Борьба остготов и народных масс Италии под руководством Тотилы против византийского завоевания
§ 1. Политика византийского правительства в завоеванных областях Италии.Начало второго периода войны и приход к власти Тотилы
После первых же успехов в войне с остготами византийское правительство стремилось ввести на завоеванной территории византийскую административно-политическую и финансовую систему и укрепить те тенденции социально-экономической жизни, которые соответствовали интересам господствующего класса Восточной Римской империи и его союзников в Италии.
Так, ужо в 537 г. особой новеллой императора Юстиниана, изданной на имя квестора Трибониана, Сицилия была превращена в византийскую провинцию и подчинена власти центрального правительства (Nov. Just., 75 = Nov. Just., 104). Но, видимо, в интересах местной знати в Сицилии, так же как в Северной Африке и некоторых восточных провинциях, правительство Юстиниана не пошло на немедленное объединение военной и гражданской власти в руках одного правителя[460]. Во главе гражданского управления Сицилией был поставлен претор, непосредственно подчиненный квестору священного дворца (quaestor sacri palatii) в Константинополе (а позднее префекту претория Италии). Претор Сицилии ведал назначением чиновников гражданской администрации, контролировал их деятельность; в его руках находился суд по гражданским делам и контроль над сбором налогов. Апелляции на решения суда претора подавались непосредственно квестору в Константинополь. Претор не должен был вмешиваться в дела военной администрации, за исключением распределения расходов, идущих на уплату жалования воинам. В новелле указывалось, что командование войсками, расположенными на острове, и вся военная администрация должны были быть сосредоточены в руках военного командира — дука (dux)[461]. По-видимому, такую же административную систему — и по тем же причинам — византийское правительство намеревалось ввести и в других частях Остготского государства по мере их завоевания. Напомним, что тотчас же после вступления Велисария в Рим Фиделий, один из наиболее активных сторонников империи, был назначен префектом претория[462] Италии (Рrосоp. BG, I, 20.20). На деле, однако, во всех завоеванных провинциях Италии реальная власть в течение всей войны находилась в руках византийских военачальников, и, судя по всему, Юстиниан не очень энергично стремился к изменению этого положения.
Столь же определенна и социальная направленность тех мероприятий, которые проводились в Италии византийским правительством в сфере правовых отношений. Здесь дело не сводилось только к отмене всех тех юридических нововведений, которые были осуществлены при остготах. Юстиниан настойчиво и последовательно пытался распространить на завоеванные области Италии как все свои новеллы, так и кодекс, т. е. ту систему права, которая в наибольшей степени соответствовала интересам рабовладельцев в условиях обострения кризиса рабовладельческого строя[463].
Новеллы Юстиниана, изданные между 537 и 540 гг., а также наиболее важные эдикты византийского правительства, обнародованные ранее, не только доводились до сведения жителей этих областей (о чем есть прямые упоминания в самих новеллах и в Прагматической санкции 554 г.)[464], но и становились там действующим правом[465].
Особенно ярко общие реставраторские тенденции византийского законодательства проявлялись в предписаниях, касающихся положения зависимого и полусвободного населения — рабов и колонов. Эти тенденции выражались прежде всего в лишении так называемых свободных колонов прав собственности и прикреплении «приписных» и даже свободных колонов к земле[466]. Хотя Юстинианово законодательство не отрицает, что свободный колон может иметь собственность, а не только полученный ст господина пекулий, но в случаях спора между колонами и землевладельцами о праве собственности на землю оно всегда встает на сторону господина и подвергает сомнению права собственности колонов (C.J., VII, 32.2–3; ХI, 48.17). «Колон, — пишет законодатель, — не может оспаривать право владения против воли и без ведома господина» (G. J., XI, 48.17). Этот факт свидетельствует, что тенденции, проводимые византийским законодательством, сводились к постепенному лишению свободных колонов реальных прав собственности на землю, а также, возможно, и на рабочий скот и инвентарь[467]. Подобных тенденций не было, как мы знаем, в остготском законодательстве, которое признавало за свободными колонами-рустиками неотъемлемое право владения рабочим скотом, инвентарем и даже рабами (E. Theod., 150).
Реакционные тенденции Юстинианова законодательства сказывались также в лишении колонов одного из важных прав свободного человека — права передвижения. Так, согласно закону, изданному Юстинианом еще в 531 г., права перехода из одного имения в другое были лишены как приписные (адскриптиции-энапографы), так и свободные колоны (G. J., XI, 48.22). Подтверждая закон Анастасия о прикреплении к земле свободных колонов, проживших в имении 30 лет, Юстиниан распространил это суровое предписание на всех потомков свободных колонов, в том числе и на родившихся в других местностях. Бежавшие из имений колоны разыскивались и возвращались на прежние места жительства, подобно беглым рабам. Что же касается приписных колонов, то они, согласно этому закону, теряли всякую надежду на освобождение и лишались какой-либо возможности покинуть имения своих господ (С. J., XI, 48.23). Правительство неуклонно требовало розыска и возвращения хозяевам беглых адскриптициев и инквилинов. «Пусть все правители провинций, — сказано в законе, — заставляют возвращаться всех убежавших колонов и инквилинов, без различия рода занятий и положения, к прежним местам жительства, где они несли повинности, были рождены и воспитаны» (С. J., XI, 48.6). Следовательно, и в этом отношении Юстинианово законодательство отличается от остготского, повторявшего более мягкие предписания римского права относительно статуса колонов-оригинариев. Так, например, Юстиниановы новеллы ликвидировали предписание, включенное в эдикт Теодориха, о предоставлении свободы женщине-оригинарии, прожившей в течение 20 лет на свободе[468].
Юстинианово законодательство значительно ухудшило положение колонов и в семейно-правовом отношении. Особой конституцией 540 г. оно отменило ранее изданный закон о том, что дети, рожденные от союза свободной женщины и адскриптиция или колона, наследуют свободу матери. Теперь же все потомство адскриптиция или колона наследовало зависимое положение отца. Если матерью детей адскриптиция или колона была свободная женщина, то эти дети сохраняли свободное положение матери только при условии, если она расторгала свой союз с зависимым человеком и вступала в законный брак со свободным. За невыполнение этого предписания устанавливался штраф в 10 либр золота[469]. Таким образом, общая тенденция к закреплению зависимого положения адскриптициев и колонов в законе 540 г. проявляется с особой силой. Этот закон, изданный для Иллирика, был затем распространен и на другие провинции империи, в том числе и на завоеванную Италию. Законом Юстиниана известное предписание римского права о смешанных браках рабов и свободных, согласно которому дети от такого союза наследуют статус матери, было распространено, да еще в ухудшенном виде, и на колонов-энапографов (адскриптициев). Тем самым положение адскриптиция в семейно-правовом отношении приравнивалось фактически к положению раба (С. J., XI, 48.21).
Колонам разрешалось заключать браки лишь внутри имения господина. В особой новелле Юстиниана (Nov., Just., 157, 535 г.) предписывалось всем землевладельцам на будущее время запрещать принадлежащим им колонам заключать браки с женщинами, хотя бы и того же сословия, но живущими в других имениях.
Браки между свободными колонами и приписными (оригинариями) запрещались, а ранее заключенные союзы расторгались; приписные колоны при этом возвращались в имение господина[470].
Ухудшение правового положения колонов отчетливо сказывалось и во все большем ограничении их судебных прав. Колонам запрещалось обращаться в суд и возбуждать процессы против своих господ. По мнению законодателя, не мог выступать как юридическое лицо на суде тот, кто по закону лишен даже права собственности. Поэтому невозможно допустить, чтобы колоны осмелились возбуждать судебное дело против тех, кто, будучи их господином, может продать их самих вместе с владением. «На будущее время мы запрещаем это своеволие, чтобы никто не осмеливался затрагивать имя господина на суде» (G.J., XI, 50.2). Теперь колоны могли обращаться в суд лишь в случае «несправедливых вымогательств» и увеличения ранее установленных платежей (С. J., XI, 50.1). Последняя оговорка по существу не имела никакого значения, поскольку при Юстиниане в 529 г. было установлено, что землевладельцы сами собирали налоговые поступления с колонов и из них часть вносили в казну в счет государственных налогов, а остальное оставляли у себя в качестве своих доходов[471].
Очень суровым было законодательство Юстиниана и в отношении куриалов. Для того чтобы помешать окончательному обеднению и исчезновению курий, правительство Юстиниана еще больше ограничило куриалов в правах наследования и распоряжения имуществом. Специальной новеллой, изданной в 536 г., куриалам запрещалось продавать, дарить или иным способом передавать свое имущество частным лицам (Nov., Just., 38, praef., 2)[472].
Не имеющий законных наследников куриал, который ранее должен был завещать курии ¼ своего имущества, теперь обязан был передавать курии уже ¾ своего наследства, а лишь ¼ мог распорядиться по своему усмотрению (Nov., Just., 38, 1).
Нужда в людях для выполнения обязанностей куриалов была так велика, что правительство Юстиниана разрешило незаконным детям куриалов с согласия отца (иногда даже без его согласия) принимать на себя выполнение муниципальных повинностей и при этом условии получать по наследству ¾ имущества отца (¼ имущества передавалась курии). Единственным обязательным условием принятия незаконными детьми куриалов муниципальных обязанностей была их свобода. Если же куриал имел незаконных детей от рабыни, но еще при жизни или по завещанию отпустил их на волю и сделал своими наследниками, то они могли наследовать ¾ имущества отца, при этом обязательно становясь куриалами. Даже в том случае, когда куриал, отпустив на волю своих детей от рабыни, не сделал их своими наследниками, они, согласно новому постановлению Юстиниана, получали право на наследование ¾ имущества отца при обязательном условии вступления в курию и выполнения муниципальных повинностей. В случае, если кто-либо из детей куриала отказывался принять на себя выполнение обязанностей отца, то его доля наследства переходила к братьям, ставшим куриалами (Nov. Just., 38, 1–2). Если же все сыновья куриала отказывались от вступления в курию, то ¾ наследства куриала отходило курии. Если куриал имел нескольких законных сыновей, то ¾ его имущества делилось между ними, по все они должны были стать куриалами; если же куриал имел только дочерей, то ¾ его наследства делилось между ними, но при условии, что они обязательно выйдут замуж за куриалов того же города. В случае их отказа выйти замуж за куриала, ¾ наследства передавалось курии (Nov. Just., 38, 3–4). В целях удержания куриалов в курии Юстиниан запрещал им переходить в другие сословия, даже в том случае, если но матери они принадлежали к ним (Nov. Just., 38.6).Наказанием за нарушение всех этих суровых предписаний правительство Юстиниана устанавливало штраф в 20 либр золота.
Для куриалов отменялось право 30-летней давности ухода из курии, и тем самым они, как и колоны-адскриптиции, лишались всякой надежды на освобождение (G.J., XI, 48. 23)[473].
При остготах же куриалы пользовались — если не формально, то во всяком случае фактически — большей свободой[474].
Для выявления реакционности Юстинианова законодательства весьма показательны его постановления относительно рабов. Особенно суровы были его предписания против бегства рабов» Беглый раб считался виновным в воровстве, ибо нанес материальный ущерб господину (С. J., VI, 1.1). Беглые рабы должны были быть найдены и возвращены владельцу. За их поимку отвечали правители провинций (C.J., VI, 1.2). Бежавший от господина раб подвергался жестоким карам: «они (беглые рабы — 3. У.) лишаются ноги, отправляются работать в рудники или подвергаются какому-либо другому наказанию» (C.J., VI, 1.3). Эдикт Теодориха не предусматривает столь жестоких наказаний беглых рабов, как Юстинианово право.
Особой новеллой Юстиниан подчеркнул, что никакие браки между рабыней и свободным человеком не признавались законными. Свободный, который вступал в брак с чужой рабыней, превращался в раба хозяина своей жены (Nov. Just., 22, 9.10), в то время как в остготском праве было принято в несколько измененном виде более мягкое постановление римского императора Валентиниана III, согласно которому свободный попадает во власть господина рабыни лишь в случае совершения им насилия над рабыней, да и то он не становится рабом, а только-теряет право ухода из имения хозяина жены (E. Theod., 64. Ср. Nov. Valent. III, 30. 5).
Распространение всех этих законодательных установлений о колонах, куриалах и рабах на завоеванные области Италии не могло не вызвать сопротивления широких слоев местного населения. При этом естественно, что это сопротивление должно было проявиться особенно сильно на юге полуострова, где попытки ввести новые правовые нормы начались уже в 536 г. и где крупные римские землевладельцы и при готах сохраняли наиболее прочные позиции.
По мере завоевания отдельных областей Италии византийское правительство начало проводить в них некоторые изменения и в сфере экономических отношений. Уже в это время Юстиниан и Феодора жаловали знатным римлянам земельные владения (Pragm. Sane., 1), вероятно, из имений фиска, а может быть, и из конфискованных поместий наиболее активных противников империи. Возможно, что уже тогда в Италии началась передача византийским правительством владений арианской церкви в руки ортодоксального духовенства. Но особенно настойчиво византийцы стремились к распространению на завоеванные области восточноримской налоговой системы, которая именно при Юстиниане приобрела особо изощренные формы (Рrосоp. H. а., XXI–XXIII). Рассчитывая, что завоевание Италии должно значительно пополнить константинопольскую казну и помочь укрепить финансы империи, Юстиниан незамедлительно после победы над Витигисом отправил в Италию логофета Александра, известного своим «высоким мастерством» в добывании средств от населения[475].
Тотчас по прибытии в Италию логофет Александр провел ряд финансовых мероприятий, направленных на увеличение доходов империи с завоеванной провинции. Прежде всего он совершенно безжалостно требовал от населения не только уплаты установленных налогов, но и всех недоимок, накопившихся еще со времени правления Теодориха. Прокопий утверждает, что Александр с италийцев взыскивал деньги, говоря, что он наказывает их за поддержку Теодориха и готов (Рrосоp. H. а. XXIV, 9. Ср. Рrосоp. BG, III, 1.32).
Затем Александр отменил восстановленные Теодорихом раздачи хлеба беднейшему населению Рима[476].
Конечно, вполне естественно, что подобные меры византийского правительства в свою очередь усиливали недовольство населения Рима и всей Италии. Прокопий с горечью признает, что грабительская политика Александра вызвала возмущение жителей Италии. «Всем этим, — пишет Прокопий, — Александр отвратил расположение италийцев от императора Юстиниана» (Рrосоp. BG, III, 1.33).
В ограблении населения Италии не отставали от Александра и византийские военачальники, окончательно распоясавшиеся после победы над остготами. По словам Прокопия, после капитуляции короля Витигиса и отъезда Велисария в Византию «предводители римской армии, одинаково похожие друг на друга, не желавшие ничего и не думавшие ни о чем, кроме собственной выгоды, начали грабить римлян и отдавать их на произвол солдат… Они совершили много ошибок, и в короткое время все дело римлян рухнуло» (Рrосоp. BG, III, 1.23–24).
Одновременно появились признаки недовольства и разложения в самой византийской армии, расквартированной в Италии. Полагая, что завоевание этой провинции уже закончено, Юстиниан счел возможным пойти на серьезное ущемление интересов солдат, опять-таки в целях экономии средств и укрепления расшатанных финансов империи. По приказанию императора Александр начал проводить в Италии весьма тягостные для византийских солдат финансовые мероприятия. По словам Прокопия, он подвергал солдат несправедливым обвинениям и снижал им жалованье (Рrосоp. BG, III, 1.29). «На раны и опасности воинов он отвечал мелочными придирками своих расчетов, обманывающих их надежды» (Рrосоp. BG, III, 1.33).
Вымогательства Александра привели к тому, что солдаты обнищали и с неохотой подвергались военным опасностям; сознательно проявляя свою пассивность, они позволяли усиливаться врагам (Рrосоp. BG, III, 1.33). О грабежах Александра особенно откровенно говорит Прокопий в своей «Тайной истории». Рассказав о притеснениях солдат логофетами, он заключает: «Таким образом, вышло, что воины, как люди, из которых всякими способами вытянули жилы, оказались в самом нищенском положении, и не было уже у них желания воевать. Поэтому-то и в Италии дела римлян пришли в полный упадок. Дело в том, что логофет Александр, посланный в Италию, без всякого стыда решил обойтись с солдатами с подобным пренебрежением»[477].
Финансовые мероприятия Александра задевали интересы также и некоторых привилегированных категорий воинов и даже чиновников, находившихся как на военной, так и на гражданской службе в Италии. Так, были отменены раздачи доместикам и схолариям дворца. Эти должности еще сохранялись при остготских королях, хотя и превратились во многом в синекуру для некоторых римских граждан, после того как римлянам было запрещено нести военную службу в Остготском королевстве. Одновременно по приказанию Александра была прекращена выплата жалования силенциариям и некоторым другим гражданским чиновникам (Рrосоp. Н. а., XXVI, 28). Государственным чиновникам, (officiales) состоявшим при византийских военачальниках, были значительно уменьшены спортулы. Кроме того, Александр заставлял всех чиновников отчитываться перед ним в расходовании государственных средств за все время правления остготских королей и использовал ото, конечно, для всякого рода вымогательств[478]. Вполне понятно, что византийские солдаты и чиновники, к которым применялись эти ограничительные меры, стремились всеми правдами и неправдами возместить понесенные ими убытки за счет ограбления населения Италии. По словам, вложенным Прокопием в уста предводителя готов Тотилы, византийцы «устроили своим подданным такую жизнь, что италийцам за свою измену, которую они осмелились совершить по отношению к готам, ужо нечего было бояться другого наказания; все виды бед, короче говоря, они испытали от тех, кого дружески приняли» (Рrосоp. BG, III, 4.16).
В то же время не прекращались и постоянные раздоры среди византийских военачальников в Италии, но желавших подчиняться не пользующемуся авторитетом Константиану и ненавидевших логофета за попытки снизить им жалование.
Таким образом, общая политика византийского правительства в Италии обусловила рост недовольства римско-италийского населения, а финансовые мероприятия логофета Александра усиливали брожение в византийской армии. Все это не только послужило причиной возобновления борьбы остготов, но и привело к тому, что вскоре после начала второго этапа войны в борьбу против византийских завоевателей активно включились широкие слои местного населения ряда италийских провинций.
Сами остготы начали подготовку к продолжению борьбы еще до отъезда Велисария. Центром этой подготовки стала Северная Италия — области, расположенные за рекой По, заселенные свободными остготскими земледельцами-воинами[479]. Здесь, в городе Тичине, вскоре после капитуляции Равенны собрались на совет представители остготской военной знати и предложили корону остготских королей племяннику Витигиса Урайе (Рrосоp. BG, II, 30.3–5). Они призывали Урайю встать во главе остготов и восстановить величие Остготского королевства. Хотя сам Урайя, как и многие другие готы, предпочитал «опасности войны состоянию рабства» (Рrосоp. BG, II, 30.11), однако он отказался принять корону и предложил избрать королем племянника вестготского короля Тэвдиса[480] — Ильдибада, человека мужественного и энергичного. Остготская знать приняла это предложение Урайи в надежде, что вестготы окажут военную помощь родственнику своего короля (Рrосоp. BG, II, 30.14–16). Ильдибад был провозглашен королем и возглавил борьбу против византийских завоевателей.
Можно высказать предположение, что Урайя отказался от власти прежде всего потому, что он был дискредитирован в глазах большинства остготских воинов родством с Витигисом, показавшим свою полную неспособность в борьбе с империей (Рrосоp. BG, II, 30.12). Однако, по-видимому, Урайя еще сохранял известное число сторонников среди остготской знати и даже после избрания Ильдибада продолжал оказывать влияние на политические дела[481]. Ильдибад был более приемлем для широких кругов остготских воинов также и благодаря скромности своего образа жизни. В то время как Урайя был богат и тесно связан с высшей остготской знатью, Ильдибад, даже став королем, «жил бедно, не прикасаясь к государственным деньгам» (Рrосоp. BG, III, 1.39).
Вначале Ильдибад располагал еще совсем незначительными силами, по словам Прокопия — не более 1000 воинов. Но бездействие византийских войск, обусловленное начавшимся разложением армии и распрями высших командиров, позволило ему аз сравнительно короткий срок объединить и собрать воедино все отряды готов, рассеянные по Северной Италии (Рrосоp. BG, III, 1.27).
Для характеристики растущего недовольства и усиления антиправительственных настроений в византийской армии, расквартированной в Италии, весьма показательным является то, что под знаменами нового остготского правителя собрались не только все готы, стремившиеся к сопротивлению империи, но и те «из римских воинов, которым нравились государственные перевороты» (Рrосоp. BG, III, 1.25). Подобные настроения в византийской армии имели распространение и раньше; недаром все дело завоевания Италии византийцами в свое время было поставлено под угрозу восстанием византийских солдат армии Велисария, находившихся в Сицилии (Рrосоp. BG, II, 15.48). Теперь же под влиянием притеснений византийского правительства и вымогательств Александра недовольство в византийской армии вспыхнуло с новой силой, и часть византийских солдат стала переходить на сторону варваров.
Собрав войска из Лигурии и Венетии, Ильдибад нанес поражение при Тарвизии (ныне Тревизо) отряду герулов, сражавшихся под командованием византийского полководца Виталия[482]. Эта победа принесла Ильдибаду большую славу. Однако воинская слава не смогла уберечь его от происков врагов среди самой остготской знати. Правление Ильдибада длилось около года и закончилось трагической его гибелью от руки убийцы[483].
