; да кроме того, византийцам грозила новая опасность со стороны франков, начавших активно помогать своим союзникам-остготам. Эти соображения заставили главнокомандующего решительна отвергнуть план Нарсеса, что вызвало сильное недовольства завистливого и гордого евнуха. Для обуздания Нарсеса Велисарий тогда прибегнул к крайнему средству: на совете византийских военачальников он показал письмо императора, где прямо говорилось, что Нарсес должен во всем подчиняться Велисарию как главнокомандующему (Рrосоp. BG, II, 18.27–29). Но даже приказ всемогущего императора на этот раз не мог сломить упорства Нарсеса, и отношения между полководцами так обострились, что фактически произошло разделение армии.
Так, когда основные силы византийцев двинулись к Урбину, то под стенами этого города были разбиты два лагеря — лагерь войск Велисария и лагерь войск Нарсеса (Рrосоp. BG, II, 19.2). Вскоре же Нарсес пошел на открытый разрыв с главнокомандующим и ушел со всем своим войском из-под Урбина в Аримин (Рrосоp. BG, II, 19.9–10). С Нарсесом ушли также Иоанн и Юстин. Вражда между Велисарием и Нарсесом достигла такой степени, что Нарсес, когда Велисарий благодаря счастливому случаю[438] овладел крепостью Урбин, не только не радовался победе византийского оружия, но наоборот, был опечален успехами своего соперника (Рrосоp. BG, II, 19.18–19).
Сепаратные же действия войск самого Нарсеса в Эмилии не только не оказали какого-либо положительного для византийцев влияния на общий ход кампании, но напротив, по существу помогли остготам и бургундам успешно завершить осаду Милана. Дело в том, что отправленный Велисарием на помощь Милану большой отряд войск под командованием Мартина и Улиария, дойдя до реки По, медлил с переправой, боясь вступить в сражение с превосходящими силами готов и бургундов (Рrосоp. BG, II, 21.1–2). Командующий византийским гарнизоном Милана Мундила послал к ним одного местного жителя по имени Павел и настойчиво убеждал их действовать решительно, ибо «Милан находится в великой опасности…, врагами теснимый, вами забытый» (Рrосоp. BG, II, 21.6). Однако византийские командиры, проявив малодушие и медлительность, так и не отважились двинуться к Милану, ожидая подкреплений от Велисария. Хорошо понимая, какой опасности подвергается Милан, Велисарий приказал Иоанну и Юстину, находившимся в это время в Эмилии, спешно идти на помощь осажденным. Но они наотрез отказались выполнить приказ главнокомандующего без официального разрешения Нарсеса. Поставленный дерзостью командиров в безвыходное положение, Велисарий должен был просить согласия Нарсеса, который скрепя сердце позволил Иоанну и Юстину отправиться в Милан (Рrосоp. BG, II, 21.14–24). Однако было уже поздно. На все эти переговоры ушло столько времени, что в марте 539 г. истощенный страшным голодом гарнизон Милана и его жители сдались готам.
По рассказу Прокопия, голод с такой силой свирепствовал в осажденном Милане, что жители и гарнизон питались собаками, мышами и различной падалью (Рrосоp. BG, II, 21.26). Город был сдан по настоянию византийских солдат, выговоривших себе у остготов неприкосновенность, а несчастные жители Милана, столь мужественно защищавшие свой город, были отданы на полный произвол победителей (Рrосоp. BG, II, 21.38–39). «Готы, — пишет комит Марцеллин, — вступив в Милан, разрушают его стены, и, захватив добычу, убивают всех римлян, а вождей Мундилу и Павла отводят в Равенну» (Маrс. Chron. add., а. 539). По словам Прокопия, остготы перебили в завоеванном городе около 30 тысяч способных носить оружие мужчин, а женщин обратили в рабство. Большое число пленных они потом подарили своим союзникам бургундам в благодарность за оказанную им помощь. Особенно сильный гнев остготских воинов обрушился на представителей высшей римской аристократии, ранее активно помогавших византийцам захватить Милан. «Найдя префекта претория Репарата, — пишет Прокопий, — они изрубили его в куски и мясо его бросили собакам»[439]. Одному лишь сенатору Вергентину с немногими близкими ему людьми удалось бежать из Милана и через Далмацию прибыть в Константинополь, чтобы рассказать императору о трагической судьбе, постигшей один из прекраснейших городов Италии (Рrосоp. BG, II, 21.41).