К сожалению, в источниках сохранилось очень мало сведений о правлении этого остготского короля. Ясно только одно, что и при нем среди остготов продолжалась острая борьба, вылившаяся в столкновение между Ильдибадом и Урайей. По рассказу Прокопия, это столкновение было связано с соперничеством жен этих готских вождей и окончилось убийством Урайи (Рrосоp. BG, III, 1.37–42). Но, по-видимому, за этой романтической и полулегендарной историей, близкой по сюжету к саге о Нибелунгах, скрывалось реальное соперничество двух вождей, опиравшихся на различные социальные группировки остготского общества, причем Урайя был связан с той частью знати, которая некогда временно поддерживала Витигиса, за Ильдибадом же, скорое всего, шли широкие слои рядовых воинов. Однако расправа Ильдибада с Урайей не прошла ему даром, и в мае 541 г. он был убит на пиру одним из своих телохранителей, гепидом по имени Велас. Можно предположить, что Велас совершил это убийство не только из-за личной ненависти к Ильдибаду, отнявшему у него невесту (Рrосоp. BG, III, 1.43–49), но и в угоду знатным сторонникам Урайи, требовавшим мести за его гибель.
После убийства Ильдибада королем был провозглашен Эрарих, один из вождей племени ругов, пользовавшийся большим авторитетом среди своих соплеменников[484]. Избрание королем Эрариха свидетельствует, что после поражения, которое потерпели остготы, в Италии усилилось влияние других варварских племен. Теперь на первенствующее положение в государстве претендовали руги, одно из германских племен, родственное готам. Провозглашение королем Эрариха породило серьезное недовольство остготов, ни в коей мере не желавших уступить главенства ругам (Рrосоp. BG, III, 2.5). и среде варваров, населявших Италию, с новой силой разгорелась племенная вражда.
Эрариху так и не удалось удержать власть, и его кратковременное царствование, длившееся всего около пяти месяцев[485], закончилось столь же трагически, как и правление его предшественника. В гибели Эрариха, помимо племенной розни, немалую роль сыграло и недовольство остготов, вызванное его трусливой, компромиссной политикой по отношению к Восточной Римской империи. Вместо того чтобы возглавить борьбу против византийских завоевателей, Эрарих вскоре после вступления на престол начал переговоры с Юстинианом и отправил посольство в Константинополь для заключения мира на условиях, когда-то предложенных империей Витигису, то он соглашался признать переход всех земель к югу от реки По в руки византийцев. Одновременно Эрарих тайно, подобно Теодату, предложил императору Юстиниану сдачу всей Италии за большое вознаграждение и сан патрикия (Рrосоp. BG, III, 2.15–18). Конечно, подобная политика Эрариха не могла не вызвать возмущения готов, и они стали подыскивать нового кандидата на королевский престол.
Тогда впервые на историческую арену выступает племянник короля Ильдибада Тотила[486], которому суждено было сыграть выдающуюся роль в борьбе остготов и народных масс Италии против византийского завоевания.
Первые известия о Тотиле показывают, что он принадлежал к остготской знати, и, в начале своей деятельности был не прочь, подобно другим знатным готам, заключить соглашение с императором на выгодных для себя условиях. Командуя остготским гарнизоном в Тарвизии, Тотила еще при Эрарихе начал тайные переговоры с византийским полководцем Константианом, соглашаясь передать этот город византийцам, если ему лично будет гарантирована безопасность (Procop. BG, III, 2. 7–9). Константиан охотно принял эти условия, и был уже назначен день сдачи города, когда к Тотиле прибыли послы от готов и предложили ему корону при условии продолжения борьбы с империей. По словам Прокопия, готы «сильно скорбели по власти Ильдибада и всю свою надежду на победу они перенесли на Тотилу, его родственника, твердо надеясь, что и у него те же; цели и желания, как и у них» (Рrосоp. BG, III, 2.11). Вполне возможно, что призвание Тотилы к власти произошло при полном сочувствии большинства рядовых воинов, поддерживавших ранее Ильдибада и теперь искавших в родственнике убитого короля достойного вождя для продолжения борьбы с империей.
Тотила охотно принял почетное предложение, но поставил условием немедленное устранение от престола короля Эрариха. Осенью 541 г. Эрарих был убит готами, составившими против него заговор, а королем был провозглашен Тотила (541–552)[487].
В момент своего избрания на остготский престол Тотила не достиг еще 30-летнего возраста[488]. По словам Прокопия, он отличался большим умом, храбростью, энергией и, несмотря на свою молодость, пользовался значительным влиянием среди остготов (Рrосоp. BG, III, 2.7). Однако комит Марцеллин с горечью замечает, что избрание Тотилы королем остготов произошло на несчастье Италии (Marc. Chron. add., а. 542). Ему вторит Иордан, который также рассматривает выдвижение Тотилы как бедствие для всей Италии[489].
Подобная оценка, вполне понятная в устах такого сторонника империи, как комит Марцеллин, может на первый взгляд показаться несколько странной у историка готов Иордана. Но тут, по-видимому, прежде всего сказалось стремление Иордана подчеркнуть свою полную лояльность по отношению к империи, всячески стараясь очернить Тотилу, как ее самого опасного врага. С другой стороны, эта оценка была обусловлена в конечном счете политикой Тотилы в отношении италийского населения, вызывавшей недовольство не только у сторонников империи, но и у многих представителей высшей остготской знати, идеологом которой и был Иордан.
В своей борьбе с империей остготская знать стремилась вернуть потерянные земли и богатства. Она не желала уступить римским рабовладельцам, вновь начинавшим хозяйничать в Италии, свои земельные владения, не хотела терять власть и влияние. Но в то же время большая часть остготской знати и о желала также и идти на серьезные уступки народным массам. История всей предшествующей борьбы в Италии показывает это.
Только страшное поражение, во многом обусловленное, как мы видели, предательством самой же остготской знати, а также отсутствием поддержки со стороны народных масс Италии, заставило уцелевших вождей остготов серьезно призадуматься над дальнейшими судьбами своего племени. Сама логика борьбы с рабовладельческой империей, вновь протянувшей свои щупальца к Италии, вынудила наиболее дальновидных из них пойти, как мы увидим дальше, на временный союз с народными массами в расчете использовать в своих интересах широкое народное движение, развернувшееся вскоре в Италии. И наиболее талантливым вождем остготов, проводившим подобную политику, оказался Тотила. Именно он решительнее, чем другие, стремился обеспечить готам поддержку со стороны самых широких слоев населения Италии, и в этом секрет его успехов в борьбе с Византией. Но в этом же и причина ненависти к нему со стороны известной части знати.
Однако нельзя рисовать дело так, что Тотила с первых же шагов своей деятельности и до самого конца правления абсолютно последовательно проводил политику уступок народным массам и привлечения их к борьбе против империи. Мы увидим, что у него было немало колебаний и даже отступлений, обусловленных, главным образом, давлением определенных кругов остготской знати. В сущности вполне последовательным он был лишь в борьбе за устранение всех тех реакционных нововведений финансово-экономического, социально-правового и административного порядка, которые были установлены византийцами в завоеванных ими областях Италии. Такая (если использовать привычные для нас термины) социально-экономическая программа была вполне приемлема для всех групп остготской знати и вместе с тем соответствовала в какой-то мере и интересам широких слоев мелких остготских землевладельцев. Больше того, на первых порах, особенно во время борьбы за Северную Италию (Эмилию, область Коттийских Альп), именно эти преобразования привлекали к остготам симпатии и широких слоев италийского населения.
Первым успехам остготов существенно содействовали распри и неурядицы среди византийских командиров, заботившихся, как мы видели, не об укреплении власти Византии в Италии, а лишь о собственном обогащении.
К сколь серьезным последствиям приводили эти распри военачальников, ярко показывает один из эпизодов первого периода кампании, связанный с борьбой за Верону. По приказу Юстиниана, обеспокоенного новыми приготовлениями готов, византийские войска должны были занять ряд городов Северной Италии, которые служили исходными базами для Тотилы, в том числе и Верону. К городу было стянуто 11 византийских отрядов численностью около 12 тысяч человек (Рrосоp. BG, III, 3.1–4). Первоначально византийцев как будто ожидал полный успех их предприятия, ибо они получили активную помощь со стороны местной италийской знати. Один из видных представителей этой знати по имени Маркиан, живший в укрепленном местечке недалеко от Вероны, горячий сторонник империи, подкупив стражу, охранявшую ворота города, помог отряду византийских войск под командованием Артабаза тайно проникнуть в Верону (Рrосоp. BG, III, 3.6–13). Остготский гарнизон в панике покинул город, но византийцы не сумели воспользоваться своим успехом. Они упустили нужный момент и во время не поддержали Артабаза, «так как вожди спорили друг с другом, как им делить находящиеся в городе богатства» (Рrосоp. BG, III, 3.15). Когда же, наконец, они договорились, драгоценное время было уже потеряно. Готы опомнившись от внезапного нападения отряда Артабаза, вновь возвратились в город, а затем нанесли византийским войскам сокрушительное поражение. Отряд Артабаза поспешно бежал из города, и сам командир с горсткой солдат едва спасся от гибели (Рrосоp. BG, III, 3.16–22). Комит Марцеллин, несмотря на свои провизантийские симпатии, с возмущением говорит о недостойном поведении византийцев под Вероной: «Когда войска, — пишет он, — тайно войдя в Верону, пылая жадностью, спорили о добыче, они были с великим позором оттеснены из города подошедшими с флангов готами» (Маrc. Chron. add., а. 542).
Потерпев поражение под Вероной, византийские войска были вынуждены поспешно отступить к городу Фавенции (ныне Фаэнца), расположенному в Эмилии. Но и здесь разногласия и столкновения между византийскими военачальниками не дали возможности им укрепиться. В сражении близ Фавенции готы вновь одержали крупную победу. Многие византийские солдаты были перебиты или захвачены в плен, а Артабаз, тяжело раненный в сражении, умер от ран; другие же военачальники имперской армии обратились в позорное бегство и заперлись в укрепленных городах[490]. Эти первые успехи воодушевили остготов и, несомненно, укрепили положение Тотилы. Вместе с тем едва ли можно сомневаться, что поражения византийцев не могли не усилить антивизантийские настроения и среди тех слоев населения Италии, которые больше всего страдали от их господства. Насколько можно судить по дальнейшему ходу событий, по-видимому, именно в это время в Средней и Южной Италии начинает развертываться народное движение.
Следующую победу остготы одержали в июне 542 г. близ местечка Мукелла (ныне Муджелло — Mugello), расположенного недалеко от Флоренции. Во время этого сражения в византийских войсках началась паника, вызванная ложным слухом о гибели полководца Иоанна. Многие бежавшие с поля битвы солдаты были захвачены в плен готами. Руководствуясь политическими соображениями и стремясь привлечь византийских солдат на свою сторону, Тотила, по словам Прокопия, милостиво обошелся с пленными, и многие из них добровольно вступили в его армию (Рrосоp. BG, III, 5.19). Известия Прокопия о переходе византийских солдат на сторону Тотилы целиком подтверждает и Иордан[491].
Весть о полном поражении столь прославленного полководца, как Иоанн, навела панический страх на малодушных византийских командиров, которые теперь совершенно отказались от наступательных действий против Тотилы, и вся их деятельность сводилась лишь к укреплению занятых ими крепостей.
§ 2. Обострение классовой борьбы в Италии и политика Тотилы в первые годы его правления
В течение лета 542 г. остготы овладели Цезеной, Урбином, Монс Феретром и Петрой Пертузой (Рrосоp. BG, III, 6.1; Marc. Chron. add., а. 542). Затем они перешли Апеннины и вступили в Тусцию. Здесь, по сведениям Иордана (Iord. Rom., 379), им удалось захватить большие запасы хлеба, собранного византийцами. Но Прокопий, сообщает, что у стен некоторых городов этой области Тотила встретил упорное сопротивление. Видимо, в обороне византийские войска (или во всяком случае какая-то их часть) сохранили еще достаточно высокую боеспособность. Остготский король не стал тратить время и силы на осаду этих городов, а двинулся, обходя Рим с востока, в Самний и Кампанию (Рrосоp. BG, III, 6.1).
На первый взгляд такое решение Тотилы может показаться недостаточно дальновидным. Ведь на юге полуострова почти не было остготских поселений, и, следовательно, Тотила не мог рассчитывать, что к нему там присоединятся новые отряды соплеменников. Не мог Тотила не знать и того, что именно в южных провинциях Италии имели место наиболее активные выступления против готов как в период, предшествовавший войне, так и в самом ее начале. Но вместе с тем эти же самые южные провинции являлись теперь основной экономической базой византийцев в Италии. Отсюда их войска (и город Рим) получали значительную часть продовольствия, отсюда же шли денежные средства, из которых выплачивалось жалованье солдатам. Естественно, что потеря этой базы не могла не привести к дальнейшему усилению недовольства в императорской армии. Кроме того, остготы, несомненно, были осведомлены и о том, что хозяйничанье византийцев, которое здесь продолжалось уже больше шести лет, вызывало сильное недовольство в широких кругах местного населения. И Тотила, следовательно, мог надеяться, что ему удастся использовать это недовольство. А мы уже знаем, что, учитывая печальный для остготов опыт первого этапа войны, Тотила как раз в начале своего правления особенно настойчиво стремился к установлению дружественных отношений с местным населением.
Как и в Северной Италии, остготы здесь решительно устраняли все привнесенное в общественную жизнь страны византийскими завоевателями. Кроме того, чтобы еще более резко подчеркнуть, что они являются освободителями италийцев, Тотила настойчиво стремился пресечь своеволие и бесчинства своих воинов. Так, источники свидетельствуют, что еще в самом начале борьбы за юг по приказу Тотилы были отпущены на свободу жены римских сенаторов, захваченные остготами в городках и виллах Кампании (Рrосоp. BG, III, 6.4). Несколько позже Тотила приказал казнить одного из своих телохранителей за изнасилование римской девушки (Рrосоp. BG, III, 8.12–25). Даже к населению городов, не сразу сдававшихся остготам, Тотила проявлял в этот период «так много человечности, что этого, — по мнению Прокопия, — нельзя было ожидать ни со стороны врага, ни со стороны варвара» (Рrосоp. BG, III, 8.1).
Весь Самний и почти вся Кампания быстро оказались во власти Тотилы. Лишь граждане Неаполя «не пожелали принять его в свой город, хотя он обещал им много хорошего». Вероятнее всего, это было обусловлено присутствием в городе довольно сильного византийского гарнизона из тысячи человек под командованием Конона (Рrосоp. BG, III, 6.2). Возможно, впрочем, что подобное поведение жителей Неаполя, в памяти которых должны были сохраниться воспоминания о страшной резне, учиненной в их городе в 536 г. византийскими солдатами, объясняется и тем, что сторонники империи из числа неаполитанской знати беспощадно расправились со всеми наиболее активными представителями проготской партии. К тому же в Неаполь после погрома 536 г. были переселены жители из многих мест Италии и даже из Северной Африки; поэтому среди населения этого города не было единства и сплоченности, чем, конечно, воспользовались византийские правители и неаполитанская знать в целях усиления своего влияния и укрепления своей власти.
Для остготов было крайне важно овладеть этим городом, ибо это дало бы им возможность перерезать коммуникации Рима с Сицилией и лишить древнюю столицу Италии подвоза продовольствия и воинских подкреплений. Поэтому Тотила начал осаду Неаполя (Рrосоp. BG, III, 6.3). И в это же время он, «рассылая из своего войска мелкие отряды, совершил весьма важные дела. Он подчинил себе бруттиев, луканов, захватил Апулию и Калабрию»[492]. Столь значительные успехи были бы, конечно, совершенно невозможны для «мелких отрядов», если бы остготы и здесь не встретили активной поддержки со стороны широких слоев местных жителей.
Война против византийцев повсюду развязывала в той или иной мере классовую борьбу в среде самого римско-италийского населения. И как раз в южных провинциях этот процесс проявился с особой силой, но в то же время и в очень сложной форме.
Выше нам уже приходилось достаточно подробно говорить об особенностях аграрного строя юга Италии и в частности, о той роли, которую там продолжало еще играть крупное землевладение. Римско-италийская знать в полной мере использовала в течение предшествующих 5–6 лет все возможности усиления эксплуатации зависимого населения, которые предоставили ей Юстинианово законодательство и администрация. Ясно, следовательно, что социальные противоречия в южноиталийской деревне еще до прихода готов должны были достигнуть значительной остроты. Но в то же время именно здесь, на юге полуострова, очень сильны были и факторы, противодействующие активным революционным выступлениям, в первую очередь сила традиции. В южных провинциях Италии в течение нескольких последних веков существования Римской империи не было сколько-нибудь значительных народных движений; сюда редко докатывались волны варварских вторжений; Южная Италия не становилась ареной вооруженной борьбы претендентов на императорский трон. Насколько интенсивно ощущалась эта сила традиции, показывают хотя бы особенности народных волнений в Бруттии и Лукании при первых остготских королях, или ход войны в 536 г. Вероятно, хозяйничанье византийцев в 536–542 гг. оказало свое действие, но присутствие византийских войск и теперь исключало возможность сколько-нибудь успешных выступлений зависимого населения.
В этих условиях появление отрядов Тотилы должно было сыграть роль катализатора. Ободренные паникой землевладельцев и администрации, колоны и рабы начали подниматься на борьбу. Вероятно, кое-где имели место убийства землевладельцев или их управляющих, захваты и раздел имущества и земли. Резко усилилась и такая форма борьбы угнетенных, как побеги колонов и рабов. Все это, естественно, еще более расшатывало всю ту систему отношений, которая облегчила византийцам в 536 г. захват Южной Италии, а затем обеспечивала их господство.
Но и сами остготские отряды неизбежно должны были наносить удары и по тем, кто поддерживал византийцев, а это были в первую очередь крупные землевладельцы, римско-италийская знать. Многие из этих землевладельцев в период византийской оккупации были тесно связаны с провинциальной администрацией, некоторые, вероятно, попытались оказать остготам даже вооруженное противодействие. Естественно, что отряды Тотилы рассматривали их как прямых врагов со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, нападение на представителей знати или на их усадьбы нередко, конечно, было обусловлено и просто жаждой добычи, столь характерной для военных обычаев того времени.
Дальнейшие события показали, что в первый период борьбы за юг (542–544 гг.) влияние римско-италийской знати не было здесь полностью уничтожено. Всего через два-три года крупные землевладельцы этих провинций оказались в состоянии не только открыто подняться против готов и их союзников, но и повести за собой даже какую-то часть зависимых земледельцев. Вместе с тем несомненно, что и в 543 г. именно народное движение обеспечило остготам их быстрые успехи в Апулии, Лукании, Бруттии и Калабрии.
Однако значение народного движения отнюдь не исчерпывается тем, что оно помогло остготам овладеть югом Апеннинского полуострова. Оно привело к существенным изменениям аграрного, а в известной мере и социального строя провинций и поставило остготское правительство перед необходимостью согласовать свою внутреннюю политику с этими сдвигами в социально-экономической жизни. В самом деле, в результате ли выступлений самого зависимого населения или в результате действий остготских отрядов, но какая-то часть колонов и рабов, принадлежавшая крупным римско-италийским землевладельцам, оказалась фактически освобожденной: не на кого было работать, некому было платить. Резко возросло количество колонов и особенно рабов, бежавших от своих хозяев. В этих условиях всякая попытка правительства Тотилы ограничиться восстановлением норм, зафиксированных в законодательстве первых остготских королей, неизбежно привела бы к обострению отношений с широкими слоями римско-италийского населения и даже к прямой борьбе с ними.
Какую же политику в области социально-экономических отношений стали проводить Тотила и вся поддерживавшая его группировка знати, стоявшая тогда во главе остготов? К сожалению, известия источников о социально-экономической политике Тотилы очень отрывочны и не всегда достаточно определенны. Изучая эти источники, приходится постоянно помнить, что введения о деятельности остготского правительства, руководимого Тотилой, мы черпаем исключительно из сообщений враждебных Тотиле авторов или из законодательных памятников, исходящих из лагеря политических противников этого остготского короля. Голоса самого Тотилы и его приверженцев не дошли до потомства, так как победители Тотилы, византийцы, стремились своей законодательной деятельностью в Италии полностью уничтожить все, с их точки зрения, «злокозненные» и «незаконные» предписания «нечестивейшего» Тотилы и стереть из памяти жителей этой завоеванной ими провинции самое воспоминание о ненавистном для империи остготском короле. Поэтому мероприятия Тотилы и его правительства, касающиеся социально-экономических отношений, можно воссоздать лишь путем анализа негативных данных источников, прежде всего византийского законодательства. Особенно большое значение имеет Прагматическая санкция 554 г., изданная Юстинианом специально в отмену всех социально-экономических преобразований, осуществленных в Италии в период правления Тотилы[493].
Для характеристики тенденциозности этих источников достаточно указать, что не только в Прагматической санкции, но и в произведениях многих современных событиям (или близких к этой эпохе) авторов Тотила именуется «нечестивейшим», «мерзким» тираном. Особенно непримиримую позицию по отношению к Тотиле занимают некоторые представители католического духовенства, например, папа Григорий I, который в своих «Диалогах» рисует Тотилу коварным и жестоким «варваром», ни перед чем не останавливавшимся для достижения своих честолюбивых целей. Папа резко осуждает Тотилу за притеснения католического духовенства и посягательства на его имущество[494]. При этом в своей ненависти к Тотиле он идет значительно дальше Анастасия, автора «Жизнеописания римских пап», который более спокойно и объективно описывает правление этого остготского короля (Lib. Pont. V. Vigil., 7). В «Диалогах» Григория, наполненных фантастическими рассказами, прославляющими благочестие, мудрость и стойкость католического духовенства, притесняемого нечестивым «варваром» Тотилой, нашла свое отражение церковная традиция, вынесшая обвинительный вердикт Тотиле именно за то, что он, как мы увидим дальше, в своей социально-экономической политике посягнул на владения старой римской знати и высшего католического духовенства.
Однако на основании этих источников все же представляется возможным, при условии изучения всей совокупности их данных и учета их политической направленности, восстановить общий характер социально-экономических мероприятий, проводимых остготским правительством Тотилы в первой половине и в середине 40-х годов VI в.
Остановимся сначала на отношении Тотилы к изменениям в аграрном строе, о которых мы говорили выше. По этому вопросу в нашем распоряжении имеются два очень важных сообщения Прокопия. Одно из них прямо приурочено автором к интересующему нас периоду борьбы за Южную Италию. Рассказав о подчинении Тотилой Бруттия, Лукании, Апулии и Калабрии, Прокопий продолжает: «Государственные налоги он взыскивал в свою пользу и денежные доходы взимал вместо владельцев земли», (Рrосоp. BG, III, 6.5). Прокопий явно различает здесь государственные налоги (τους δημοσίους φόρους) и «денежные доходы» (τάς των χρημάτων προσόδους), поступавшие земельным собственникам, и подчеркивает, что по указанию Тотилы и то и другое должно было уплачиваться в пользу Остготского государства. Об этом же говорит Прокопий и в другой главе, посвященной событиям 546 г. «Земледельцам (γεωργούς) по всей Италии, — читаем мы там, — Тотила не делал ничего неприятного. Он разрешил им на все времена без страха возделывать землю там, где они привыкли, уплачивая ему подати (φόρους), которые они прежде вносили в казну и владельцам земли» (Pro сор. BG, III, 13.1).
Было бы неправильно толковать эти слова Прокопия буквально, т. е. в том смысле, что они относятся ко всем колонам (и вообще зависимым земледельцам) Италии или даже хотя бы только ко всем колонам римско-италийской аристократии. Все, что мы знаем о правительстве Тотилы, правительстве остготской знати, никак не может быть согласовано с предположением, будто оно осуществило (или хотя бы стремилось осуществить) освобождение всех зависимых земледельцев Италии. Не могло оно покуситься и на освобождение всех колонов, связанных с латифундиями римско-италийских крупных землевладельцев, ибо оно, конечно, отдавало себе ясный отчет в том, что это было бы таким переворотом, который неизбежно затронул бы коренные интересы и самих остготских приматов. У Прокопия, следовательно, речь идет только о тех земледельцах, прежде зависимых, которые к этому времени так или иначе фактически освободились. Другими словами, правительство Тотилы вынуждено было санкционировать изменения в аграрном строе Италии, которые произошли в результате подъема народного движения в первой половине 40-х годов. Следует признать, что это был решительный шаг, имевший большое значение для всего дальнейшего хода событий.
Вместе с тем, конечно, трудно допустить, чтобы в условиях ожесточенной борьбы с византийцами и их пособниками из среды римско-италийской знати правительство Тотилы могло бы ограничиться только поддержкой выступлений колонов и рабов. Гораздо вероятнее, что в ряде случаев сама логика борьбы вынуждала его не останавливаться и перед экспроприацией владений отдельных наиболее активных противников остготов. И это объясняет ненависть к Тотиле, которой проникнуты и Прагматическая санкция и большинство других источников. Следует только еще раз оговорить, что, Тотила, конечно, не стремился к полному уничтожению крупного римского землевладения как особого вида собственности. Конфискации осуществлялись лишь как мера наказания за активное противодействие остготам. Именно поэтому надо думать, что конфискации в значительно более широком масштабе, но тоже лишь как одна из форм репрессий, проводились Тотилой в 546–547 гг. в ответ на активные выступления римско-италийской знати. Вероятно, в частности, что именно в это время прямое участие высшего католического духовенства в борьбе против остготов заставили Тотилу перейти к конфискациям и патримониев католической церкви[495].
Однако, по-видимому, остготское правительство не столько проводило конфискации земель, сколько лишь санкционировало, т. е. признавало законным, захваты земли у знатных римлян, произведенные непосредственно самими остготскими и италийскими земледельцами в условиях обострения классовой борьбы. Так, в Прагматической санкции специально указывается, что в правление Тотилы в Италии происходило «растаскивание» домов и вилл римской знати окрестными жителями, скорее всего мелкими земледельцами, которые использовали строительный материал и различные украшения этих построек для сооружения своих домов (Pragm. Sane., 21). Прагматическая санкция предписывает возвращать похищенное прежним владельцам или (если эти материалы были уже использованы и вернуть их невозможно) возмещать убытки старым хозяевам. Очень важное значение имеет то обстоятельство, что, по данным Прагматической санкции, во время этих беспорядков и народных волнений погибло много документов, подтверждающих права собственности или владения имуществом, принадлежавшим римской знати. Одновременно было уничтожено немало долговых обязательств, выданных в пользу знатных римлян еще до прихода к власти Тотилы (Pragm. Sane., 3). Вряд ли можно сомневаться, что помимо случайной гибели документов, всегда возможной во время войн и социальных потрясений, значительную роль сыграло и преднамеренное уничтожение бедняками долговых обязательств или таких документов, которые подтверждали переход их имущества в руки знати. Уничтожение документов, подтверждавших права собственности старых владельцев на какое-либо имущество, было связано с реальным переходом этого имущества в руки новых владельцев, естественно, заинтересованных в уничтожении этих документов. Поэтому вполне понятно, что впоследствии византийское правительство, реставрируя в Италии старое римское землевладение, строго предписывало возвращать прежним собственникам захваченные у них земли и иное имущество даже в том случае, если были утеряны документы, подтверждающие их права на эти владения (Pragm. Sane., 5). Массовое уничтожение этих документов и долговых обязательств также указывает, что в разделе земель крупных римских собственников приняли участие сами народные массы Италии, в первую очередь остготские и италийские земледельцы, а также и городская беднота Рима и других городов.
Захваты и конфискации не уничтожили тогда полностью крупное римское землевладение, но нанесли ему очень тяжелый удар, от которого оно, как мы увидим дальше, так и не смогло полностью оправиться, несмотря на все предписания Прагматической санкции и других законодательных актов Юстиниана, целиком направленных на реставрацию этой формы земельной собственности.
Для оценки изменений в аграрном строе страны, происшедших в период подъема народного движения в Италии в первой половине и середине 40-х годов VI в., и для характеристики отношения к этим изменениям Тотилы и его правительства необходимо остановиться еще на вопросе о дальнейших судьбах земель, экспроприированных y римско-италийской аристократии.
Какая-то часть этих земель оказалась в руках мелких земледельцев, бывших колонов, а отчасти и рабов[496]. В отдельных случаях разделу могли быть подвергнуты, вероятно, и латифундии, конфискованные правительством. Вполне можно допустить, что некоторое количество земли попало в руки остготских воинов или их семей[497]. По сравнению с теми формами организации хозяйства, которые преобладали в земельных владениях римско-италийской знати, хозяйство мелкого самостоятельного земледельца, несомненно, являлось прогрессивным.
Вместе с тем определенная часть земель римской аристократии перешла в руки знатных остготов, в частности ближайших помощников короля и его дружинников, а также тех римлян, которые поддерживали правительство Тотилы[498].
Чаще всего это происходило в форме пожалования королем того или иного владения[499]. В некоторых случаях имел место прямой захват[500] или заключение различного рода фиктивных сделок (продажа, дарение, завещание и т. д.)[501]. Эти земли остготская знать использовала для расширения или организации хозяйства, основанного на эксплуатации зависимых от нее людей. Среди них были и рабы, может быть, уже имевшиеся у новых хозяев, или полученные ими вместе с землей, а может быть, и приобретенные из числа бежавших от других владельцев. Но остготская знать и в период, предшествовавший войне, в своей основной массе становилась уже феодализирующейся знатью. В ее хозяйствах уже тогда наряду с использованием рабов применялись и иные, более прогрессивные формы эксплуатации. В новых хозяйствах, организуемых в условиях подъема народного движения, эти новые тенденции должны были получать относительно большее развитие. Другими словами, даже в случае перехода экспроприированных у римско-италийских латифундиариев земель в руки новых крупных собственников (главным, образом, из остготской знати) дело не сводилось только к смене владельцев. Объективно это было ударом по рабовладельческому укладу, т. е. имело прогрессивное значение.
Подъем народного движения не мог не оказать влияния и на политику Тотилы в отношении зависимого населения, выступавшего против эксплуатации крупными римско-италийскими землевладельцами. Об одном из важнейших мероприятий остготского правительства в этой области — узаконении освобождения тех непосредственных производителей, которые в результате фактического раздела латифундий превратились в мелких землевладельцев, — мы уже говорили выше. Но положение, создавшееся тогда в Италии, вынудило Тотилу пойти и на некоторые другие уступки, в частности, колонам и рабам, бежавшим. из имений римско-италийской знати.
О том, что побеги колонов и рабов приняли при «нечестивейшем тиране» Тотиле массовый характер, свидетельствует та настойчивость, с которой Прагматическая санкция заботится о возвращении бежавших их прежним хозяевам, (Pragm. Sane., 4, 8, 15, 16). О бегстве рабов в правление Тотилы упоминают и другие источники[502].
Остро нуждаясь в пополнении войск, Тотила широко, видимо, практиковал, вразрез с господствовавшей в то время традицией, зачисление беглых колонов и даже рабов в свою армию. Об этом совершенно определенно свидетельствует Прокопий. Так, рассказывая о переговорах между Тотилой и представителем осажденного остготами Рима, будущим папой Пелагием, во второй половине 546 г., Прокопий утверждает, что Тотила будто бы прямо заявил тогда: «Для готов невозможно…, чтобы рабы (δούλοι), которые воевали в наших рядах, стали снова рабами своих прежних господ (Рrосоp. BG, III, 16.15). Особенно интересна аргументация Тотилы: «Что же касается рабов (οιχεται), перешедших на нашу сторону, — будто бы заявил он, — то о них скажу я одно: если бы тех, которые стали в один ряд с нами против врагов и получили от нас обещание, что они никогда не будут возвращены своим прежним господам, мы решили теперь возвратить вам, то и с вашей (т. е. римлян. — З. У.) (стороны мы не будем иметь доверия. Невозможно и недопустимо, чтобы тот, кто. нарушил свое слово в отношении лиц самого несчастного положения, мог обнаружить твердость своих убеждений в отношении кого-либо другого, но со стороны всех, с кем ему придется сталкиваться, он будет всегда чувствовать на себе недоверие (за свое предательство), являющееся характерным признаком его природы» (Рrосоp. BG, III, 16.25–26).
Можно допустить, что в отдельных случаях правительство Тотилы проводило освобождение колонов и «рабских фамилий» того или иного рабовладельца точно так же, как оно проводило конфискацию латифундий отдельных представителей римско-италийской знати, наиболее активно выступавших против готов. Но, конечно, отнюдь не следует думать, что Тотила и его сторонники хоть в какой-то степени помышляли об уничтожении колоната и рабовладения как особых социальных институтов. Ни сам Тотила, ни поддерживавшая его остготская военная знать ни в какой мере не собирались отказываться от принадлежавших им рабов, да и всех других категорий зависимых людей. Более того, во время правления Тотилы наряду с освобождением рабов на волю происходила и замена прежних владельцев рабов и колонов новыми[503]. Иными словами, одновременно с перераспределением земельной собственности происходило и перераспределение рабочей силы. Рабы и колоны меняли хозяев, иногда, возможно, добровольно, в поисках лучших условий жизни, но чаще всего переходили к новым владельцам вместе с пожалованными Тотилой землями или же насильственно захватывались новыми господами. Вполне естественно, что в первую очередь этими новыми собственниками выступали приближенные и сторонники Тотилы из остготской военной феодализирующейся знати.
И все же военно-политические соображения и общая обстановка, создавшаяся в стране в связи с подъемом народного движения (в том числе и движения рабов), заставили остготскую знать так или иначе согласиться и с некоторыми другими отступлениями (кроме допуска в армию) от тех суровых законов в отношении рабов, которые господствовали не только в Восточной Римской империи, но и в Остготском государстве. В области семейно-брачных отношений между свободными и рабами в правление Тотилы отчетливо проявились тенденции, явно выходящие за рамки, установленные не только Юстиниановым законодательством, но даже эдиктом Теодориха. Например, 15-я глава Прагматической санкции констатирует, что «в нечестивейшее время свирепости готов» нередки были случаи, когда рабы (servi) женились на свободных женщинах или свободные мужчины вступали в брак с рабынями (ancillae). Видимо, смешанные браки рабов и свободных приобрели тогда такое широкое распространение, что фактически признавались вполне допустимыми. Дети, рожденные от сметанных браков рабов и свободных лиц, считались тогда, по-видимому, свободными людьми. В противном случае была бы совершенно излишней особая оговорка Прагматической санкции о том, что после византийского завоевания дети, рожденные от подобных браков, вновь, как в римские времена и в правление Теодориха, наследовали статус матери. И знаменательно, что при всей своей ненависти ко всему прогрессивному, рожденному народными движениями, Юстиниан не решился все же после разгрома Тотилы распространить на завоеванную Италию наиболее реакционный вариант римского законодательства о браках и потомстве рабов (им же созданный для других, более «мирных» провинций империи). Настолько широко, видимо, вошли в жизнь Италии в период подъема народной борьбы эти новые отношения и взгляды, что полностью их искоренить было уже невозможно, не рискуя вызвать нового взрыва. Поскольку правительство Тотилы содействовало этим изменениям в положении рабов или хотя бы мирилось с ними, оно обеспечивало себе поддержку и этой части угнетенного населения Италии.
В правление Тотилы не осталась неизменной и налоговая система. Об этом говорят уже приведенные выше свидетельства Прокопия, это подтверждает и ряд глав Прагматической санкции (Pragm. Sane., 9, 10, 12, 14), в которых византийское правительство строжайшим образом предписывало отменить все нововведения Тотилы в области сбора налогов. Гораздо труднее ответить на вопрос, в чем конкретно выразились эти нововведения» Тотилы. Основным, очевидно, здесь, как и в других областях общественной жизни, было стремление остготов вернуться к тем порядкам, а следовательно, и к той налоговой системе, которая существовала у них до войны (предусматривающей, в частности, освобождение готов-воинов от налогов за их участки (sortes). Поэтому, надо думать, все новые налоги и поборы, установленные Юстинианом и его логофетами, были полностью отменены. Вероятно, был отменен и порядок сбора налогов, узаконенный Юстинианом в новелле 529 г., открывавший крупным землевладельцам широкие возможности для злоупотреблений. Судя по тому, что Прагматическая санкция предусматривала восстановление тех «милостей» по уплате налогов, которыми пользовалась римская знать до прихода к власти «тирана» Тотилы (Pragm. Sane., 10), можно утверждать, что при «тиране» знать (или какая-то часть ее) была лишена этих милостей, дарованных ей византийским правительством.
Даже эти мероприятия Тотилы, которые в сущности являлись не столько «нововведениями», сколько отменой всех реакционных нововведений византийцев, несомненно улучшали положение широких слоев трудящегося населения Италии. Поэтому, если даже остготское правительство и не пошло на общее понижение обычных налогов, мало вероятное в обстановке войны (во всяком случае, в источниках прямых данных об этом нет), его налоговая политика в тех условиях была прогрессивной и она, несомненно, сыграла свою роль в том, что податное население италийской деревни оказало поддержку остготам. И не только деревни: при византийцах, как известно, резко возрос налоговый гнет и в городах Италии.
К сожалению, мы совершенно не знаем о мероприятиях Тотилы, направленных на привлечение симпатий городского населения (имеем в виду мероприятия экономического и организационно-административного характера; об агитационных, как увидим дальше, современные авторы упоминают достаточно часто). Можно только предполагать, что реакционное Юстинианово законодательство о куриях, особенно тяжелое для населения мелких городов, было отменено и жизнь муниципий опять стала регламентироваться нормами эдиктов Теодориха и Аталариха. Но что значительная часть населения городов сочувствовала готам, об этом говорят многочисленные факты добровольной сдачи городов Тотиле. Больше того, мы увидим, что именно в городах это сочувствие проявлялось наиболее длительное время даже в самые последние годы сопротивления готов.
Заканчивая рассмотрение вопроса о социально-экономической политике правительства Тотилы в Италии в начале и середине 40-х годов VI в., мы можем прийти к заключению, что в этот период в общественной жизни страны произошли серьезные изменения. Изменения эти были обусловлены подъемом классовой борьбы народных масс и коснулись прежде всего сферы землевладения и положения широких слоев зависимого населения. Под давлением народных масс и с целью мобилизовать все силы на борьбу с империей правительство Тотилы пошло на осуществление ряда мероприятий, касающихся перераспределения земельной собственности. Мероприятия эти способствовали росту землевладения феодализирующейся остготской, а отчасти и римской знати, а в известной мере и мелкого свободного землевладения остготских и италийских земледельцев, и значительно ущемляли крупное римское землевладение латифундиального типа. По этим же причинам были проведены и некоторые налоговые преобразования, также облегчившие положение трудящихся. Одновременно, главным образом в связи с необходимостью пополнения потерь, понесенных остготами в первый период войны, правительство Тотилы охотно допускало (а иногда, возможно, и направляло) в свою армию не только колонов, но и рабов. Это обстоятельство оказало влияние и на положение рабов в Остготском государстве этого периода.
Все эти важнейшие мероприятия остготского правительства являлись скорее всего признанием и оформлением реальных социальных сдвигов, происходивших в стране в первые годы второго периода войны остготов с империей, ознаменовавшиеся подъемом широкого народного движения в Италии. Именно поэтому эти мероприятия отвечали в какой-то мере интересам и чаяниям народных масс и объективно имели прогрессивный характер. И пока Тотила проводил их, его правительство имело широкую социальную базу в стране^ и в своей борьбе против византийцев он шел от успеха к успеху.
§ 3. Успехи остготов и их союзников в 543–550 гг.
Императорское правительство не оставалось равнодушным к событиям в Италии. Видимо, еще во второй половине 542 г. при первых же известиях о движении Тотилы на юг и о брожении среди местного населения Юстиниан принял меры к реорганизации управления в завоеванных областях Апеннинского полуострова. Вся власть опять была сосредоточена в руках одного человека — Максимина, который был назначен и префектом претория Италии и главнокомандующим. Вместе с Максимином император отправил в Италию новые, хотя и не очень значительные, воинские подкрепления, состоявшие из отрядов фракийцев, армян и небольшого числа гуннов (Рrосоp. BG, III, 6.9–10). Однако выбор императора на этот раз оказался неудачным, и Максимин очень скоро обнаружил полную неспособность руководить наступательными действиями. Его малодушие и нерешительность способствовали дальнейшему ухудшению военного положения византийской армии в Италии[504].
Кроме подкреплений, следовавших с Максимином, в Италию были посланы еще войска под командованием одного из сподвижников Велисария — Димитрия (Рrосоp. BG, III, 6.13). Димитрий прибыл в Сицилию раньше Максимина, задержавшегося у берегов Эпира. Ознакомившись с положением, Димитрий решил оказать помощь осажденному Неаполю, который крайне нуждался в этом, ибо его гарнизон и население уже страдали от голода. Поскольку войск у Димитрия было лгало, он, собрав корабли в Сицилии и нагрузив их хлебом и другим продовольствием, двинулся к Риму, рассчитывая набрать там солдат и вместе с ними отправиться на выручку Неаполя. Однако надежды Димитрия на помощь полководца Иоанна, охранявшего Рим, не оправдались, так как, по словам Прокопия, византийские солдаты, «разбитые варварами и, чувствовавшие перед ними большой страх, решительно отказывались идти с Димитрием против Тотилы и готов». Димитрию пришлось отправиться к Неаполю, располагая лишь небольшими воинскими силами, приведенными из Византии. Предпринятая им попытка высадки недалеко от Неаполя окончилась полной неудачей. Внезапным нападением остготы перебили или взяли в плен большую часть десанта. В руки остготов попали и корабли византийцев. Самому же Димитрию лишь с большим трудом удалось спастись бегством (Рrосоp. BG, III, 6.19–26).
После этой неудачи положение Неаполя стало еще более критическим, и командир византийского гарнизона Конон отправил к новому префекту претория Максимину, прибывшему к этому времени в Сицилию, гонца с настоятельной просьбой о помощи. Максимин не отважился сам двинуться к Неаполю, но все же послал туда войска под командованием Иродиана, Фазы и того же Димитрия (Рrосоp. BG, III, 7.1–3). Однако и на этот раз византийцы понесли тяжелое поражение; посланный к Неаполю флот был застигнут бурей, и прибитые к берегу византийские корабли подверглись нападению остготских войск. Димитрий был захвачен в плен, а Иродиан и Фаза бежали (Рrосоp. BG, III, 7.4–7).