Потеря Милана, а затем и всех других городов Лигурии, в которых находились византийские гарнизоны, была тяжелым ударом для империи, так как она лишалась опорных пунктов, столь необходимых ей в предстоящей еще борьбе за Северную Италию. Юстиниан, наконец, понял что вражда между Велисарием и Нарсесом является серьезной помехой успешному ведению войны и что необходимо поставить во главе италийских войск одного командира. Поэтому весной 539 г. он отозвал Нарсеса в Константинополь, предоставив Велисарию неограниченные полномочия[440].
Разногласия среди высшего командования отрицательно сказались и на моральном состоянии византийских войск, расквартированных в Италии. Отряд наемников-герулов, игнорируя все обещания, данные византийскому правительству, после отозвания Нарсеса тоже решил покинуть Италию. Отказавшись служить под знаменами Велисария, герулы отправились в Лигурию, где столкнулись лицом к лицу с остготскими войсками Урайи. Они охотно продали остготам за большие деньги свою добычу, рабов и скот, которых они вели за собой. В числе этих рабов были захваченные в плен жители Италии, беспощадно порабощенные византийскими наемниками. Обещав остготам не участвовать в войне против них, герулы и на этот раз не выполнили своего обещания: соблазненные посулами византийцев, многие из них вскоре вновь перешли на службу к императору и возвратились в Византию (Рrосоp. BG, II, 22.5–8).
В это время остготское правительство развило большую энергию в области дипломатии, стремясь во что бы то ни стало найти союзников в борьбе против Восточной Римской империи. В начале 539 г. остготы установили дипломатические связи с лангобардами, надеясь путем подкупа привлечь их на свою сторону. Однако этот ход остготского правительства не принес реальных результатов, ибо лангобарды не решились выступить против империи (Рrосоp. BG, II, 22.11–12).
Тогда остготы задумали совершить против империи более опасную для нее дипломатическую диверсию. Прекрасно понимая, что успехи Юстиниана на Западе во многом зависят от мира на Востоке, они решили вновь разжечь старую вражду между Византией и ее давнишним врагом на Востоке Сасанидским Ираном. Весной 539 г. Витигис тайно отправил посольство к шаху Ирана Хосрову I Ануширвану. Посольство состояло из двух подкупленных готами лигурийских священников[441]. Отправляя это посольство, остготское правительство стремилось натравить Иран на Византию. Послы старались показать правительству Ирана, сколь опасны для державы Сасанидов успехи Византии на Западе. Они доказывали, что завоевание Северной Африки и Италии византийскими войсками чревато серьезными последствиями и для самого Ирана. Можно предполагать, что на этот раз дипломатические усилия остготов имели определенный успех и, может быть, ускорили возобновление войны на Востоке. Во всяком случае весной 540 г. Иран нарушил «вечный мир» с Византией (Рrосоp. BP, II, 3.12–15; BG, II, 22.15–20). Как мы увидим дальше, это оказало некоторое влияние на ход борьбы в Италии, но предотвратить поражение самого Витигиса уже не могло.
Пока велись переговоры с Ираном, военные действия в Италии продолжались с переменным успехом. Перезимовав в Риме, Велисарий весной 539 г. двинулся в Пицен и стал осаждать в городе Ауксиме сильную группировку остготских войск, без ликвидации которой опасно было двигаться к столице Остготского государства (Рrосоp. BG, II, 23а.1–10). Гарнизон готов, осажденный в этой крепости, просил Витигиса о помощи. Однако остготский король, боясь, что его войска не найдут пропитания в опустошенном войной Пицене, так и не решился послать своих воинов на выручку осажденным в Ауксиме готам (Рrосоp. BG, II, 24.7–17).
Еще перед началом осады Ауксима Велисарий отправил значительный отряд византийских войск под командой Киприана и Юстина для осады города Фезулы (ныне Фьезоле). Витигис тотчас попытался послать на помощь этому городу войска своего племянника Урайи, находившиеся в Лигурии (Рrосоp. BG, II, 24.18–21). Однако около реки По, недалеко от Тичина, Урайя вынужден был остановиться, так как у него на фланге оказались войска Мартина и Иоанна, в спешном порядке посланные сюда Велисарием (Рrосоp. BG, II, 23.3–5). Не решаясь вступить в сражение, и византийцы и остготы построили укрепленные лагери недалеко друг от друга (Рrосоp. BG, II, 24.21–24).