Тотила умело использовал неудачи византийских войск для того, чтобы показать осажденным жителям Неаполя, что их положение безнадежно, ибо им нечего больше рассчитывать на помощь извне. Он приказал привести к стенам Неаполя пленного Димитрия с веревкой на шее и заставил его обратиться к осажденным с призывом к капитуляции (Рrосоp. BG, III, 7.8–9).
Следуя своей политике привлечения населения на сторону остготов, Тотила предложил жителям Неаполя весьма благоприятные для них условия сдачи. Он обещал неаполитанцам полную неприкосновенность, а византийскому гарнизону гарантировал жизнь и сохранение имущества (Рrосоp. BG, III, 7.16). И когда Неаполь капитулировал (весной 543 г.),[505] остготский король полностью сдержал свое обещание. По словам Прокопия, он прежде всего позаботился о снабжении жителей города продовольствием, а византийским солдатам разрешил свободно удалиться в Рим, выдав им все необходимое на дорогу. Однако укрепления Неаполя были в большей своей части разрушены, так же как и во многих других городах (например, в Беневенте). Тотила, видимо, хорошо учел уроки первого этапа войны и в этом отношении. Он хотел заставить византийские войска сражаться с остготской армией в открытом поле, где остготы надеялись использовать свое превосходство (Рrосоp. BG, III, 8.1–11).
Рассказу Прокопия о милостивом отношении Тотилы к жителям Неаполя на первый взгляд противоречит сообщение комита Марцеллина о том, что Неаполь был разрушен и опустошен (Neapolim desolat) войсками Тотилы. Однако это противоречие является лишь кажущимся и может быть объяснено тем, что комит Марделлин, рассказывая об этих событиях, имел в виду в первую очередь разрушение Тотилой укреплений Неаполя, о чем сообщает и Прокопий. Что же касается вопроса об отношении Тотилы к населению Неаполя, то комит Марцеллин его не затрагивает. Между тем у нас нет оснований заподозрить достоверность рассказа Прокопия, так как его трудно обвинить в стремлении выставить деятельность Тотилы в приукрашенном виде. Аргументом в пользу достоверности рассказа Прокопия является также и то, что милостивое отношение к жителям завоеванных областей и крупных городов Италии составляло важное звено во внутренней политике правительства Тотилы на этом этапе борьбы, в политике, направленной на привлечение к новому правительству симпатий населения Апеннинского полуострова.
О том, что вопросам внутренней политики остготский король придавал в этот период очень большое значение, свидетельствует, в частности, весь ход событий в течение ближайших месяцев после взятия Неаполя. Тотила не поддался тогда соблазну немедленного похода на Рим, хотя несомненно, что политическое значение обладания этим городом для него было вполне ясно. Горький опыт Витигиса подсказывал, что на успех осады можно надеяться только в том случае, если Рим будет полностью блокирован и если осаждающие будут иметь вполне обеспеченный тыл. Поэтому всю вторую половину 543 г., а может быть, и начало 544 г. Тотила употребил на закрепление своей власти на юге Италии. Вместе с тем в эти месяцы значительно окрепли вооруженные силы остготов. В частности, был создан флот, основу которого составили византийские корабли, захваченные у Неаполя. Остготские войска пополнились за счет рабов, бежавших из разгромленных или конфискованных имений римско-италийской знати, или отпущенных на волю.
А Константиан, да и все другие византийские военачальники продолжали бездействовать. «Начальники в укреплениях пировали вместе со своими возлюбленными, а солдаты, проявляя крайнее неповиновение начальникам, предавались всяким безобразиям» (Рrосоp. BG, III, 9.1).
К весне 544 г. остготы почувствовали себя достаточно подготовившимися и опять перешли к активным боевым действиям. Один отряд своих войск Тотила послал в Калабрию для осады последнего оплота византийской власти в этой области — Гидрунта (Рrосоp. BG, III, 9.22), а сам с большей частью своей армии направился в Среднюю Италию, имея целью перерезать северо-восточные коммуникации Рима.
И в Средней Италии бесчинства, грабежи и насилия византийских чиновников и солдат «сделали варваров желанными для италийцев» (Рrосоp. BG, III, 9.4). Поэтому и здесь ряд городов был взят остготами при активной помощи населения или, точнее, известной его части. Так было, например, в Тибуре, гарнизон которого, состоявший из исавров, притеснял население и вызвал большое недовольство местных жителей. Жители Тибура, несшие вместе с исаврами охрану стен, тайно открыли ворота города и ночью впустили остготские войска в крепость (Рrосоp. BG, III, 10.19–22).
Разумеется, войны того времени постоянно сопровождались жестокими эксцессами, грабежами и насилиями. Комит Марцеллин рассказывает о расправе Тотилы с римским населением некоторых городов Италии. «Тотила, — пишет этот хронист, — согласно скрепленному клятвой соглашению вошел в Фирм и Аскул; и когда римские солдаты, сохранив свое имущество, были отпущены на свободу, он обрушил свою жестокость на римлян и всех их ограбил и перебил» (Marc. Chon. add., а. 545).
Однако отдельные эксцессы не могли бы объяснить той особой ненависти к Тотиле, которая сквозит в хронике комита Марцеллина, в византийском законодательстве, в церковнокатолической литературе; эта ненависть отражает тот факт, что наиболее сильные удары остготов падали на крупных светских и духовных землевладельцев Италии и на городскую знать, идеология которых наложила свой отпечаток на большинство источников того времени. Именно так было, по-видимому, и при взятии остготами Тибура. Из рассказа Прокопия следует, что готы, не причинив зла жителям, расправились лишь с городской знатью, так как среди жертв «бесчеловечности» остготов Прокопий называет только епископа города Тибура и некоего Кателла, человека, пользовавшегося известностью среди италийцев (Рrосоp. BG, III, 10.22). Очевидно, представители высшего католического духовенства и местной знати не желали сдавать город Тотиле, в то время как недовольные притеснениями византийского гарнизона жители города помогали остготам. Подобная расстановка классовых сил в городе объясняет не только причину жестокой расправы Тотилы с упорствующими его защитниками, но и то, что эта расправа имела большой политический резонанс, вызвав возмущение среди сторонников империи. Эти настроения и нашли свое отражение в трудах Прокопия и комита Марцеллина.
Однако мы не имеем основании в какой-либо степени идеализировать внутреннюю политику Тотилы, рисовать его защитником и выразителем интересов народных масс, каким-то «крестьянским» царем. Наряду с уступками широким народным массам Италии Тотила никогда не забывал о выгодах, которые сулила остготскому правительству поддержка римского сената и римской аристократии. В силу классовых интересов остготской знати Тотила не мог решиться на окончательный и бесповоротный разрыв с римской аристократией и все же надеялся заключить с сенаторами соглашение.
Поддержка римского сената стала особенно необходима Тотиле, когда он после укрепления своей власти на юге Италии приступил к подготовке борьбы за Рим. И именно в этот момент Тотила попытался всеми средствами привлечь на свою сторону римскую аристократию. С этой целью он отправил римскому сенату послание, в котором упрекал сенаторов в неблагодарности к остготскому правительству и напоминал о благодеяниях, оказанных в свое время римской аристократии Теодорихом и Амаласунтой. Тотила стремился доказать, что положение римской аристократии при остготских королях было лучшим, чем при владычестве греков, принесших с собой финансовые притеснения логофета Александра и буйство византийских солдат и командиров. Более того, Тотила пытался даже изобразить остготов защитниками римских сенаторов и мстителями за притеснения их византийскими войсками (Рrосоp. BG, III, 9.7–18). В послании Тотила фактически предлагал римским сенаторам вновь заключить союз с остготами.
Послание остготского короля было переслано в Рим через пленных и вручено римским сенаторам. Однако, командующий византийским гарнизоном Рима Иоанн запретил сенаторам отвечать Тотиле (Рrосоp. BG, III, 9.20), да и сами сенаторы, по-видимому, не проявили желания пойти на сближение с остготским королем. Примирению Тотилы с римским сенатом в первую очередь, конечно, мешало то, что остготское правительство не могло отказаться от тех социально-экономических мероприятий, которые задевали интересы сенаторов, по в то же время обеспечивали Тотиле его успехи. Поэтому все попытки этого остготского короля сблизиться с сенаторами были обречены на провал, даже в тех случаях, когда сенаторы и не боялись мести императора за переход на сторону Тотилы.
Потерпев неудачу в переговорах с римским сенатом, Тотила был принужден апеллировать к населению Рима. Воззвания Тотилы к римским гражданам развешивались по ночам в наиболее посещаемых местах города. Тотила гарантировал полную безопасность всем римлянам и заверял, что остготы не причинят им никакого зла (Рrосоp. BG, III, 9.20–21). В распространении этих воззваний были заподозрены (и высланы за это из города) арианские священники (Рrосоp. BG, III, 9.21). Арианское духовенство, имевшее достаточно реальные основания быть недовольным победой византийцев, обусловившей восстановление всех прав и привилегий католической церкви в ущерб арианской, активно поддерживало остготское правительство.
Для Тотилы поддержка арианского духовенства была очень полезной, особенно потому, что арианские священники имели влияние на народные массы Италии, в частности на варваров, живших на территории Апеннинского полуострова. Среди населения Рима также было немало ариан, которые, возможно, в свою очередь помогали арианским священникам в распространении воззваний остготского короля. Эта агитация в пользу Тотилы и его союзников должна была подготовить почву для захвата остготскими войсками города Рима.
Апелляция Тотилы к населению древней столицы Италии, последовавшая после неудачной попытки заключить союз с римским сенатом, показывает, что Тотила был намерен для изгнания византийцев из Италии и восстановления государства остготов использовать любые средства: заигрывая с сенатом, он одновременно использовал помощь арианского духовенства и, наконец, сознательно стремился пойти на сближение с населением Рима, опереться на поддержку народных масс, понимая, надо думать, какое политическое значение имеет этот шаг.
Итак, правительство Тотилы, здраво оценив положение в стране, активно стремилось к завоеванию сочувствия местных жителей. Именно поэтому Тотила и мог действовать гораздо успешнее, чем все его предшественники.
К весне 544 г. положение византийцев в Италии настолько ухудшилось, что Константная в своем письме к Юстиниану вынужден был заявить, что он не в состоянии дольше сдерживать натиск остготов. К его мнению присоединились и другие византийские военачальники (Рrосоp. BG, III, 9.5–6).
Между тем к этому времени Велисарию удалось, наконец, оправдаться перед правительством, доказать свою непричастность к заговору против императора[506], и Юстиниан, сознавая всю серьезность положения дел в Италии, решил, несмотря на продолжавшуюся войну с персами, вновь отправить своего прославленного полководца в Италию[507].
Летом 544 г. Велисарий при помощи командира иллирийских войск Виталия набрал во Фракии и Иллирике около 4 тысяч воинов и привел их в Салону. Оттуда он хотел немедленно двинуться через Полу (ныне Пула) в Равенну[508]. Однако в Салоне к Велисарию пришло известие о том, что гарнизон Гидрунта, страдая от голода, начал переговоры с остготами. Не: желая терять этот важный опорный пункт, Велисарий приказал одному из своих военачальников Валентину сменить измученный гарнизон Гидрунта и снабдить город продовольствием, сам же, ожидая выполнения этой операции, несколько задержался с основной частью своих войск в Далмации (Рrосоp. BG, III, 10.5–12).
В это время Тотила одерживал новые победы. Продолжая осуществлять свой план, он вторгся в Пицен и подошел к Ауксиму.
В ноябре или декабре 544 г. Велисарий прибыл, наконец, в Равенну. Второй раз вступив на древнюю землю Италии, прославленный победитель Гелимера и Витигиса застал дела византийцев в плачевном состоянии. Боеспособность значительной части византийских войск, расквартированных в этой провинции, была весьма низкой. Даже Прокопий не может скрыть того, что переход византийских солдат к Тотиле принял массовый характер. Сам Прокопий, а вслед за ним и большинство последующих историков считают, что основной причиной этого явления было недовольство солдат, вызванное неуплатой жалования и притеснениями командиров. Отнюдь не собираясь отрицать значения этих факторов, мы вместе с тем убеждены, что это объяснение далеко не исчерпывает сути вопроса. Ведь если бы все дело было только в злоупотреблениях логофетов и командиров, то приезд Велисария и его прямой призыв к перебежчикам вернуться, призыв, несомненно, сопровождаемый всякого рода заманчивыми посулами, принесли бы в той или иной степени положительные результаты. В действительности же никто из перебежчиков — ни готы, ни римляне — к нему не возвратились (Рrосоp. BG, III, 11.1–10). Основной причиной, массового перехода византийских солдат на сторону остготов, помимо недовольства, вызванного неуплатой жалования и притеснениями командиров, были глубокие социальные и этнические изменения состава армии Восточной Римской империи. В период кризиса рабовладельческого способа производства эта армия состояла главным образом из колонов, отпущенных на волю рабов, городской бедноты. Это служило социальной базой для революционных движений в армии и создавало предпосылки для возникновения союза армии с варварами и восставшими колонами и рабами; и поэтому подъем классовой борьбы в Италии в начале второго периода остготско-византийской войны оказал свое влияние и на солдат византийской армии. К Тотиле их привлекал тот новый политический курс в отношении народных масс, который проводил этот остготский король. Кроме того, простые византийские воины, принадлежащие к различным варварским племенам[509], конечно, хорошо знали, что Тотила охотно и весьма милостиво принимает всех, кто идет под его знамена, и обращается с ними мягко и дружелюбно. Византийских воинов, перешедших на его сторону, Тотила обычно включал в состав армии, и при этом на равных правах с остготами, сохраняя все их имущество (Рrосоp. BG, III, 30.8).
Приезд Велисария мало улучшил положение византийцев. Хотя этому полководцу не раз уже приходилось руководить подавлением крупных народных восстаний (восстание «Ника» в 532 г. первое восстание Стотзы в 536 г.), он не сумел приспособить ни свои стратегические планы, ни свою тактику к новым условиям войны в Италии. По существу он только пытался повторить те же оперативно-тактические принципы, которые обеспечили ему успех против Витигиса, но совершенно не годились теперь[510]. Так, например, вскоре после прибытия в Равенну Велисарий послал в рейд по Эмилии Виталия и Торимута. По своим целям эта операция должна была как бы повторить рейд Иоанна и Мартина в область Коттийских Альп в 540 г., т. е. создав угрозу семьям воинов, вызвать панику в войсках Тотилы. Но теперь положение было совсем другим, и эти отряды, хотя и продвинулись вплоть до Бононии (ныне Болонья), никакого влияния на общий ход кампании не оказали. Больше того, часть иллирийских наемных войск Виталия отказалась дальше служить в византийской армии и пожелала вернуться на родину (Рrосоp. BG, III, 11.13–18). Неудачей закончилась и попытка Велисария помочь осажденному готами городу Ауксиму, где — заперся византийский гарнизон под командованием Marna. Благодаря помощи перебежчика из византийской армии, Тотила внезапно напал на посланный Велисарием на выручку этого города отряд и наголову разбил его (Рrосоp. BG, III, 11.19–31; Marc. Chron. add., а. 545).
В течение первой половины 545 г. остготы овладели рядом крупных городов и важных укреплений в Средней Италии. В их руках оказались Фирм, Аскул, Сполеций и Асизий (Ассизи) (Рrосоp. BG, III, 12.12–18). Большинство этих крепостей добровольно сдалось на милость победителя. Основной причиной этого было растущее недовольство в византийской армии, а также среди населения этих крепостей. Так, город Асизий был сдан Тотиле жителями, после того как командир византийского гарнизона, гот Сизифрид, служивший верой и правдой императору, был убит в сражении. По договору, как мы уже упоминали, сдались Тотиле также Фирм и Аскул. А город Сполеций был сдан Тотиле самим командиром византийского гарнизона Иродианом. Прокопий считает причиной сдачи Сполеция личную вражду между Иродианом и Велисарием (Рrосоp. BG, II, 1.12.16). Вражда же эта, по-видимому, была вызвана попытками Велисария восстановить дисциплину в византийской армии в Италии, пресечь своеволие командиров и наказать виновных в грабежах и насилиях. Во всяком случае, Прокопий сообщает, что Велисарий выступил против Иродиана с обвинениями в злоупотреблении властью, незаконном присвоении государственных средств и потребовал возврата присвоенных им денег. «Раздраженный этим, Иродиан ушел из римского войска, и сам со всеми войсками, сдавши Сполеций, передался на сторону Тотилы и готов»[511].
О победах, одержанных Тотилой в 545 г., комит Марцеллин сообщает следующее: «Тотила, опустошив Пицен, сражаясь, одержал победу при Ауксиме, а оттуда двинувшись через Тусцию, разрушает Сполеций, захватывает города Асизий и Плузий и осаждает Перузию» (Marc. Chron. add., а. 545). Однако овладеть Перузией не удалось, несмотря на то, что Тотила, подкупив Улифа — одного из телохранителей командира византийского гарнизона Киприана, уговорил его убить своего начальника (Рrосоp. BG, III, 12.18–20).
Крайне обеспокоенный победами Тотилы, Велисарий еще несколько раньше отправил в Константинополь полководца Иоанна и просил императора прислать подкрепления (Рrосоp. BG, III, 12.1–10. Ср. Marc. Chron. add., а. 545). Если даже считать, что в письме к Юстиниану, приведенном у Прокопия, Велисарий, руководствуясь желанием оправдать свои неудачи отсутствием войск и добиться присылки своих телохранителей и щитоносцев, которые были задержаны в Византии, несколько сгустил краски, нельзя не признать, что положение византийцев действительно стало весьма затруднительным. Однако пока Юстиниан собирал подкрепления,[512] Тотила, захватив еще ряд важных опорных пунктов в Пицене и Тусции, двинулся к Риму и в конце 545 или в начале 546 г. начал его осаду[513].
На этот раз блокада Рима была значительно более полной, чем при Витигисе. С занятием остготскими войсками Неаполя, Кум, Тибура и других городов Лация, Кампании и Самния пути, связывающие Рим с плодородными областями Италии, были перерезаны и ввозить оттуда продовольствие не было возможности. Тяжелое положение осажденных усугублялось тем, что остготы к этому времени уже создали свой флот из быстроходных судов, базировавшихся на Неаполь и Эоловы (Липарские) острова, и могли захватывать корабли, шедшие к Риму из Сицилии (Рrосоp. BG, III, 13.5–6). Видимо, именно этим обстоятельством объясняется то, что Тотила не сделал сколько-нибудь решительной попытки овладеть Портом. Наконец, остготы теперь могли рассчитывать и на поддержку широких слоев сельского и городского населения ряда прилежащих к Риму областей, обеспеченную социально-экономической политикой Тотилы.:
В этих условиях Тотила не счел нужным тратить силы на штурм, надеясь взять город измором. Свой главный лагерь он разбил на так называемом Campus Meruli (в нескольких километрах от города по дороге в Порт).
Одновременно с блокадой Рима остготы начали осаду города Плаценции (ныне Пьяченца) в Эмилии (Рrосоp. BG. III, 13.7–11).
Велисарий, узнав об осаде Рима Тотилой, отступил из Равенны в Диррахий и там ожидал прибытия подкреплений из Византии, ограничившись посылкой в римский Порт небольшого отряда под командованием Валентина и Фоки. Когда же долгожданные подкрепления под командованием Иоанна и Исаака, наконец, прибыли в Диррахий, начались разногласия между Велисарием и Иоанном по вопросу о дальнейшем ведении войны (Рrосоp. BG, III, 13.20–21; 15.1; 18.1–8 и 11–29; Рrосоp. H. а., V, 13).
Эти разногласия по существу явились продолжением тех, которые имели место в среде византийских военачальников еще в 538–539 гг. Велисарий по-прежнему стремился главным образом к изматыванию сил противника. Он надеялся, что Тотила повторит ошибку Витигиса и будет пытаться взять Рим штурмом. Поэтому самой актуальной задачей Велисарий считал немедленную помощь римскому гарнизону. Иоанн же предлагал сперва захватить Южную Италию. Уже в первый период войны Иоанну пришлось пройти от Гидрунта до Рима.
Тогда он совершил этот поход вполне успешно, не только не встречая противодействия со стороны местного почти исключительно италийского населения, но, напротив, пользуясь его поддержкой. Теперь создалось совсем другое положение. Как и Велисарий, Иоанн не учел, что сейчас война — и как раз на юге — была осложнена острой классовой борьбой в среде италийского населения.
Не договорившись между собой, Велисарий и Иоанн фактически начали действовать каждый самостоятельно.
Между тем попытки Валентина и Фоки помочь Риму из Порта не увенчались успехом. Первое наступление их отряда было парализовано полным бездействием командующего византийским гарнизоном Рима Бессы, который, несмотря на призывы прибывших на помощь византийских командиров действовать согласованно, так и не решился сделать вылазку из осажденного города (Рrосоp. BG, III, 15.2–6). Еще более печально закончилась вторая попытка этого отряда прорваться в Рим. В византийских войсках нашелся перебежчик, заранее известивший об этом Тотилу, и остготы, устроив засаду, нанесли византийцам тяжелое поражение (Рrосоp. BG, III, 15.7–8).