В это время тех и других постиг неожиданный удар. Франки, долгое время занимавшие выжидательную позицию в войне Остготского королевства с империей, теперь сочли, что настал удобный момент для нападения на Италию, ибо обе воюющие стороны уже были достаточно ослаблены взаимной борьбой. Король Австразии Теодеберт с большим войском перешел через Альпы и вторгся в Лигурию. Остготы, жившие в Северной Италии, радостно встречали франков, полагая, что те прибыли в качестве их союзников в войне с империей. Они охотно помогли франкам переправиться через По. Но франки, захватив мост через эту реку, обнаружили свои коварные замыслы, неожиданно перебив жен и детей живших поблизости остготов, а затем напали на войско Урайи, стоявшее неподалеку (Procop. BG, II, 25.9–12).
Остготские войска, не ожидавшие этого вероломного удара, были быстро смяты и наголову разбиты превосходящими силами франков[442] и в панике начали отступать. Затем франки столь же внезапно ударили и на ничего не подозревавших византийцев, Мартина и Иоанна, и обратили их в бегство (Рrосоp. BG, II, 25.12–14). Победители разграбили оба лагеря и страшно опустошили окрестные области.
Велисарий, опасаясь нового столкновения с франками, написал письмо королю Теодеберту с требованием выполнить прежние обязательства по отношению империи (Рrосоp. BG, II, 25.19–23). Но, конечно, не это письмо и угрозы византийского полководца, а болезни и голод, вызванные нехваткой провианта, заставили франков покинуть летом 539 г. Италию[443] Марий, епископ Авентика, сообщает, что «король франков Теодеберт, вторгшись в Италию, опустошил Лигурию и Эмилию, но его войско само пострадало от непривычного климата» (Маr. Avent., а. 539). На обратном пути франки завершили свои кровавые подвиги ограблением и разрушением города Генуи (Marc. Chron. add., а. 539). Предательское нападение франков значительно ухудшило положение готов и в конечном счете облегчило успехи византийцев.
Между тем готы, осажденные в Ауксиме, тяжко страдали от голода и, подкупив одного византийского воина, родом бесса, послали его в Равенну вторично просить помощи у Витигиса. В письме к королю они так описывали свои лишения: «Самой роскошной едой для нас является трава, растущая у стены, но и ее получить нам теперь невозможно без того, чтобы не потерять многих в бою» (Рrосоp. BG, II, 26.7). Однако Витигис и на этот раз не сумел оказать помощи осажденному городу[444].
В это время византийцам сдались Фезулы, остготский гарнизон которых выговорил себе у византийских военачальников Киприана и Юстина неприкосновенность (Рrосоp. BG, II, 27.25–26). Освободившиеся византийские войска вскоре соединились с армией Велисария, окружавшей Ауксим, а в конце 539 г. последовала сдача и этого города[445]. Остготский гарнизон Ауксима первоначально пытался выговорить себе не только сохранение имущества, но и возможность уйти в Равенну. Однако Велисарий меньше всего был заинтересован в том, «чтобы такое количество выдающихся по доблести воинов» (Рrосоp. BG, II, 27.29) вернулось бы к Витигису, да и византийские солдаты не хотели отказаться от «заслуженной» ими добычи. В конце концов готам пришлось признать себя подданными императора и передать византийским воинам половину своего добра (χρήματα).
Защита Фезул и Ауксима, как и другие боевые действия этого времени, свидетельствовали, что и к концу 539 г. боеспособность остготских войск продолжала оставаться еще достаточно высокой. Вместе с тем несомненно, что в широких слоях остготских воинов появилось и постепенно укреплялось сомнение в способности Витигиса обеспечить успешный для остготов исход войны. Готы, пишет Прокопий, «с неудовольствием подчинялись власти Витигиса, как человека, которому пи в чем нет счастья» (Рrосоp. BG, II, 29.17).
Усилению этих настроений весьма способствовало то обстоятельство, что с переносом военных действий в Северную Италию под непосредственной угрозой оказались семьи остготских воинов. Очень показательными в этом отношении были события, разыгравшиеся в начале 540 г. в области Коттийских Альп (Alpes Cottiаnае)[446].
В указанных местах этой области жило много остготских воинов вместе с женами и детьми. Эти воины несли сторожевую службу по охране укреплений и одновременно обрабатывали свои поля. Узнав о том, что начальник этих сторожевых отрядов Сисигис намерен сдаться, Велисарий послал туда своего приближенного Фому с небольшим количеством византийских войск. Сисигис действительно подчинился Фоме и побудил к тому же других (Рrосоp. BG, II, 28.28–31). Против них двинулся Урайя, который с четырехтысячным отрядом, набранным среди лигуров и гарнизонов альпийских укреплений, должен был по приказу Витигиса спешить на помощь Равенне. Чтобы сорвать замысел Урайи, византийские военачальники Иоанн и Мартин, находившиеся в это время недалеко от реки По, стремительно вторглись в область Коттийских Альп и захватили в плен детей и жен остготских воинов, многие из которых служили в отряде Урайи. Тогда часть остготов Урайи узнав о, судьбе своих близких, тоже решила сдаться Иоанну и Мартину. Урайя с горсткой верных ему солдат принужден был отступить в Тичин и оказался не в состоянии помочь Равенне, которую как раз в это время Велисарий окружил прочным кольцом осады (Рrосоp. BG, II, 28.31–35).
Подобное поведение свободных остготских воинов-земледельцев является весьма важным показателем отхода средних слоев остготского общества от правительства Витигиса. Этот король, поднятый на щит своими воинами, оказался неспособным встать выше интересов придворной клики остготской знати, хотя сам был выходцем из средних слоев населения. Он не оправдал чаяний свободных остготских воинов, надеявшихся, что этот «солдатский» король действительно защитит их семьи и их имущество. Поэтому-то теперь многие остготские воины, не веря в победу под руководством Витигиса, предпочитали мир продолжению этой войны, поскольку они еще совершенно не представляли себе, что им несет владычество империи.
Учитывая эти настроения Велисарий и счел возможным после взятия Фезул и Ауксима направить главные свои силы против Равенны (Рrосоp. BG, II, 28.1).
В Равенне же все большее влияние вновь приобретала та труппа остготской знати, которая высказывалась за соглашение с Восточной Римской империей. Явно под давлением этой знати были сорваны переговоры с присланным франками посольством[447]. Более того, в это крайне тяжелое для Остготского государства время в стенах равеннского дворца тайно плелись нити заговора против Витигиса. Душой этого заговора была сама остготская королева Матасунта.
Знатные заговорщики нанесли непоправимый удар в спину остготским войскам, расквартированным в Равенне. Благодаря их помощи Велисарию удалось установить связь с одним из жителей Равенны, который, подкупленный византийским золотом и, видимо, понуждаемый заговорщиками, однажды ночью поджег находившиеся в городе амбары с зерном. Потеря всех хлебных запасов скоро привела к голоду в столице Остготского государства. В Равенне упорно связывали эту диверсию с именем Матасунты, считая, что поджигатель был агентом Матасунты и действовал по ее указанию. Поджог хлебных амбаров посеял панику и недоверие среди готов, понявших, что внутри города действуют предатели (Рrосоp. BG, II, 28.25–27).
Под влиянием этой же группы знати Витигис начал мирные переговоры с империей. Сама империя также нуждалась в мире. Явное нарастание опасности новой войны с Ираном, возможно, как уже говорилось выше, инспирированной в какой-то мере остготским правительством, заставило Юстиниана приступить к переговорам о мире с Витигисом, и при этом на благоприятных для остготов условиях. Император соглашался, чтобы во владении остготов остались все земли за рекой По, т. е. провинции Лигурия и Венетия. Все остальные области Италии включались в состав империи. Сокровища остготских королей должны были быть разделены между Витигисом и византийским императором (Рrосоp. BG, II, 29.1–2). Эти условия были достаточно умеренными, и остготское правительство готово было их принять. Однако Велисарий, мечтавший о покорении всей Италии и полной капитуляции остготского правительства, всячески препятствовал оформлению этого договора (Рrосоp. BG, II, 29.3–6).
Тогда остготская знать, «уцелевшие среди готов наиболее знатные лица» (βϊ τι εν Γότθους χαλαρόν) (Рrосоp. BG, II, 29.18), заподозрив искренность мирных предложений византийцев, начали тайные переговоры с Велисарием. Они обратились к нему с заманчивым предложением стать императором Запада и королем готов. Они дважды отправляли послов к Велисарию с гем, чтобы «публично (ές το πλήθος) говорить о чем-то другом, тайно же получить от Велисария клятвенные обязательства, что он никому из них не сделает ничего плохого и в дальнейшем будет императором италийцев и готов; после соглашения послы вместе с ним и с римским войском должны были войти в Равенну»[448]. Таким образом, придворная остготская знать задумала передать власть в Италии византийскому полководцу Велисарию.
Однако Велисарий не решился принять предложенный ему трон[449], но использовал эти переговоры для того, чтобы при помощи остготской знати овладеть Равенной. И действительно, в мае 540 г. византийские войска без боя вступили в столицу Остготского государства. Одновременно византийский флот, нагруженный продовольствием, вошел в гавань Равенны Класис[450].