Однако силы, противостоящие Тотиле в Италии, отнюдь не теряли надежды помочь осажденному Риму. Активную деятельность в этом направлении развивала, в частности, католическая церковь. Римский папа Вигилий, находившийся в это время в Сицилии, несмотря на назревающий конфликт между римским и константинопольским церковными престолами, отправил в Рим караван судов, груженный хлебом и другим продовольствием. Но этот караваи попал в ловушку и был захвачен остготами в устье Тибра. Византийский гарнизон Порта не сумел известить экипаж судов о грозящей им опасности и все матросы и пассажиры попали в плен к остготам. В числе пленных были представители высшего католического духовенства во главе с епископом Сильвы Кандиды — Валентином. Большая часть пленников была перебита остготами, а епископ Валентин, допрошенный самим Тотилой, был подвергнут за ложные ответы жестокой каре: ему были отсечены обе руки[514].
Вскоре византийцы потеряли Плаценцию. Жители этого города настолько страдали от голода, что среди осажденных имелись случаи людоедства. Не вынося лишений, граждане Плаценции сдались остготам (Рrосоp. BG, III, 16.2–3).
Росло недовольство и среди населения Рима. В народе все популярнее делалась мысль о соглашении с остготами. Вновь подняла голову проготски настроенная оппозиция даже среди части сенаторской аристократии, также стоявшая за соглашение с остготским правительством. Правда, эта аристократическая оппозиция византийцам была теперь значительно слабее и малочисленнее, чем во времена Теодориха и Амаласунты, ибо большинство сенаторов уже почувствовало, какую опасность для них представляет аграрная политика Тотилы, и потеряло свои иллюзии о возможном возрождении союза остготской и римской знати. Теперь поддерживали остготов лишь отдельные представители сенаторской аристократии, но подобные проготские настроения в среде римской знати все же существовали. Во всяком случае, Прокопий упоминает об удалении из Рима одного из сенаторов, заподозренного в связях с готами[515]. Недовольство в Риме росло еще и потому, что византийские военачальники, особенно Бесса и Конон, которым была поручена оборона города, показали полную неспособность к активной борьбе с Тотилой и трусливо бездействовали (Рrосоp. BG, III, 16.9–25). Опасаясь нарастающего недовольства народных масс, католическая церковь сперва всячески стремилась смягчить это недовольство путем некоторого облегчения лишений жителей осажденного города. С этой целью диакон Пелагий, ставленник византийского двора (Lib. Pont. V. Vigil., 8; Рrосоp. BG, III, 16.5), управлявший в отсутствие папы Вигилия Римской церковью, во время осады Рима раздавал деньги голодающим гражданам столицы[516].
Естественно, что эти паллиативные меры не помогали, и под давлением жителей города Пелагий решил начать переговоры с Тотилой о перемирии. При этом требования населения Рима шли значительно дальше, чем расчеты католического духовенства. Жители города настаивали на том, что если после заключения перемирия Рим не получит помощи из Византии, то необходимо будет добровольно сдать город остготам (Рrосоp. BG, III, 16.7).
Командующий гарнизоном Бесса согласился на ведение Пелагием переговоров с Тотилой. По-видимому, Бесса втайне сам желал перемирия, чтобы выиграть время, необходимое для получения подкреплений. Но он не хотел брать на себя ответственность за начало переговоров и надеялся переложить ее на Пелагия, пользовавшегося, как он знал, большим влиянием при константинопольском дворе.
Однако переговоры Пелагия с Тотилой не привели ни к каким результатам. Тотила категорически отверг наиболее важные условия, предложенные Пелагием. Среди этих условий совершенно неприемлемыми для остготов были следующие: не разрушать укреплений Рима, не мстить сицилийцам за их измену остготам в первый период войны и, особенно требование римской знати, поддержанное католическим духовенством, возвратить прежним хозяевам всех беглых и освобожденных рабов, служивших в армии Тотилы (Рrосоp. BG, III, 16.8–32).
Требование возврата беглых рабов прежним господам, настойчиво выдвигаемое даже в столь трудную для Рима минуту, является ярким выражением непримиримости классовой позиции римской знати и католического духовенства, стремившихся во что бы то ни стало восстановить свои «попранные права» на порабощенное население Италии. Для самого Пелагия, ставленника Византии, проводившего в Италии политику, угодную константинопольскому правительству, это требование, кроме того, являлось важным политическим ходом, ставившим целью вознаградить римских сенаторов и высшее католическое духовенство за понесенные ими потери и возвратить правительству Юстиниана симпатии тех римских сенаторов, которые под давлением поражений византийских войск стали вновь склоняться к соглашению с Тотилой. Тотила же ни в коем случае не мог согласиться на выдачу рабов, не вызвав возмущения со стороны тех слоев трудового населения Италии, которые в этот период поддерживали его. Столь вероломный поступок мог внести дезорганизацию в недавно созданную им армию, подорвать его престиж в глазах населения Италии и тем самым обречь на провал начатое им дело.
Тотила отверг также и другое предложение Пелагия оставить неприкосновенными укрепления Рима, ибо он вполне основательно опасался, что при сохранении укреплений Рим, если он в силу превратностей войны снова будет захвачен неприятелем, опять сможет стать оплотом византийской власти в Италии (Рrосоp. BG, III, 16.22–25).
Остготский король не пожелал удовлетворить и третье важное условие римской знати: простить сицилийцам их измену остготам. И к тому у него были весьма серьезные основания. Дело в том, что обладание островом Сицилией имело большое экономическое и стратегическое значение как для остготов, так и для византийцев. Сицилия, во-первых, являлась житницей многих городов Италии и в первую очередь Рима. Во-вторых, этот остров являлся очень удобным плацдармом для развертывания наступления как против североафриканских провинций, так и против южноиталийских. Византийское правительство опасалось, что остготы, овладев Сицилией, могут вступить в союз с повстанцами, все еще упорно боровшимися против византийского владычества в Северной Африке[517].
Поэтому естественно, что византийцы всеми силами стремились сохранить симпатии населения этого острова, которые им удалось привлечь в какой-то степени в самом начале войны против остготов. Остготское же правительство также прекрасно понимало экономическое и военно-стратегическое значение Сицилии и стремилось к захвату этого острова; именно поэтому оно не могло оставить безнаказанным предательство сицилийской знати, поддерживавшей Византийскую империю.
Таким образом, переговоры диакона Пелагия с Тотилой не имели успеха потому, что между ними не могло быть достигнуто соглашение по важным животрепещущим вопросам социально-политического и военно-стратегического характера, разделявшим всю Италию на два враждующих лагеря.
С наступлением осени положение населения Рима резко ухудшилось. По словам Прокопия, голод в Риме настолько усилился, что превратился в великое бедствие[518]. Кроме того, начались болезни.
Воспользовавшись голодом, командиры византийского войска Бесса и Конон, у которых был припрятан хлеб в Риме, начали бессовестно спекулировать съестными припасами, продавая их по очень высоким ценам[519] богатым жителям города. «Вся же остальная масса народа, — пишет Прокопий, — питалась преимущественно крапивой, которой много росло всюду вокруг укреплений, в развалинах на пустырях города; многие под давлением голода сами на себя накладывали руки, так как не могли уже найти пи собак, пи мышей, ни трупа другого какого-либо животного, которым бы они могли питаться» (Рrосоp. BG, III, 17.13 и 19).
Особенную жадность и изощренность в ограблении населения проявил византийский военачальник Бесса. «Из всего того хлеба, который раньше еще прислали в Рим правители Сицилии, с тем чтобы его хватило для всего войска и всего народа, Бесса народу дал очень мало, а большую часть его под благовидным предлогом сохранения для войска он спрятал; его-то он и продавал сенаторам за большие деньги и поэтому менее всего хотел, чтобы была снята осада» (Рrосоp. BG, III, 19.14). «И весь погрузившись в эти заботы о продаже, — пишет Прокопий несколько дальше, — Бесса больше не обращал внимания ни на охрану стен, ни на другие меры предосторожности»[520]. От Бессы старались не отставать и другие командиры византийской армии и даже рядовые солдаты, также спекулировавшие съестными припасами.
Доведенные до отчаяния жители Рима открыто выражали свое недовольство, требуя от византийского командования или снабдить город провиантом или разрешить жителям покинуть Рим и искать спасения за его пределами. Римские граждане, придя к византийским командирам, говорили, что предпочитают быструю гибель от оружия мучительной смерти от голода и просили лучше убить их, по не оставлять на страшные муки медленной смерти. Характерно, что в отличие от первой осады Рима жители города теперь уже не настаивали на том, чтобы их допустили принять участие в решительном сражении. Однако византийское командование отвечало отказом на все их просьбы и уверяло, что в город скоро прибудут подкрепления от Велисария (Рrосоp. BG, III, 17.2–8). Вместе с тем тайно за большие деньги византийские командиры и солдаты разрешали жителям Рима покинуть город. Многим более состоятельным гражданам Рима удалось бежать, но часть их погибла по пути от голода и болезней или была захвачена в плен остготами[521].
Сознавая всю важность сохранения Рима, Велисарий сам двинулся из Диррахия морем через Гидруит к Риму и прибыл в Порт, надеясь помочь оттуда осажденным.
Но действия Велисария были вялы и медлительны, так как он ожидал войска Иоанна, которые должны были прибыть в Порт сушей (Рrосоp. BG, III, 18.1–10). Иоанн же, пренебрегая тем, что в это время решалась судьба Рима, вместо того чтобы двинуться на помощь осажденным, занялся отвоеванием Южной Италии. Высадившись в Калабрии, Иоанн захватил город Брундизий, а затем двинулся в Апулию и овладел городом Канузием (ныне Каноса-ди-Пулья), одним из важных центров этой провинции (Рrосоp. BG, III, 18.11–19). По словам Прокопия, эти успехи Иоанна объяснялись тем, что он прибегнул к давно испытанному маневру и постарался ласковыми речами и щедрыми обещаниями привлечь симпатии местного населения. Такая политика, может быть, и сыграла известную роль. Но, по-видимому, в Южной Италии дело в это время обстояло сложнее. Там развернулась настоящая гражданская война, охватившая значительную часть местного сельского населения. Сам же Прокопий сохранил ценнейшие сведения о том, какие именно социальные слои местного населения оказали поддержку византийцам, а какие остались верны Тотиле и активно сражались на стороне остготов.
Как и следовало ожидать, в поддержку войск Иоанна выступили прежде всего представители местной землевладельческой римской знати, уцелевшие после событий 542–543 гг. Прокопий рассказывает, что в Апулии к Иоанну явился богатый римский землевладелец по имени Туллиан, будто бы пользовавшийся большим влиянием среди бруттиев и луканцев, и предложил византийцам организовать из местного населения отряд в помощь войскам Иоанна. Туллиан прямо указал Иоанну, что это будет возможным лишь при условии, если византийцы дадут обещание прекратить притеснения населения и изменить свою финансовую политику. Туллиан упрекал византийцев за несправедливость в отношении италийцев и одновременно уверял, что если они будут милостиво обращаться с местными жителями, то тем самым скорее добьются от них уплаты податей, чем грабежами и притеснениями. По словам Прокопия, Туллиан утверждал, что бруттии и луканцы перешли на сторону остготов, «варваров», да еще и ариан, не по доброй воле, а под воздействием военной силы и вследствие обид, которые они претерпели от византийской армии (Рrосоp. BG, III, 18.20–23).
Для характеристики положения на юге полуострова в это время весьма показательным является то, что Туллиан, представлявший интересы римско-италийской земельной аристократии, условием союза с византийцами поставил требование изменения их внутренней политики в отношении населения Италии. Если сопоставить эти данные с известиями Прокопия о том, что византийское правительство в своей политике в Италии ущемляло интересы также и части римской земельной аристократии и даже сенаторов (ограничение занятия ими высших государственных должностей, уплата налогов, одинаково высоких во время войны и мира, отчеты логофетам относительно их управления при готах и т. п.) (Рrосоp. BG, III, 21.14), то делается вполне ясным, что Туллиан и его приверженцы, требуя от византийцев изменения внутренней политики, заботились отнюдь не о благе всего населения Южной Италии, а прежде всего о выгодах той социальной группировки, представителями которой они являлись. Иными словами, свою помощь в борьбе против Тотилы земельная аристократия юга Италии обусловила требованием полного восстановления ее прежнего привилегированного положения и устранения всех тех ограничений, которые были введены византийской администрацией. Но вместе с тем эти же требования Туллиана показывают, что римские землевладельцы уже поняли невозможность лишь собственными силами заставить зависимое от них крестьянство сражаться против готов[522]. Действительно, на стороне землевладельческой знати[523] и византийцев сражалась лишь какая-то часть местного италийского крестьянства. Другая же и, по-видимому, немалая часть крестьянства Южной Италии сохранила верность Тотиле и под руководством немногих готских командиров сражалась против его врагов[524]. Выступление Туллиана и ему подобных свидетельствует лишь о том, что волна народного движения, поднявшаяся в 542–543 гг. на юге Италии, не уничтожила полностью влияния римско-италийской знати. Уцелевшие ее представители, воспользовавшись прибытием войск Иоанна, сумели обещаниями и угрозами повести за собой часть «своих» крестьян.
Но никакой прочной социальной опоры среди сельского населения Италии крупные землевладельцы типа Туллиана не имели и, лишь опираясь на войска Иоанна, они могли в какой-то степени использовать зависимых от них крестьян. Однако нельзя отрицать, что соглашение с римской земельной аристократией сослужило немалую службу византийцам, и помогло Иоанну одержать победы, которые, правда, не оказали сколько-нибудь решающего влияния на ход войны.
Тотила, конечно, знал, что прочной опоры на юге Иоанн получить не мог, и поэтому остготский король ограничился тем, что послал отряд, состоявший из 300 готских воинов, в Капую наблюдать за противником и препятствовать его попыткам направиться к Риму. Этого заслона оказалось достаточным для того, чтобы Иоанн отказался от продвижения на север и направился в Луканию и Бруттий[525].
Остготский военачальник Рецимунд, которому Тотила поручил охранять Бруттий и Мессинский пролив и следить за тем, чтобы из Сицилии не прибывали подкрепления к византийцам, был разбит войсками Иоанна недалеко от Регия. Отряд Рецимунда состоял из маврусиев и других перебежчиков из византийской армии, а также из готских воинов. Насильственно включенные в византийскую армию после завоевания византийским правительством Северной Африки, местные племена маврусиев оставались врагами ненавистных завоевателей; они при первой возможности перешли к остготам и сражались в их рядах против византийцев. Поэтому вполне естественно, что именно маврусии и другие перебежчики оказали Иоанну наиболее ожесточенное и мужественное сопротивление. Однако внезапность нападения византийских войск решила исход битвы. Победители беспощадно расправились с перебежчиками, перебив многих из них, в то время как сдавшимся в плен остготским воинам, и их вождю Рецимунду была сохранена жизнь (Рrосоp. BG, III, 18.26–28).
Иоанн отдавал себе отчет, что одержанная победа отнюдь не решала исхода борьбы за Южную Италию. Этим в значительной мере и объясняется, что он не счел возможным увести свои войска на помощь Риму и расположил их около местечка Первария в Апулии, выбрав это место потому, очевидно, что оно было в центре всей южной части Апеннинского полуострова, и следовательно, из него легче всего было бы совершать карательные экспедиции против еще волновавшегося местного населения. Если бы он знал, что его тыл достаточно прочен, он не побоялся бы опрокинуть заслон (всего из 300 человек), выставленный против него Тотилой.
В это же время главнокомандующий византийской армией, находясь в гавани Порт, тщетно ожидал прибытия войск Иоанна[526]. Потеряв надежду на прибытие подкреплений, Велисарий, наконец, решил сам попытаться снабдить провиантом гарнизон и население Рима и по Тибру подняться в город. Однако это предприятие потерпело неудачу, хотя первоначально и сулило, казалось, большой успех. Поражению Велисария немало способствовало трусливое поведение Бессы, который, несмотря на приказ главнокомандующего выйти из города и напасть на лагерь остготов, и на этот раз не решился сделать вылазку и прийти на помощь отряду Велисария. Прокопий прямо обвиняет Бессу не только в трусости, но даже в предательстве, поскольку он, стремясь нажиться на спекуляциях хлебом, отнюдь не хотел прекращения осады Рима, каждый день которой приносил ему огромные богатства (Рrосоp. BG, III, 19.14–33). Немалую роль в неудаче, постигшей Велисария, сыграло также и равнодушное или даже враждебное отношение к византийцам населения всей области, прилежащей к Риму, не оказавшего сопротивления готам. Прокопий сообщает, что кроме Порта, византийцы не имели близ Рима никаких других укреплений, но все крепости были в руках врагов (Рrосоp. BG, III, 19.8). Провал последней попытки Велисария помочь осажденному Риму во многом объясняется также отсутствием дисциплины и слаженности действий в самой византийской армии. Византийский военачальник Исаак, оставленный Велисарием охранять Порт, узнав, что Велисарий близок к победе, так как его войскам удалось снять железную цепь, протянутую через Тибр, и успешно продвинуться к городу, совершил роковую для него и византийских войск ошибку. Желая разделить с Велисарием славу победы, он забыл о строжайшем приказании главнокомандующего не покидать свой пост, оставил Порт и напал на лагерь остготов. Военное счастье сперва улыбнулось Исааку, и он потеснил отряд готов под командованием Родериха. Но византийские солдаты, вместо того чтобы закрепить свою победу, предались грабежу лагеря, а в это время остготы, опомнившись от неожиданного нападения, возвратились и наголову разбили византийцев. Многие из византийских воинов и военачальников при этом были убиты, а сам Исаак захвачен в плен и позже казнен Тотилой.
Велисарий же, узнав о гибели отряда и пленении его командира и не допуская мысли, что Исаак мог ослушаться его приказа и самовольно уйти из Порта, решил, что остготами захвачена и сама крепость Порт, где находилась его жена Антонина и часть войска. Надеясь отбить это последнее убежище византийцев, Велисарий повернул назад, не закончив своего столь удачно начатого наступления[527].
С момента провала экспедиции Велисария дни осажденного Рима были сочтены. В городе росла анархия, византийские солдаты, хотя и не так страдали от голода, как гражданское население, были деморализованы, пренебрегали выполнением своих обязанностей, главным образом из-за распущенности командиров, которые думали только о своем личном обогащении. Прокопий рисует яркую картину разложения византийского гарнизона Рима. «Солдатам — пишет он, — при желании можно было бездельничать, лишь очень немногие несли сторожевую службу по стенам, и при этом крайне небрежно. Те, кому приходилось быть в карауле, имели полную возможность спать, так как над ними не было начальника, который обращал бы на это внимание». Немногочисленные жители, еще оставшиеся в городе, были настолько истощены голодом, что не могли, да, впрочем, надо думать, уже и не хотели помогать солдатам (Рrосоp. BG, III, 20.1–3).
По единодушному заявлению большинства авторов, Рим был сдан остготам благодаря измене исавров, прельщенных крупной суммой денег, обещанной им Тотилой[528]. Характерно, что беспечность византийских командиров, по словам Прокопия, дошла до такой степени, что Бесса и Конон, даже будучи извещены через пленных о готовящемся заговоре исавров, не придали этому известию никакого значения и не приняли необходимых мер для защиты города.
В ночь на 17 декабря 546 г. исавры, вступив в соглашение с Тотилой, открыли ему Азинариевы ворота, и остготские войска, внезапно проникнув в Рим, привели в полное замешательство византийский гарнизон и вскоре полностью овладели городом[529]. Византийские военачальники и солдаты обратились в паническое бегство. Бесса с большинством командиров, некоторыми римскими сенаторами и частью византийских солдат бежал из города[530]. Однако далеко не всем римским аристократам удалось спастись от Тотилы. Нападение остготских войск было столь неожиданным, что часть сенаторов, в том числе Максим, Олибрий, Орест, с остатками византийского гарнизона искали убежища в храме св. Петра. Уцелевшие жители города, среди которых началась паника, также бежали из своих домов и искали спасения в церквах (Рrосоp. BG, III, 20.18–19).
Историки и хронисты, описавшие взятие Рима войсками Тотилы, довольно резко расходятся в своей оценке отношения Тотилы к населению захваченного города. В освещении этого вопроса можно наметить три основные, во многом отличные друг от друга точки зрения. Автор «Жизнеописания Вигилия» и Павел Диакон, чрезвычайно категорически подчеркивают милостивое отношение Тотилы к населению завоеванного города, утверждая, что Тотила позаботился о спасении римских граждан. В «Жизнеописании Вигилия» мы читаем: «Целую ночь раздавался звук трубы, пока весь народ не бежал и не спрятался в церквах, чтобы не положил меч предела жизни римлян». Павел Диакон, повторяя этот рассказ, еще яснее подчеркивает роль Тотилы в спасении римских граждан от свирепости остготских солдат. «Желая пощадить римлян, — пишет Павел Диакон, — Тотила приказал в течение всей ночи трубить в трубу, чтобы они спасались от мечей готов в церквах или прятались каким-либо иным способом». Далее в «Жизнеописании Вигилия» говорится: «И обращался король (Тотила) с римлянами, как отец с сыновьями». Павел Диакон, хотя и вносит в этот текст весьма существенную оговорку, подчеркивая, что лишь «некоторое время (aliquantum temporis) Тотила жил с римлянами, как отец с сыновьями», в основном присоединяется к оценке политики Тотилы, содержащейся в «Жизнеописании Вигилия»[531].