Таким образом, решающую роль в сдаче Равенны сыграла предательская политика остготской знати, действовавшей вопреки желанию своего народа. Прокопий отчетливо сознавал это. Описывая вступление византийских войск в столицу Остготского государства, он рисует весьма красочные сцены возмущения готского населения Равенны воинами, сдавшими город, не столь сильному, как они думали, неприятелю. «Ведь готы., пишет Прокопий, — и числом и силой намного превосходили своих противников и, когда они были в Равенне, они не были побеждены в сражении и их мысли не были подавлены чем-либо другим; и тем не менее они оказались военнопленными людей гораздо более малочисленных». Готские женщины из народа, негодуя на сдачу столицы неприятелю, плевали в лицо своим мужьям, обвиняя их в трусости (Рrосоp. BG, II, 29.33–35).
Но нельзя отрицать того, что известную роль в падении Равенны сыграло также и растущее недовольство против Витигиса и его придворной клики со стороны рядовых остготских воинов. Прокопий объясняет это недовольство преимущественно тяготами войны (Рrосоp. BG, II, 29.17). Однако, как показывает дальнейшая история мужественного сопротивления остготов в Италии, остготские воины могли стойко выносить любые лишения, когда они боролись за свои интересы и верили своим вождям. Теперь же в рядах защитников Равенны, так же как и среди воинов в Лигурии и Коттийских Альпах, чувствовалась не только усталость от войны, но и растущее безразличие к судьбам того правительства, которое уже полностью дискредитировало себя в их глазах. Рядовые остготские воины, земледельцы теперь больше всего опасались, как бы поражение не повлекло бы за собой их переселение из Италии в Византию (Рrосоp. BG, II, 29.17) и потерю тех участков земли, которые они обрабатывали. Их тянуло вернуться вновь на свои земли и возделывать их.
Но не следует переоценивать этот момент. Недаром же Велисарий и после капитуляции Равенны опасался выступления именно рядовых остготских воинов бывшего равеннского гарнизона. По словам Прокопия, он разрешил «варварам, которые жили по сю сторону реки По», свободно уходить из Равенны, полагая, «что с этой стороны ему не грозит никакой опасности и что готы здесь никогда не соберутся против него, так как раньше ему удалось многих из римского войска разместить по этой, местности» (Рrосоp. BG, II, 29.35–36).
К несчастью для готов, Витигис, в то время как разыгрывался последний акт трагедии его царствования, проявил полнейшее малодушие[451] и фактически пошел на сговор с победителем. Именно поэтому византийцы, захватив Витигиса в плен, обошлись с ним весьма милостиво, и остготский король, хотя и содержался в Равенне под стражей, но был окружен всяческим почетом (Procop. BG, II, 29.35).
Вскоре после взятия Равенны Велисарий был отозван из Италии и возвратился в Константинополь, везя с собой пленного Нитигиса[452], королеву Матасунту[453] и некоторых других потомков короля Теодориха[454], многих знатных готов[455] и все сокровища остготских королей[456]. Окончательное, как он думал, замирение Италии Юстиниан поручил другому своему полководцу Константиану.
Падением Равенны и капитуляцией правительства Витигиса закончился первый период войны Восточной Римской империи с королевством остготов. За пять лет византийские войска одержали в Италии значительные победы. Эти победы объясняются не только военным превосходством империи над остготами[457]. Очень важную роль сыграло и то обстоятельство, что в Италии, так же как и в Северной Африке, византийцы встретили поддержку своих союзников: римской рабовладельческой знати и высшего католического духовенства. Успехи византийцев во многом были облегчены и наличием острых противоречий внутри остготской знати между ее двумя основными группировками: военной остготской знатью, стоявшей за независимость Остготского королевства, и проримской партией сторонников сближения с римской аристократией. Византийское правительство постоянно поддерживало своих сторонников в среде высшей остготской знати, привлекая их щедрыми посулами и прямыми подачками. И хотя в 536 г. под давлением военной остготской знати и рядовых остготских воинов наиболее активные сторонники союза с римской аристократией были оттеснены от власти, они продолжали действовать в пользу империи путем тайных заговоров и дворцовых интриг. Они особенно активизировали свои происки, по существу при попустительстве Витигиса, после неудачной осады Рима. Ярким примером подобной предательской политики высшей остготской знати является деятельность Матасунты и ее сторонников, активно способствовавших сдаче Равенны византийским войскам. В то же время даже правители, которых вначале поддерживали широкие слои рядовых остготских воинов (Витигис и др.), не сумели закрепить эту поддержку. Более того, Витигис своей политикой сближения с высшей остготской знатью и своим малодушным заигрыванием со сторонниками империи оттолкнул от себя основную массу рядовых остготских воинов, что во многом и предопределило его поражение.
Но наряду со всеми этими факторами, влияние которых;в той или иной степени признает и буржуазная историография, есть еще один, рассмотрение которого совершенно необходимо для понимания всего хода войны в Италии и, в частности, ее первого периода. Речь идет о позиции широких слоев римско-италийского населения.
По представлению подавляющего большинства ученых, изучавших историю Италии этого времени, эти слои чуть ли не в течение всей войны лишь покорно безмолвствовали, тяжко страдая от бесчинств как остготских, так и византийских войск. — Население Италии, по их мнению, лишь молчаливо взирало на хозяйничанье иноземцев в стране, терпеливо перенося все ужасы войны, связанной с борьбой двух одинаково чуждых ему сил[458]. Другие историки, наоборот считали, что огромное большинство населения Италии якобы восторженно встречало имперские войска, как своих избавителей от ига готов, и всецело поддерживало империю[459].
Изучение всего хода исторических событий того времени показывает, что ни те ни другие историки не правы. Италия в этой тяжелой борьбе вовсе не была лишь страдающей стороной. Ее народ, в то время как на его земле разыгрывались эти трагические события, отнюдь не оставался пассивным и равнодушным. Выше мы видели, что уже в первый период войны население Италии нередко само участвует в этой борьбе. Но в то время широкие слои народа еще не сделали решительного выбора между византийцами и остготами. Народные массы этой страны, уже испытавшие тяжелую руку остготской знати, нее еще не знавшие, что несет им византийское завоевание, иногда совсем не привлекала перспектива сражаться за интересы остготского правительства. Поэтому-то в отдельных областях Италии на первых порах имела некоторый успех демагогическая политика византийского командования, стремившегося всеми средствами привлечь на свою сторону коренное население Италии. В Сицилии и Южной Италии, где поселения свободных остготских воинов были редки, где еще сохраняли значительное влияние римская рабовладельческая знать и католическое духовенство, сторонники империи сумели на некоторое время повести за собой и определенную часть населения. Этим объясняется добровольная сдача многих городов Сицилии и Южной Италии византийским войскам. В Риме свободное трудовое население города, видимо, хотя и на короткий срок, также в какой-то мере поддалось агитации католического духовенства и сенаторской аристократии.
Однако подобные настроения среди народных масс Италии встречались далеко не повсеместно. Так, уже в самом начале войны население Неаполя оказало упорное, поистине героическое сопротивление византийцам. В дальнейшем по мере развертывания военных действий позиция народных масс на территории Италии, оказавшейся под властью Велисария, начинает меняться, и притом явно не в пользу империи. Этот поворот особенно ясно виден на примере поведения трудового населения древней столицы Италии, которое, хотя и проявляло патриотизм в защите своего города от остготов, но в то же время все более и более тяготилось властью византийцев, и даже подняло против них открытое возмущение.
Но остготское правительство Витигиса в силу своей узко классовой политики не поддержало этот начавшийся было поворот в настроениях народных масс полуострова. Напротив, остготские военачальники и солдаты порою беспощадно расправлялись не только с римской знатью и католическим духовенством, поддерживающими империю, но и с самим местным населением, как это, например, было при взятии остготами Милана. В связи со всем этим борьба против византийцев в первый период войны в Италии еще не приняла характера общенародной борьбы, и это во многом способствовало победе византийских войск. Но так же как и в Северной Африке, реакционная и хищническая политика Византии в Италии, обусловившая резкое ухудшение положения широких слоев римско-италийского населения, очень скоро вызвала новое сопротивление народных масс страны, а также и самих, казалось уже разбитых, готов.
Поэтому, хотя Юстиниан и торжествовал победу, хвастливо прибавив к своим титулам «африканский» и «вандальский» еще титул «готский», а знатные эмигранты, ликуя, возвращались в Италию, их радость была преждевременной. Буквально через несколько месяцев после капитуляции Витигиса в Италии начался новый период войны, гораздо более опасный для империи и ее союзников, так как на этот раз в борьбе приняли активное участие значительно более широкие массы римско-италийского населения, чем это имело место в 535–540 гг.