Диаметрально противоположный взгляд на отношение Тотилы к населению Рима высказывает в своем труде комит Марцеллин. В полном соответствии со своей общей резко отрицательной оценкой деятельности Тотилы этот писатель, говоря о взятии Рима войсками остготов, делает акцент на показе жестокости остготского короля, рисуя картину расправы остготов с населением Рима, разграбления и разрушения Вечного города. «Тотила, пишет он, — благодаря измене исавров, вступает в Рим на 16-й день январских календ, стены его разрушает, некоторые дома сжигает и имущество всех римлян захватывает в качестве добычи, а самих же римлян, взятых в плен, отводит в Кампанию; после этого разграбления в течение 40 или более дней Рим был совершенно безлюден, и не оставалось там пи человека, ни какого-либо животного» (Marc. Chron. add., а. 547). Комиту Maрцеллину вторит и Иордан, также сообщающий о разрушении и опустошении Рима войсками Тотилы (lord. Rom., 380).
Несколько более объективную и, как нам кажется, близкую к истине позицию занимает в этом вопросе Прокопий. Воздерживаясь от восхваления милостивого отношения Тотилы к римлянам, признавая, что остготские воины «избивали тех, кто попадался им навстречу» (Рrосоp. BG, III, 20.22), византийский историк одновременно отнюдь не преувеличивает жестокости одного из самых опасных врагов империи, а показывает, что Тотила, побуждаемый политическими соображениями, пресек расправу остготских солдат с жителями Рима. По рассказу Прокопия, на другое утро после того, как остготы проникли в Рим и захватили город, Тотила отдал приказ прекратить избиение мирных граждан и «запретил в дальнейшем готам убивать кого бы то ни было из римлян» (Рrосоp. BG, III, 20.25). Иными словами, в этот ответственный момент Тотила проявил государственный ум и выдержку незаурядного политического деятеля и продолжал твердо проводить политику, направленную на обеспечение сочувствия населения Италии. В речи, якобы произнесенной Тотилой перед воинами после взятия Рима, Прокопий излагает политическую программу этого остготского короля по вопросу об отношении к населению Италии. Тотила будто бы указывал, что поражение, которое потерпели остготы от византийцев в предшествовавшее время, несмотря на численное превосходство остготов, несмотря на обилие средств, коней и оружия, объясняется главным образом тем, что «прежде готы, меньше всех других людей обращавшие внимание на справедливость и по отношению друг к другу и по отношению к своим подданным, римлянам, совершали много безбожного…» Нынешние победы объясняются изменением этой политики, и закрепить эти успехи возможно только при условии соблюдения справедливости по отношению друг к другу и к своим римским подданным (Рrосоp. BG, III, 21.1–11).
Однако Тотила не мог не вознаградить своих солдат за трудности осады и поэтому согласно обычаю санкционировал ограбление завоеванного города, в первую очередь домов богатых римских граждан и византийских военачальников. При этом, конечно, он не забыл и о своих личных интересах. «Из ценностей он велел самое дорогое отобрать для себя, все же остальное позволил грабить, как они хотят. Много богатства нашел он в домах патрициев, но особенно много в логове Бессы; этот проклятый негодяй бессовестно собрал для Тотилы груды золота, вырученного за продажу хлеба» (Рrосоp. BG, III, 20.25–26).
Заслуживает внимания поведение остготского короля в отношении римской сенаторской аристократии. Мы помним, что в начале своего правления Тотила пытался, хотя и безуспешно, пойти на соглашение с римским сенатом. Теперь же, когда многие римские сенаторы попали к нему в руки и трепетали в ожидании смерти, Тотила изменил свою прежнюю миролюбивую позицию. Правда, он и теперь не решился казнить знатных пленников, хотя и угрожал этим (Рrосоp. BG, III, 21.19). Изменение отношения Тотилы к сенаторам было связано, в частности, с описанными выше событиями на юге страны.
По словам Прокопия, Тотила упрекал сенаторов в неблагодарности к остготам, которые в правление Теодориха и Амаласунты осыпали их всяческими благами, предоставляли им высшие должности, а за все это они отплатили изменой и открыто поддержали византийцев. Затем, указав сенаторам на византийского военачальника Иродиана, перешедшего на сторону остготов и сдавшего им город Сполеций, а также на исавров, открывших ворота Рима, Тотила сказал: «Поэтому вы будете на положении рабов (οίκετων), эти же, будучи друзьями готов, естественно, став им близкими, будут в дальнейшем нести те должности, которые вы несли прежде» (Рrосоp. BG, III, 21.12–16). Остготский правитель решил держать сенаторов при себе в качестве заложников и использовать знатных пленников в качестве важного козыря в переговорах с императором Юстинианом о мире (Рrосоp. BG, III, 22.19).
В это время среди остготских воинов росло озлобление против римской знати, и они требовали от Тотилы казни знатной патрицианки Рустицианы, вдовы Боэция и дочери Симмаха, которая активно боролась против остготов. Мстя за казнь мужа и отца, подкупив еще раньше византийских военачальников, она разрушала с их ведома статуи Теодориха. Тотила все же не решился пойти на такой шаг, как казнь представительницы одного из знатнейших патрицианских родов, опасаясь, что это отрежет ему всякую возможность какого-либо соглашения с римской аристократией и с Восточной Римской империей. Одновременно он, по словам Прокопия, даже оградил и других знатных римлянок от насилий со стороны остготских солдат. Однако римские сенаторы и патриции, в том числе и Рустициана, лишились всех своих богатств. Теперь, рассказывает Прокопий, им пришлось «жить одетыми в рубище рабов и крестьян (δούλων τε καί αγροίκων) и выпрашивать у врагов хлеб или другие продукты, нужные человеку» (Рrосоp. BG, III, 20.27–31).
Таким образом, в ходе войны, по мере дальнейшего обострения борьбы, политика Тотилы по отношению к высшей римской аристократии претерпевает значительную эволюцию. Если в начале второго периода войны Тотила сам искал союза с сенаторами, то теперь опыт борьбы (на юге Италии, в Риме), а в известной мере и давление народных масс толкали его к политике более решительного устрашения римской аристократии. Правда, и в этот период Тотила проводил свою политику с известной осторожностью, не желая до крайности ожесточать знатных римлян. Осторожность, однако, мало помогла Тотиле, и озлобление против него римско-италийской знати именно в эти годы было особенно сильным. Наиболее непримиримыми были те сенаторы, которым удалось ускользнуть из Рима и бежать на Восток в Константинополь. Эти знатные эмигранты сыграли впоследствии немаловажную роль в организации нового похода византийских войск против Тотилы[532].
Овладев Римом, Тотила первоначально намеревался разрушить все его укрепления. Но в действительности было разрушено, по словам Прокопия, только около трети римских стен. Все жители Рима были выселены из города и переселены в Камланию, а пленных сенаторов король держал при себе под строгим надзором[533]. Рим оставался необитаемым около 6 недель[534].
Осада и взятие Рима остготскими войсками принесли не только значительные разрушения городу, но и большие бедствия «го населению, особенно городской бедноте. Поэтому у нас нет никаких оснований приукрашивать эти события. Беднейшее население древней столицы Италии больше всех страдало от голода и болезней во время длительной осады города, от своеволия, бесчинств и грабежей византийских военачальников и солдат. Многие из римлян погибли в осажденном Риме или разбрелись по стране. По данным Прокопия, к концу осады в городе оставалось всего около 500 граждан из простого народа (Рrосоp. BG, III, 20.19–20). А теперь и эта горстка жителей некогда многолюдного города должна была покинуть свои жилища и по требованию победителя брести в Кампанию, ища там крова и пищи.
Столь большая победа, как взятие Рима, не вскружила голову Тотиле. Понимая, что сам по себе этот успех отнюдь еще не означает конца войны, Тотила решил все же попытаться использовать его для заключения мира с византийским императором. С этой целью, видимо в начале 547 г., он отправляет в качестве своих послов в Константинополь Пелагия и ритора Феодора и предлагает Юстиниану заключить мир на тех же условиях, на каких некогда состоялось соглашение между Анастасией и Теодорихом. В случае согласия императора Тотила обещал стать его верным союзником. В случае же отказа он грозил полностью разрушить Рим, казнить всех сенаторов-заложников и перенести военные действия на территорию самой империи, в Иллирик. Однако мирные предложения Тотилы были отвергнуты Юстинианом, который отнюдь не собирался терять Италию и примириться с поражением своих войск[535].
В этих условиях для Тотилы становилось необходимым как можно скорее ликвидировать сопротивление в Южной Италии с тем, чтобы иметь возможность сосредоточить все силы против Равенны.
Выше мы уже говорили о том положении, которое создалось, в Апулии, Лукании и других южных провинциях с прибытием туда войск Иоанна. Во время борьбы за Рим Тотила, естественно, не мог посылать сколько-нибудь значительных сил на помощь крестьянам, боровшимся против отрядов, организованных крупными землевладельцами. Напротив, Иоанн, пользуясь тем, что основные силы остготов находились в Средней Италии поддерживал своих союзников очень активно. Одному Туллиану он послал 300 антов (Рrосоp. BG, III, 22.3). При таких условиях, понятно, крестьянские отряды нередко терпели поражения. Так было и в Лукании, где отряды, состоящие из крестьян и небольшого числа готов, безуспешно пытались взять теснины, охранявшиеся Туллианом и антами[536].
Но все эти успехи противников остготов были очень непрочными. И стоило Тотиле со сравнительно незначительными силами[537] появиться в Лукании, как отряды местной знати растаяли[538], а их вожаки и сам Иоанн скрылись за стенами таких городов, как Гидрунт, Росциана и др. Совершенно очевидно, что зависимые земледельцы Лукании, сражавшиеся в отряде Туллиана по принуждению своих господ и глубоко равнодушные к их интересам, отнюдь не желали проливать кровь за дело знати и при первой возможности сложили оружие и охотно возвратились к возделыванию своих полей. То же повторилось и в Апулии, и «таким образом, все местности по берегу Ионийского залива, кроме Гидрунта, опять оказались во власти готов и Тотилы» (Рrосоp. BG, III, 22.22).
Именно в это время и были проведены в качестве наказания за выступление против готов массовые конфискации земель и другого имущества римско-италийской знати в провинциях Южной (а несколько позднее — и Средней) Италии.
Но Тотила не успел полностью очистить Калабрию и Бруттий от засевших по городам этих провинций войск противников. Ему пришлось двинуться в Среднюю Италию, где византийцы в это время хитростью заняли город Сполеций. Решающую роль в захвате Сполеция сыграло предательство некоторых византийских перебежчиков, которые под руководством грека Мартиниана внезапно перебили находившийся там остготский гарнизон и овладели городом (Рrосоp. BG, III, 23.1–7).
В это время Велисарий, несколько оправившись после потери Рима, решил попытаться вновь овладеть этим городом, покинутым остготскими войсками. Однако первая его попытка не имела успеха из-за того, что один местный житель, родом римлянин, известил остготов, находившихся в лагере в Алге-доне, о продвижении войск Велисария из Порта к Риму. Остготы, устроив засаду, напали на византийцев и заставили их вновь возвратиться в Порт (Рrосоp. BG, III, 23.8–11). Видимо, и в это время какая-то часть местного населения относилась к остготам еще с некоторым сочувствием.
Только в апреле 547 г. Велисарию удалось осуществить свой замысел и овладеть Римом. Прокопий считает захват Рима Велисарием актом государственной мудрости и событием большой важности (Рrосоp. BG, III, 24.1). Действительно, это событие имело широкий политический резонанс и поэтому было отмечено рядом писателей того времени[539].
Велисарий прекрасно понимал не только военно-стратегическое, но и политическое значение этого города, являвшегося символом могущества Римской империи, овеянным ореолом непобедимости римских легионов. Поэтому, без особого труда захватив опрометчиво покинутый врагами Рим, он тотчас приступил к восстановлению его укреплений, частично разрушенных Тотилой. По словам Прокопия, укрепления Рима были восстановлены византийскими солдатами в течение 25 дней[540].
Жители Рима, разбредшиеся во время осады и после взятия города по окрестным местам, узнав о возрождении древней столицы, толпами вновь стекались в родной город, «руководимые желанием жить в Риме, а также и потому, что, страдая до сих пор от недостатка в продовольствии, они нашли там большие запасы, которые сумел создать Велисарий, доставив в город, по реке много судов с продуктами» (Рrосоp. BG, III, 24.7). Последнее обстоятельство содействовало тому, что возвращавшееся население Рима, простые римские граждане, помогали возрождению их родного города. Во всяком случае, Иордан упоминает о том, что Велисарий воодушевлял союзников (socii) (из местного населения) помочь ему восстановить Рим (Iоrd. Rom., 380).
Между тем Тотила, как мы уже говорили, двигался с основными силами к Сполецию, оставив лишь небольшие отряды в Кампании для охраны поселенных там пленных римских сенаторов. Но в это время до него дошла тяжкая весть о захвате Велисарием Рима. Тотчас, оставив все свои прежние планы, Тотила решил попытаться выбить византийцев из города и форсированным маршем повел туда свои войска (Рrосоp. BG, III, 24.8–26).
Однако ни первый, ни последующие штурмы не увенчались успехом. Несмотря на кровопролитные сражения у стен города, остготы так и не смогли вновь овладеть Римом[541]. Сказалось, видимо, отсутствие достаточного опыта в борьбе за крепости.
События, связанные с захватом византийцами Рима в 547 г., обычно рассматриваются историками как один из самых блестящих успехов Велисария и как крупное военно-стратегическое и политическое поражение Тотилы[542]. Потеря Рима действительно была серьезной неудачей остготского короля, значительно подорвавшей его престиж… Сам Тотила отчетливо понимал всю важность этой потери и сознавал, что он совершил крупную ошибку, не разрушив до основания стены Рима или не оставив в Риме сильного гарнизона. Об этом свидетельствует, хотя бы то, что Тотила, обычно заботившийся о сохранении жизни своих солдат, в данном случае, несмотря на тяжелые потери, вновь и вновь бросал воинов на штурм Рима (Рrосоp. BG, III, 24.14; 21; 26; lord. Rom., 381).
Понятно, что поражением Тотилы под стенами Рима не могли не воспользоваться как его личные враги, так и враги его дела. А таких врагов у Тотилы было немало даже среди высшей остготской знати. «Наиболее влиятельные (λόγιμοι) из готов, — пишет Прокопий, — придя к Тотиле, поносили его резко и упрекали за непредусмотрительность и за то, что, взяв Рим, он не разрушил его до основания, так, чтобы врагам нельзя было уже никогда его захватить» (Рrосоp. BG, III, 24.27). Надо думать, что в числе «поносивших» Тотилу находились все те готы, которые когда-то являлись сторонниками Витигиса и Урайи и были противниками Тотилы с самого начала его правления. Но к этому времени недовольство начало распространяться и среди тех слоев остготской знати, которая вначале солидаризировалась с политикой этого короля. Менее остро ощущая теперь необходимость поддержки со стороны местного италийского населения, часть крупных остготских землевладельцев стала считать, что Тотила чрезмерно далеко зашел в уступках народным массам, что продолжение такой политики теперь уже не является полезным, а скорее опасным делом.
Пока Тотила одерживал победы, оппозиционно настроенные представители остготской знати молчали, но при первой же серьезной неудаче Тотилы давно таившееся в их среде недовольство прорвалось наружу (Рrосоp. BG, III, 24.29)[543]. И наиболее опасным для Тотилы было то, что его врагам удалось, по-видимому, использовать неудачи для того, чтобы возбудить недовольство королем и среди части остготского войска. Во всяком случае, Прокопий сообщает, что варвары не очень охотно выполняли приказания Тотилы (Рrосоp. BG, III, 25.3).
В этих условиях единственно правильным решением был отказ от попыток штурмом взять Рим. Необходимо было подготовиться к новой борьбе за этот город и в первую очередь восстановить доверие войска и его боеспособность. И Тотила нашел в себе мужество принять это решение. По его приказу остготы отошли в Тибур (Рrосоp. BG, III, 24.31) с тем, чтобы затем закрепить свое положение в северо-восточной части Тусции и в Пицене.
В этих провинциях небольшие остготские отряды уже несколько месяцев осаждали ряд городов и укреплений, в том числе и такой важный пункт, как Перузия (Рrосоp. BG, III, 25.1–2). Теперь в плане подготовки новой осады Рима, этот город приобретал особое значение, так как он лежал на пересечении нескольких дорог. Поэтому именно к Перузии и направился летом 547 г. Тотила из Тибура.
В это время Иоанн, осаждавший крепость Ахеронтию (или Aceruntia, ныне Ачеренца) в Лукании, решил совершить внезапный набег на Кампанию и спасти из рук врагов римских сенаторов. План Иоанна вполне удался, несмотря на то, что Тотила, предвидя возможность нападения византийцев на Кампанию, послал туда отряд своих войск. Благодаря непредусмотрительности готских военачальников остготы потерпели поражение, и Иоанн освободил нескольких сенаторов и многих знатных римских патрицианок — жен уведенных из Рима Тотилой римских аристократов[544]. Освобождение Иоанном из плена римских сенаторов и их жен является ярким свидетельством классовой солидарности императорского правительства с его верными союзниками в Италии — римскими аристократами. Недаром идеолог сенаторской аристократии Прокопий рассматривает это событие как величайший подвиг Иоанна, заслуживающий всяческих похвал. «У Иоанна, — пишет он, — … явилась дерзкая мысль, которая принесла спасение римскому сенату, а ему самому создала великую, можно сказать, невероятную славу»[545].
Освобожденных сенаторов и их семьи Иоанн в целях безопасности вскоре отправил в Сицилию (Рrосоp. BG, III, 26.14). Сам же он вновь вернулся в Южную Италию и расположился лагерем в Лукании.
Набег Иоанна нельзя было оставить без ответа, так как в противном случае его успех мог воодушевить все те реакционные силы, которые ютнюдь не были полностью ликвидированы в южных провинциях полуострова. В глубокой тайне по неприступным, казалось, горным дорогам войска Тотилы вторглись в Луканию и под покровом ночи внезапно обрушились на спящий лагерь византийцев. Византийские солдаты, не ожидавшие нападения, обратились в паническое бегство, а их командиры, Иоанн и начальник отряда герулов Аруф ('Άρουφος), с большим трудом спаслись, найдя убежище лишь в крепости Гидруит[546].
Тотила не ограничился разгромом лагеря Иоанна. Оказавшись на юге, он решил полностью очистить от византийцев не только Луканию и Апулию, но также Калабрию и Бруттий. Выставив заслон против Гидрунта, остготы начали осаду Росцианы в Бруттии. Опасность, которая реально нависла над опорными пунктами византийцев на юге Апеннинского полуострова, заставила Велисария опять обратиться к Юстиниану с просьбой о помощи. Император откликнулся на письма своего полководца посылкой в Италию во второй половине 547 г. новых воинских подкреплений, пока еще незначительных[547]. Благодаря самоуправству командира и отсутствию согласованных действий, один из вновь прибывших отрядов византийских войск под командованием Вира был разбит остготами; прибытие же другого отряда под командованием Валериана несколько задерживалось из-за зимнего времени.
Положение на юге стало настолько серьезным, что Велисарий сам вынужден был отправиться туда, оставив в Риме сильный гарнизон (Рrосоp. BG, III, 27.4–17. Ср. lord. Rom., 381). Но неудачи преследовали византийцев; отряд византийских войск под предводительством ибера Фазы, посланный Велисарием для охраны горных проходов в Луканских горах, был разбит остготами. Причиной поражения и на этот раз явилась беспечность и недисциплинированность византийских солдат (Рrосоp. BG, III, 28.5–17). Не увенчалась успехом и попытка Велисария уже после прибытия в Гидрунт новых подкреплений[548] помочь Росциане, использовав византийский флот. Велисарий попытался применить тот же прием, при помощи которого он когда-то заставил Витигиса снять осаду Рима; он решил опять послать Иоанна (а также и прибывшего из Византии Валериана) в рейд по Пицену, надеясь таким образом заставить и остготов перебазировать свои силы с юга на север. Но обстановка теперь была совершенно иной, и Тотила, полагаясь на поддержку местного населения, ограничился только тем, что послал в Пицен две тысячи всадников (Рrосоp. BG, III, 30.15–18). От дальнейших попыток помочь Росциане и другим гарнизонам на юге Велисарий вынужден был отказаться, так как ему пришлось срочно отправиться в Рим, где как раз в это время византийские солдаты подняли мятеж, принявший весьма значительные масштабы.
Восстания в византийской армии в правление Юстиниана были далеко не редкостью, однако восстание солдат в 548 г. в Риме выделяется решительностью действий участников и победоносным исходом. Восставшие в Риме солдаты убили своего командира, продажного и жадного военачальника Конона, который был обвинен ими в спекуляции хлебом и другими съестными припасами, предназначавшимися для снабжения армии. После этого восставшие солдаты фактически стали господами положения в Риме. Хотя Прокопий рассказывает об этом восстании весьма скупо, мы можем судить о победе восставших по тому, что непокорный гарнизон Рима предъявил ультиматум Юстиниану и через своих послов, священников, потребовал от правительства полной амнистии и немедленной уплаты всего жалования, которое казначейство задолжало солдатам. Восставшие солдаты угрожали, если их законные требования. не будут, выполнены, тотчас перейти на сторону Тотилы. Это заявление свидетельствует, что общий подъем классовой борьбы в. Италии и в этот период оказывал еще воздействие на византийскую армию. Угроза мятежного римского гарнизона перейти на сторону Тотилы была, видимо, вполне реальна и чревата столь значительными последствиями, что Юстиниан принужден был скрепя сердце принять ультиматум непокорных солдат (Рrосоp. BG, III, 30.7–8). Более того, из дальнейшего рассказа Прокопия, к сожалению, крайне лаконичного, видно, что гарнизон Рима, проявивший столь явное неповиновение правительству, даже и впоследствии не был наказан главнокомандующим.
Прибыв в Рим, Be лис арий действовал крайне осторожно и, надо полагать, пошел на уступки восставшим солдатам. Прежде всего он сам серьезно занялся вопросами снабжения Рима продовольствием, для того чтобы предотвратить новые волнения в войсках (lord. Rom., 381). Лишь позднее он также с большой осмотрительностью постепенно заменил «ненадежных» солдат римского гарнизона более преданными императорскому правительству воинами и назначил нового командира Диогена, заслуживавшего его доверие (Рrосоp. BG, III, 36.1–2).
В это же время остготам сдалась, наконец, крепость Росциана. Для византийцев и их союзников это было особенно тяжелым событием, потому что вместе с крепостью в руки Тотилы попали многие знатные италийцы, верные сторонники империи, в том числе Деоферон, брат Туллиана. Едва ли можно сомневаться, что именно эти знатные италийцы, непримиримые враги остготов и народных масс Италии, найдя убежище в Рос-циане, длительное время упорно настаивали на сопротивлении осаждавшим, поднимая дух защитников крепости надеждой на помощь византийских войск, Тотила поступил с этими пленными так же, как недавно обошелся с римскими сенаторами: он сохранил им жизнь, но отобрал имущество. Из византийских же солдат, сдавшихся в Росциане, большая часть, привлеченная милостивым отношением Тотилы, перешла на сторону остготов и была включена в состав остготской армии; остальным же Тотила разрешил удалиться, куда они хотят, оставив в крепости все имущество (Рrосоp. BG, III, 30.5–6; 19–24).
Военные неудачи, постоянная нехватка денег и войск, недовольство и волнения в армии, враждебное отношение большинства населения Италии к византийцам — все это чрезвычайно удручало Велисария и ставило его в крайне затруднительное положение.
После того как последняя его надежда получить новые средства для ведения войны и новые воинские подкрепления через Феодору, внезапно рухнула со смертью императрицы, последовавшей 28 июня 548 г., Велисарий окончательно решил покинуть Италию. Его просьба об отставке была удовлетворена, и во второй половине 548 г. Велисарий был отозван Юстинианом из Италии (Рrосоp. BG, III, 30.3; 25).
Причиной отозвания Велисария было, конечно, не только его личное желание, но и растущее недовольство императора военными неудачами в Италии (Рrосоp. H. а., V, 1–4). «К этому же побуждала императора Юстиниана, — пишет Прокопий, — и война с персами, сулившая серьезные опасности» (Рrосоp. BG, III, 30.25. Ср. ibid., IV, 21.1–3). Действительно Юстиниану необходим был опытный полководец для ведения войны с Ираном, и отозванного из Италии Велисария он впоследствии послал на восток против персов.
Несомненно, что смерть Феодоры, покровительницы жены Велисария Антонины, ускорила отозвание Велисария из Италии[549]. Потеряв ее могущественную поддержку, Велисарий лишился и важнейших шансов на дальнейшую широкую помощь константинопольского двора в таком сложном предприятии, как отвоевание Италии. По словам Прокопия, Велисарий сам радовался тому, что избавился от столь трудной заботы. «Когда он узнал, — пишет Прокопий, — что император удовлетворил его просьбу, он с радостью тотчас же удалился, навсегда попрощавшись и с римским войском и с Италией, большую часть которой он оставлял под властью врагов» (Рrосоp. Н. а., V, 17).
Прокопий подводит весьма плачевный итог деятельности Велисария во время его второй экспедиции в Италию. «Вторично явившись в Италию, — пишет он, — Велисарий должен был с позором уйти оттуда: за пять лет он нигде не мог стать твердой ногой на земле, как мною рассказано в предшествующих книгах (в «Войне с готами». — 3. У.), так как у него не было там какой-либо крепости (ότι μή Ινθα τι οχύρωμα ήν). Все это время он провел, плавая вдоль берегов. Тотила был в бешенстве, что не может встретиться с ним вне городских стен, но так и не смог найти его, потому что и сам Велисарий и все римское войско были охвачены страхом. Поэтому Велисарий не вернул ничего из того, что было потеряно» (Рrосоp. H. а., V, 1–3. Ср. Procop. BG, III, 35.1).
В «Тайной истории» Прокопий пытается объяснить основные причины неудач, постигших прославленного византийского полководца в Италии. Корень всех зол, по его мнению, таился в том, что Велисарий, не располагая достаточными средствами для ведения войны, стал грабить население Италии. «В это время, — пишет Прокопий, — он стал крайне корыстолюбивым (φιλοχρήματος), больше всего заботился о позорной наживе, так как он ничего не получал от императора. Он без стыда и совести ограбил почти всех италийцев, всех тех, которые жили в Равенне и Сицилии, всякого, кто только попадал в его руки, не знаю, на каком основании, взыскивая с них налоги за прошлое время (λογισμούς δήθεν των βεβιωμένων καταπραττόμενος)» (Procop. Η. a., V, 4).
У нас нет оснований сомневаться в правильности свидетельства Прокопия о скупости и корыстолюбии Велисария. И конечно, жадность полководца отнюдь не способствовала росту его популярности среди населения Италии. Напрасно только Прокопий считает источником всех зол самого Юстиниана, будто бы почти совершенно не посылавшего Велисарию денег и войск. Что касается войск, то даже по сведениям того же Прокопия (Рrосоp. BG, III, 10.3; 13.20–23; 27.1–4; 30.1), с 544 г. до 548 г. в Италию прибыло не менее 10 тысяч воинов, т. е. больше чем было у Велисария в самом начале войны. Кроме того, и войска, оставшиеся в Италии под командованием Константиана, не все полностью утратили боеспособность. Главная причина неудач Велисария заключается, повторяем, в том, что он не сумел разработать такой план войны, который соответствовал бы совершенно новым условиям, создавшимся в Италии в связи с тем, что остготов в эти годы активно поддерживали широкие слои италийского населения. Единомышленникам Велисария поэтому и казалось, что, хотя во второй приезд полководца в Италию «планы его были много лучше, так как он был уже опытен во всем, что касалось этой войны, но при выполнении их он встречался с несчастными случайностями и неудачами, и это привело к убеждению в бессмысленности его действий» (Procop. H. а., IV, 43).
Немудрено, что, не добившись никаких результатов в войне против Тотилы, Велисарий возвращался в Византию, похоронив в Италии свою былую воинскую славу.
В то время как византийский полководец еще находился на пути в Константинополь, Тотила в феврале или марте 549 г. одержал еще одну значительную победу в Италии. После длительной осады остготы овладели, наконец, крепостью Перзузией, «первым из городов Тусции» (Рrосоp. BG, III, 35.2). Перузия была взята жесточайшим штурмом (ικρότατα πολιορκουμένην) пишет Прокопий, и испытала все виды бедствий[550]. Заняв этот важный центр коммуникаций, остготы могли вполне реально ставить вопрос о новой осаде Рима.
Видимо, для того чтобы отвлечь внимание византийцев от этой очередной операции, Тотила предпринял смелую диверсию против балканских владений Византии. Весной 549 г. остготский флот под предводительством храброго и энергичного варвара Индульфа, перебежчика из византийской армии, бывшего буккелария Велисария, внезапно напал на побережье Далмации. Остготы высадились у местечка Муикур и в Лавреате, жестоко расправились с местными жителями и опустошили прибрежные области Далмации. Индульф разбил в морском сражении византийскую эскадру, посланную навстречу остготам из города Салоны византийским правителем Клавдианом, захватил много византийских кораблей и большую добычу. Совершив этот стремительный набег, остготы возвратились в Италию[551].
Папа Вигилий[552] и римские сенаторы, эмигрировавшие в Восточную Римскую империю, настойчиво возбуждали византийское правительство послать в Италию новые войска и назначить нового главнокомандующего. «Римский архиерей Вигилий, — пишет Прокопий, — и те италийцы, которые жили тогда в Византии (а там было много знатных лиц) не переставали настойчиво умолять императора приложить все силы, чтобы овладеть Италией» (Рrосоp. BG, III, 35.9–10). Однако положение в самой Византии не благоприятствовало немедленной организации нового наступления против Тотилы. Как раз в это время был раскрыт заговор знатных вельмож — армян Артабана и Аршака, которые хотели убить Юстиниана и передать престол его племяннику Герману (Рrосоp. BG, III, 31.1–18; 32.1–31; 39.8). С новой силой разгорелись и религиозные споры, также отвлекавшие внимание Юстиниана (Рrосоp. BG, III, 35.11). Кроме того, воспользовавшись неудачами империи в войне с остготами, на ее западные владения начали нападать и другие соседние племена и народы. Франки захватили большую часть Венетии, гепиды — Сирмий и часть Дакии, лангобарды совершали набеги на Иллирик и Далмацию, вплоть до Диррахия, герулы заняли области Дакии близ города Сингидуна (Белград) и нападали на Иллирик и Фракию[553]. «Так, — горестно заключает свой рассказ Прокопий, — поделили между собой варвары Римскую империю» (Рrосоp. BG, III, 34.1). Все эти затруднения империи способствовали, конечно, дальнейшим успехам Тотилы в его новом наступлении на Рим.
Летом 549 г. остготы опять подошли к стенам Вечного города и начали его осаду (Рrосоp. BG, III, 36.1). Несмотря на то, что Велисарий перед своим отъездом из Италии оставил в Риме сильный гарнизон из трех тысяч надежных воинов под командованием храброго и предусмотрительного военачальника Диогена, все же опять, как и во время первой осады Рима Тотилой, внутри осажденного города нашлись сторонники остготов; в ночь на 16 января 550 г. воины-исавры, охранявшие Рим, открыли ворота св. Павла и впустили в город войска Тотилы[554].
Ворвавшись в город, воины Тотилы беспощадно перебили всех византийских солдат, оказывавших им сопротивление. Командир гарнизона Диоген, несмотря на полученную рану, сумел все же спастись бегством. Другой византийский военачальник по имени Павел с отрядом из 400 всадников бежал под прикрытие мавзолея императора Адриана и там мужественно сопротивлялся натиску врагов. Когда Тотила понял, что ему не удастся без больших потерь сломить сопротивление этой горстки солдат, то он вступил в переговоры с ними и привлек на свою сторону заманчивыми обещаниями. Воины из отряда Павла и другие уцелевшие византийские солдаты (около 300 человек) охотно вступили в армию Тотилы, получив от него гарантии личной безопасности и сохранения имущества (Рrосоp. BG, III, 36.15–29). Лишь сам Павел и исавр Минд пожелали возвратиться в Византию.
Вторично овладев Римом, Тотила вел себя в завоеванном городе, как гордый властелин в столице своего государства. Помня злые насмешки врагов по поводу совершенной им ранее ошибки, Тотила решил теперь полностью восстановить разрушенные укрепления и прекрасные общественные здания Рима, заселить город жителями и вновь превратить его в столицу Италии. По его приказу в Рим спешно возвращались прежние его обитатели. Мертвый город постепенно оживал, улицы наполнялись шумными толпами народа, а цирки и театры — зрителями. Остготский король на этот раз разрешил возвратиться в Рим даже римским сенаторам и всем римским гражданам, которых он сам ранее переселил в Кампанию (Рrосоp. BG, III, 37.1–4. Ср. ibid., IV, 22.2). Вместе с римлянами в восстанавливаемом городе селились остготы и другие варвары. Свою победу Тотила отпраздновал пышными играми и конными ристаниями в римском цирке, желая тем самым подчеркнуть твердое намерение прочно обосноваться в Риме. На всем Апеннинском полуострове в руках византийцев осталось всего несколько городов, главным образом в районе Равенны и на крайнем юге.
Таким образом, к десятой годовщине победы над Витигисом империя утратила почти все, что было ею завоевано в первый период войны. И если в первый период войны одной из решающих причин поражения остготов было отсутствие у них поддержки со стороны сколько-нибудь широких кругов римско-италийского населения, то при Тотиле, как мы видели, решающие успехи были достигнуты остготами именно тогда, когда, они опирались на помощь трудящихся масс Италии.
§ 4. Новый этап войны. Поход Нарсеса в Италию — и поражение Тотилы и Тейи
Трагедия противников империи заключалась в том, что их успехи в борьбе против византийцев обнажали (а затем и обостряли) те глубокие внутренние противоречия в их среде, которые были обусловлены социальной неоднородностью антивизантийского блока. Даже в самом начале второго периода войны, когда остготская знать особенно нуждалась в поддержке италийского населения, она, как мы видели, не сразу пошла на уступки народным массам, хотя в Южной Италии требования народа и но задевали непосредственно ее интересы. В дальнейшем, укрепляя свое положение, остготская знать становилась в своей массе более неуступчивой. Напротив, широкие слои италийского населения, несомненно, надеялись, что по мере изгнания византийцев правительство Тотилы будет все более последовательно осуществлять политику, направленную на облегчение положения народных масс. Но Тотила принадлежал к остготской знати. Правда, он был наиболее талантливым и дальновидным ее представителем; он, бесспорно, лучше многих других понимал необходимость для остготов обеспечить поддержку италийского населения и больше, чем кто бы то ни было, сделал для этого, но в главных вопросах, затрагивающих самые основы существования остготской знати к а к особой привилегированной группы, Тотила не мог идти на какие-либо уступки. После того как у византийцев была отвоевана не только Южная, но и Средняя Италия, где были расположены крупные земельные владения остготской знати, после того как владения этой знати еще больше увеличились за счет захватов и пожалований конфискованных земель (в том числе и в Южной Италии), всякие новые мероприятия в пользу народа неизбежно означали бы ущемление интересов крупных остготских землевладельцев. И мы уже видели, что как раз в 547 г. обострилась борьба внутри остготской знати и усилился рост ее недовольства политикой правительства Тотилы.
Мы не знаем, к сожалению, как конкретно изменялась политика Тотилы под давлением требований знати. Но нельзя не обратить внимания на то, что, во-первых, последние упоминания о мероприятиях Тотилы в пользу земледельцев приурочены Прокопием как раз к 546–547 гг. и что, во-вторых, ряд фактов, упоминаемых Прокопием при изложении событий начала 50-х годов, совершенно необъясним, если не допустить, что к этому времени в Италии произошли серьезные социальные сдвиги, оказавшие влияние на сам характер войны.
Так, именно в начале 50-х годов в среде византийских солдат в Италии наметился рост антиготских настроений. Например, гарнизон Центумцелл, хотя и вынужден был вскоре после второго вступления Тотилы в Рим начать переговоры с остготами о сдаче города, но решительно отказался «объединиться с войсками готов» (Рrосоp. BG, III, 37.15. Ср. ibid., III, 39.24). Даже среди византийских перебежчиков началось движение за возвращение в византийскую армию (Рrосоp. BG, III, 39.22). Прокопий, пытаясь объяснить эти явления, на первый взгляд парадоксальные, связывает их с тем, что в это время в Италии узнали о назначении главнокомандующим в войне против остготов Германа, пользовавшегося «славой счастливого полководца»[555]. Но ведь за несколько лет до этого Велисарий тоже «пользовался славой счастливого полководца», и тем не менее его второй приезд в Италию отнюдь не вызвал подобного резонанса: несмотря на его прямое обращение к перебежчикам, никто к нему не явился (Рrосоp. BG, III, 11.11). И если тогда, в середине 40-х годов, массовый переход византийских солдат к остготам был обусловлен в первую очередь тем характером, какой приняла в то время война в Италии, ясно, что объяснение новых явлений, отмеченных Прокопием, надо искать в новом соотношении классовых сил, сложившемся в стране к началу 50-х годов VI в.
Если отвлечься от условий, создавшихся к началу 50-х годов, останется непонятным и отношение Тотилы к сенаторам после второго взятия Рима. Казалось бы, теперь, когда почти вся Италия находилась под властью остготов, Тотиле нет никаких оснований заигрывать с сенаторами. А он не только возвращает их всех в Рим, но и старается их убедить, «будто бы он раскаивается в том, что причинил прежде вред Риму» (Рrосоp. BG, IV, 22.3). Непонятна, если не учитывать изменения обстановки, и та настойчивость, с которой Тотила после второго взятия Рима вновь и вновь обращается к Юстиниану с мирными предложениями (Рrосоp. BG, III, 37.6–7; IV, 24.4–5). Его не останавливает даже та нарочито резкая форма отказа — император просто не принял его посла, — которую раньше правительство Восточной Римской империи никогда не допускало по отношению к остготам. Да и сами условия мира, предлагавшиеся Тотилой, во всяком случае в той формулировке, которую мы находим у Прокопия, едва ли бы могли быть выдвинуты правительством, чувствовавшим твердую опору в населении своей страны.
Нельзя не обратить внимания и на то, что сам «стиль» боевых операций остготов в 550–551 гг. во многом отличается от того, какой был характерен для Тотилы как полководца в предыдущие годы. Если раньше в любой крупной операции Тотилы легко обнаруживалась ее основная цель и эта цель всегда была тесно увязана с важнейшими задачами всей кампании, то в многочисленных операциях 550–551 гг. далеко не всегда можно найти объединяющую их стратегическую идею, вскрыть внутреннюю логику их развития. Кроме того, не во всех операциях этого периода чувствовалась достаточная настойчивость полководца.
Рассмотрим экспедицию в Сицилию, организованную Тотилой вскоре после второго взятия Рима (Рrосоp. BG, III, 37.19; 39.2–4). Нам уже приходилось говорить об экономическом и военно-стратегическом значении Сицилии. Было вполне понятно стремление остготов захватить этот остров и закрепиться на нем, что явилось бы сильным ударом по империи, так как лишило бы ее важного плацдарма для нападения на Южную и Западную Италию. Но, судя по ходу событий, Тотила даже и не намеревался удержать за собой остров. По существу вся экспедиция, для которой были собраны большие силы (Прокопий говорит о снаряжении 400 военных кораблей — Рrосоp. BG, III, 37.5), свелась только к захвату добычи[556]. К таким же результатам привели и некоторые другие крупные операции этого периода. Приходится предположить, что они и задуманы были главным образом для того, чтобы славой громких побед и разделом добычи поддержать боеспособность остготских войск.
Византийское правительство, несомненно, было хорошо осведомлено о положении дел в Италии. Поэтому, надо думать, оно и отвергло так резко мирные предложения Тотилы и деятельно готовилось к новому походу против остготов. Особенно показателен подбор кандидатов на пост главнокомандующего. Больше года (с осени 549 г. до осени 550 г.) император ни на ком не мог остановить свой выбор; претендентами были: римский патриций Либерий и племянник Юстиниана Герман. Каждого из них император по нескольку раз то назначал главнокомандующим войсками в Италии, то смещал с этого поста[557]. В этом проявлялась борьба различных группировок придворной знати, столь обычная при назначении на должность, сулящую сколько-нибудь значительные выгоды. Но в данном случае важно, что эти группировки старались подобрать таких кандидатов, какие были бы наиболее приемлемы для оппозиционных Тотиле кругов остготской знати: Либерий, как известно, занимал при Теодорихе видные государственные посты в Остготском королевстве, а Герман даже женился на Матасунте, последней представительнице царственного рода Амалов[558]. Этот брак должен был знаменовать собой возрождение политического союза между проримски настроенной остготской знатью и византийским правительством. Недаром Иордан, идеолог той части готской знати, которая шла на сближение с римлянами, восторженно рассказывает об этом браке, который, по его словам, вселял радужные надежды на прочный союз рода Амалов с правящей династией Восточной Римской империи (lord. Get., 314).
Правда, ни одному из этих кандидатов так и не удалось оправдать возлагавшихся на него надежд[559], но несомненно, эти надежды возлагались на них именно в связи с создавшимся в Италии положением.
Наконец, сами современники заметили, что в начале 50-х годов произошел перелом во всем ходе борьбы за Италию, и попытались выделить те события, с которыми, но их мнению, он был связан. Прокопий, например, считает таким событием поражение остготов в морской битве у Сены Галльской (Sena Gallica, ныне Сенигаллия) лотом 551 г., когда была уничтожена остготская эскадра, блокировавшая Анкону[560]. В свете всего сказанного выше мы не можем признать эту неудачу остготов началом, а тем более причиной перелома в ходе войны[561], но самое стремление Прокопия датировать перелом, повторяем, очень показательно.
Нельзя не отдать должного Тотиле: и в этой новой обстановке он проявил исключительную энергию и мужество. Все, что можно было сделать, не порывая со своим классом, для спасения Остготского государства, он сделал. В этих трудных условиях ему действительно удалось поддержать, несмотря на тяготы многолетней войны, преданность основной массы остготских воинов, их волю к победе.
Вскоре после сицилийской экспедиции была организована экспедиция к берегам Балканского полуострова. Весной или в начале лета 551 г. остготский флот, состоявший из 300 военных судов, неожиданно напал на остров Керкиру (Корфу) и побережье Эпира. Керкира и расположенные между ней и материком острова Сиботы были опустошены остготами. Значительно пострадали от нападения остготского флота также и некоторые города в Эпире, особенно Никополь и Анхиал, и вся местность близ Додоны. Кроме того, остготам удалось захватить значительное количество византийских кораблей (Рrосоp. BG, IV, 22.30–32). Через несколько месяцев, в конце лета того же года, уже после поражения при Сенигаллии, Тотила провел еще одну успешную экспедицию подобного же типа — на Сардинию и Корсику.
Захват остготскими войсками Сардинии и Корсики был опасной для империи диверсией, так как создавал непосредственную угрозу ее владениям в Северной Африке. Поэтому византийский наместник в Ливии Иоанн Троглита был крайне обеспокоен этим событием и попытался (правда, безуспешно) отвоевать острова у остготов. Посланные Иоанном войска высадились в Сардинии у города Караналис (ныне Кальяри), но, разбитые готами в сражении под стенами этого города, в панике бежали и возвратились в Карфаген (Рrосоp. BG, IV, 24.31–39).
Так же как и в последний период правления Витигиса, остготское правительство Тотилы в начале 50-х годов резко усилило активность своей дипломатии, рассчитывая найти союзников среди соседних племен. В это время одним из наиболее грозных врагов империи были славяне, вторгавшиеся из-за Дуная в балканские владения Византии[562]. В начале 50-х годов эти вторжения стали особенно частыми и многочисленными. Так, уже в 550 г. «огромная толпа славян, какой никогда раньше не бывало», подошла к городу Наису (Нишу). По словам пленных, славяне намеревались овладеть Фессалоникой, крупнейшим экономическим центром империи на Балканском полуострове. Юстиниан вынужден был отправить против славян войска, предназначенные для похода в Италию (Рrосоp. BG, III, 40.1–8). Тем не менее в конце этого же года (или в самом начале следующего) имело место новое вторжение, причем посланное императором против славян отборное византийское войско было наголову разбито ими близ Адрианополя. После этой победы славяне далеко продвинулись в глубь империи и, опустошив Астику, дошли до «длинных стен», укреплений, «отстоящих от Византия (Константинополя. — 3. У.) на расстоянии немного больше одного дня пути» (Рrосоp. BG, III, 40.34–43). Борьба славян с империей была обусловлена прежде всего теми процессами, которые происходили в это время в общественном развитии самих славянских племен. Но то, что именно на начало 50-х годов падает серия особенно крупных набегов славян, едва ли является случайным: видимо, дело не обошлось без вмешательства дипломатии остготов. Так думали и современники событий. Во всяком случае, Прокопий писал: «Многие подозревали, что Тотила, подкупив этих варваров крупными денежными суммами, направил их на римлян с тем, чтобы императору было невозможно хорошо организовать войну против готов, будучи связанным борьбой с этими варварами»[563].
Кроме славян, остготы пытались привлечь на свою сторону франков. Послам Тотилы ценою признания захватов франков в Лигурии, Коттийских Альпах и в Венетии (на такие уступки остготы еще никогда не соглашались) удалось обеспечить нейтралитет нового франкского короля Теодебальда и предотвратить его соглашение с Византией (Рrосоp. BG, IV, 24.9–29).
Но все это, понятно, не могло возместить остготам того, что они потеряли с ростом индифферентизма в широких слоях италийского населения.
Между тем к весне 552 г. в империи были завершены все приготовления к новому большому походу в Италию, продолжавшиеся в течение нескольких лет. Еще в 551 г. закончились, наконец, колебания в выборе главнокомандующего: руководство борьбой с Тотилой было поручено евнуху Нарсесу, некогда уже сражавшемуся против остготов. Он сменил Иоанна, зятя Германа, назначенного было после смерти последнего (Рrосоp. BG, III, 40.10). При этом Нарсесу были предоставлены диктаторские полномочия для ведения этой тяжелой войны[564]. Причинами назначения Нарсеса на столь высокий пост были не только его близость к императорскому двору и опыт ведения войны против остготов, но также и желание императора поставить во главе армии влиятельного и преданного человека, которому беспрекословно подчинились бы другие византийские военачальники. Византийское правительство не без основания опасалось, что Иоанн на посту главнокомандующего не будет пользоваться достаточным авторитетом; византийские военачальники в Италии, равные ему по рангу, не захотят выполнять его приказов и, завидуя, будут сознательно вредить (Рrосоp. EG, IV, 21.5–9). Нарсес же был тем человеком, который мог положить конец бесконечным распрям византийских командиров в Италии и сосредоточить в своих руках всю полноту власти[565].
Низкого роста, хилый и некрасивый, он не получил достаточного образования, не обладал красноречием, был скрытен и молчалив. Нов этом слабом теле жил могучий двух честолюбца и неукротимая энергия полководца. Обладая ясным и проницательным умом, большой хитростью и изобретательностью, Нарсес сочетал смелость с осторожностью, решительность с коварством.
Прекрасно осведомленный о положении дел остготов, Нарсес, соглашаясь принять пост главнокомандующего, потребовал у правительства предоставления ему значительной суммы денег для уплаты жалования византийским солдатам в Италии, которое задолжала им казна. Он надеялся, что в новых условиях, которые складывались в Остготском королевстве, византийское золото будет для него лучшим союзником и поможет вернуть под знамена императора многих солдат, бежавших в лагерь Тотилы (Рrосоp. BG, IV, 26.6). И императорское правительство, по-видимому, не пожалело средств на снаряжение большой армии (Рrосоp. BG, IV, 21.20).
К апрелю 552 г. эта армия была собрана в Салоне. Она состояла из значительного числа византийских солдат и нескольких больших отрядов наемников-варваров. Бросается в глаза чрезвычайная пестрота этнического состава армии Нарсеса. За ним следовало более пяти с половиной тысяч лангобардов, нанятых у короля Авдуина, более трех тысяч всадников-герулов под командованием Филимуфа, 400 гепидов, большое число гуннов. Кроме того, в его армии был отряд персидских солдат-перебежчиков. Многих знатных варваров с их дружинами Нарсес привлек на свою сторону щедрыми подарками[566].
Неустойчивость наемников-варваров была хорошо известна их противникам, и Тотила считал это наиболее уязвимой стороной византийской армии. Недаром он, по словам Прокопия, говорил своим воинам, воодушевляя их на бой с войсками Нарсеса: «Этот союз людей, собравшихся отовсюду из-за жажды жалования, не отличается ни верностью, ни спокойной силой, но, состоя из людей разных племен, он, конечно, и в мыслях своих не единодушен. Не думайте, что эти гунны, лангобарды, герулы, нанятые за бог знает какие огромные деньги, будут сражаться за них до последнего издыхания» (Рrосоp. BG, IV, 30.17–18. Ср. ibid., IV, 28.2). Сам Нарсес хорошо сознавал, что этническая пестрота является ахиллесовой пятой его армии и не очень доверял наемникам-варварам, особенно лангобардам.
С этой армией византийский полководец и двинулся по суше из Салоны в Италию. Однако на пути в Равенну Нарсес столкнулся с большими трудностями. Первым препятствием оказалось враждебное отношение франков, которые не пожелали пропустить византийские войска через те области Венетии, которые находились под их контролем. Франки сделали это не из желания сохранить верность своим союзникам-остготам, не раз обманутым ими, а из опасения потерять захваченные ими владения в случае усиления византийцев в Италии. Предлогом для своего отказа они выдвинули наличие в войске Нарсеса лангобардов, являвшихся злейшими врагами франков (Рrосоp. BG, IV, 26.18–20).
Остготы в это время также принимали меры, для того чтобы затруднить проникновение армии Нарсеса на Апеннинский полуостров. С этой целью Тотила послал в Верону отборный отряд остготских воинов под командованием храброго военачальника Тейи. Он должен был, используя особенности местности, преградить войскам Нарсеса дорогу к реке По и переправу через нее (Рrосоp. BG, IV, 26.21–23).
Однако ни франкам, ни отряду Тейи не удалось задержать войско Нарсеса, так как оно по совету бывших при нем италийцев из числа сторонников империи и полководца Иоанна двинулось вдоль самого побережья Адриатического моря. Византийцы избрали этот путь, потому что в прибрежных областях еще сохранялось византийское господство и местные жители подчинялись власти империи[567]. Не встретив здесь никакого сопротивления, Нарсес благополучно прибыл в Равенну[568]. Там к нему присоединились оставшиеся в Равенне византийские отряды под командованием Валериана и Юстина (Рrосоp. BG, IV, 28.1).
Имея в своем распоряжении значительные силы, Нарсес был заинтересован в том, чтобы решительная встреча с Тотилой произошла как можно скорей. Поэтому, отдохнув в Равенне всего несколько дней, он двинулся далее на юг, не задерживаясь по пути для осады крепостей, занятых остготскими гарнизонами. Он прошел мимо сильно укрепленного города Аримина и не поддался соблазну попытаться «с ходу» взять эту крепость, хотя случайная гибель в одной из стычек командира остготского гарнизона в Аримине Усдрилы открывала Нарсесу такую возможность[569].
В это время Тотила, узнав, что отряду Тейи не удалось задержать в Северной Италии продвижение византийской армии, начал готовиться к решительному сражению. Он приказал Тейе спешно идти на соединение с основными силами остготов и поджидал его прибытия в лагере близ Рима. Когда же этот отряд (за исключением задержавшихся в пути двух тысяч всадников) прибыл, остготский король тотчас двинулся через Тусцию навстречу армии Нарсеса, стараясь найти наиболее удобную для своих войск позицию.
Для Тотилы скорейшая встреча с Нарсесом была тем более необходимой, что как раз в это время создалось очень напряженное положение на юге полуострова. Знатный гот Рагнарис, командир остготского гарнизона в Таренте, и остготский военачальник Мора, командир гарнизона в Ахеронтии, вместе со своими сотоварищами составили заговор против правительства Тотилы и начали тайные переговоры с византийским военачальником Пакурием, стоявшим во главе императорских войск в Гидрунте. Знатные готы соглашались перейти на сторону империи и сдать охраняемые ими крепости при условии, что им и всем их сторонникам будет гарантирована личная неприкосновенность. Прокопий объясняет измену Рагнариса и Моры «унынием духа и ума готов» (Рrосоp. BG, IV, 26.4), усиленным неудачей остготских войск у Кротона (ныне Кротоне)[570]. Если эти события даже и находились в какой-то связи между собой, то все же действительную причину заговора военачальников надо искать в тех глубоких противоречиях в среде высшей остготской знати, которые с большей или меньшей остротой сказывались в период всего правления Тотилы.
К этому же времени, по-видимому, вновь усилилась враждебность римской аристократии к готам. Во всяком случае Тотила, готовясь к решающей схватке с Нарсесом, принял меры для предотвращения возможных выступлений римской знати в тылу его войск. Во многих городах Италии он взял у знатных римлян в качестве заложников их сыновей и отослал их в области, расположенные за рекой По, где остготы чувствовали себя наиболее прочно (Рrосоp. BG, IV, 34.7–8).
Встреча армий Тотилы и Нарсеса произошла в конце июня 552 г. у местечка Тагины (ныне Гвальдо Тадино, Gualdo Tadino), в холмистой долине, известной под названием Busta Gallorum («Галльские погребальные костры»)[571], где некогда римляне нанесли страшное поражение галлам (Рrосоp. BG, IV, 29.3–6).
Решительному сражению предшествовали мелкие стычки отдельных отрядов. Особенно упорная борьба, по данным Прокопия, развернулась между византийцами и остготами за высоту, господствующую над местностью. Эта высота была захвачена византийским отрядом под командованием Павла и Ансилы и, несмотря на многократные попытки остготов выбить византийцев, так и осталась в их руках (Рrосоp. BG. IV. 29.11–28)[572].
Перед самым боем полководцы обходили ряды своих армий, стремясь поднять их боевой дух. Нарсес с презрением отзывался о воинах Тотилы, как о беглых рабах императора, а о самом Тотиле, как о заурядном тиране, из грязи поднявшемся к власти. Хитрый евнух стремился не только убедить своих воинов в их превосходстве над войсками Тотилы, но и пробуждал в солдатах, особенно в наемниках-варварах, самые низменные инстинкты, суля им после победы богатую добычу. Для разжигания алчности солдат Нарсес приказал перед самым боем показывать драгоценные вещи: золотые браслеты, ожерелья, украшенные золотом уздечки, убеждая, что они получат все это в награду за храбрость, проявленную в предстоящей битве (Рrосоp. BG, IV, 30.1–6; 31.9–10).
В противоположность самоуверенной и преисполненной презрения к врагу речи Нарсеса обращение Тотилы к воинам было, по словам Прокопия, проникнуто духом суровой решимости и сознанием того, что предстоящая битва определит не только исход всей войны, но и судьбу остготов и Остготского государства. В своей речи Тотила возлагал большие надежды не только на храбрость своих воинов, но также и на то, что наемники-варвары, служившие в войске Нарсеса, не захотят в решительную минуту жертвовать своей жизнью ради византийского золота (Рrосоp. BG, IV, 30.8–20).
По обычаю тех времен битва началась с поединка между остготским воином, перебежчиком из византийского войска, по имени Кокка и одним из телохранителей Нарсеса Анзалой. Победа досталась византийцу, и Кокка пал, сраженный копьем своего противника (Рrосоp. BG, IV, 31.11–16).
Оба войска, разгоряченные зрелищем этого поединка, уже готовы были завязать сражение, но в это время Тотила в роскошной пурпурной, украшенной золотом одежде выехал между двумя армиями и на глазах у врагов стал показывать искусство в верховой езде и владении оружием. Тем самым Тотила хотел задержать начало битвы, ожидая прибытия запоздавшего отряда из 2 тысяч всадников. С этой же целью он даже начал переговоры о перемирии (Рrосоp. BG, IV, 31.17–21). И хотя Нарсес, разгадав его намерения, отверг это предложение, Тотиле все же удалось выиграть- время.
А когда с таким нетерпением ожидаемые Тотилой подкрепления, наконец; прибыли, остготский король смело повел свою конницу в атаку на византийскую армию. Началось ожесточенное сражение, ставшее роковым как для самого Тотилы, так и для дела всей его жизни.
Нарсес построил свою армию полумесяцем с загнутыми впереди флангами, каждый из которых состоял из четырех тысяч пеших стрелков. В центре Нарсес поместил вспомогательные отряды герулов, гуннов и лангобардов и, не очень полагаясь на их верность, приказал всем спешиться, чтобы лишить их возможности бегства. За левым флангом, которым командовал сам Нарсес, был расположен резерв из полутора тысяч всадников (Рrосоp. BG, IV, 32.5–7). По-видимому, византийское командование предвидело, что готы в соответствии с особенностями своей тактики будут стараться завязать рукопашный бой.
И действительно, основой оперативного замысла Тотилы был стремительный удар конницы по центру построения византийских войск с тем, чтобы, смяв боевой порядок, лишить врага возможности эффективно использовать своих лучников. Поэтому именно конница остготов была выдвинута вперед, а пехоте отводилась явно второстепенная роль. Вполне возможно, что это было вызвано также и тем, что на пехоту Тотила не мог вполне положиться, поскольку она состояла не только из остготов, но и из отрядов, набранных среди италийского населения и перебежчиков из византийской армии.
Битва началась стремительной атакой остготской конницы, попытавшейся прорваться к центру византийского войска[573]. Однако эта атака, несмотря на всю ее стремительность и ожесточенность, не принесла победы войскам Тотилы, ибо всадники попали под фланговый обстрел византийских лучников. Неся большие потери, остготская конница начала в беспорядке отступать и увлекла за собой стоящую позади пехоту. Поражение армии Тотилы довершило неожиданное появление из засады тех отрядов византийской кавалерии, которые были сосредоточены Нарсесом в резерве за левым флангом. Попытки Тотилы, Тейи и других остготских военачальников восстановить боевые порядки своих войск, хотя и позволили остготам сопротивляться до позднего вечера, однако исправить положения уже не могли.
К ночи все было кончено. Более 6 тысяч воинов Тотилы пало на поле сражения, многие, сдавшиеся в плен, были перебиты врагами. Большое число и византийских солдат-перебежчиков, перешедших ранее на сторону Тотилы, теперь сложило свои головы в борьбе с империей. Остальные же остготские воины, которым удалось уцелеть от жестокой расправы, искали спасения в бегстве (Рrосоp. BG, IV, 32.20–21).
В сражении при Busta Gallorum трагическая судьба постигла и самого Тотилу. Смертельно раненый в кровопролитной схватке, он искал убежище в местечке Капры (Caprae, Καπραι, ныне Капрара, Сарrаrа), где, истекая кровью, умер спустя несколько часов после окончания битвы[574].
Ненависть византийцев к Тотиле и страх перед ним были столь велики, что, узнав о гибели Тотилы, некоторые из них решили лично удостовериться в правильности этого известия. Они прибыли в Капры, где Тотила был похоронен своими друзьями, разрыли его могилу, выкопали труп и, убедившись, что это действительно останки Тотилы, похоронили его вновь. С великой радостью они сообщили о гибели Тотилы своему полководцу Нарсесу (Рrосоp. BG, IV, 32.31–33).
По словам некоторых хронистов (Малалы, Феофана и Ландольфа), Нарсес, торжествуя победу над опасным врагом империи, отправил в Константинополь окровавленные одежды Тотилы и знаки его королевского достоинства. Ландольф не жалеет красок при описании этого события: «Когда готы почти все были перебиты, Нарсес убил короля Тотилу, который царствовал уже свыше 10 лет; окровавленные же его одежды и корона, украшенная драгоценными камнями, были отосланы в царственный град (Константинополь) и брошены к йогам императора в присутствии сената». Другой хронист Виктор Тонененский добавляет, что Нарсес захватил все богатства этого остготского короля (omnes eius divitias tollit).
Деятельность Тотилы оставила значительный след в истории Италии VI в., а его образ привлекал как современных ему писателей и хронистов, так и историков более позднего времени. В зависимости от своих политических убеждений и национальных интересов одни восхваляли его, другие поносили, не мало кто мог оставаться к нему равнодушным.
В чем же была притягательная сила этого вождя варварских дружин, воспоминания о котором на несколько столетий пережили его самого? Она крылась в его личном обаянии, доблести и отваге, в его незаурядном полководческом таланте. Его ранняя и столь трагическая гибель также способствовала созданию вокруг него ореола героя, отдавшего жизнь за спасение государства остготов. Образ Тотилы особенно импонировал некоторым националистически настроенным немецким ученым, видевшим в пом идеал вождя германского племени[575].
Другие, более рационалистически мыслящие историки, ценили в Тотиле не только военного вождя, но и прежде всего дальновидного политического деятеля. Они восхваляли Тотилу за его умеренность в отношении римского сената, за его решительность и последовательность в проведении социально-экономических преобразований, во многом обеспечивших его успехи[576].
Третьи, наконец, отбрасывали все положительное в деятельности Тотилы и рисовали его образ лишь черной краской. Они изображали Тотилу злобным и коварным варваром, разрушителем римской культуры, одинаково беспощадным как к врагам, так и к подданным. Эти историки тщательно выискивали все промахи и ошибки Тотилы, всячески стараясь принизить его полководческий талант[577].
В этом разноречивом хоре звучит немало фальшивых нот, немало преувеличений как в излишнем восхвалении Тотилы, так и в неправомерном отрицании его заслуг. Марксистско-ленинская наука применяет иные критерии для оценки исторической роли того или иного политического деятеля.
Признавая одаренность Тотилы, его незаурядный талант полководца и трезвый ум политика, мы в то же время считаем, что не только и но столько эти личные качества выдвинули Тотилу на одно из видных мест среди полководцев и политических деятелей VI в. Личной храбростью, полководческим талантом и политической дальновидностью были одарены и многие другие военачальники и правители того времени.
Историческая роль Тотилы, на наш взгляд, состоит в том, что он, будучи сыном своего века и своего класса, все же в отличие от других остготских правителей искал пути для сближения с широкими слоями италийского населения и на определенном этапе своей деятельности не только допускал, но и содействовал социально-экономическим преобразованиям, объективно наносившим удар по отживающим рабовладельческим отношениям. Вместе с тем привлекая рабов и колонов в свою армию, облегчая налоговый гнет для земледельцев и жителей городов, Тотила и его сподвижники временно улучшали положение довольно широких слоев населения Италии.
Конечно, нет сомнения в том, что, проводя социально-экономические преобразования, остготская знать и ее ставленник Тотила отнюдь не помышляли о создании нового общественного строя, об окончательном покорении института рабовладения, о полном освобождении угнетенных народных масс. Зачастую они лишь были вынуждены законодательным путем оформить те прогрессивные сдвиги в сфере социально-экономических отношений, которые происходили в это время в стране. И все же, поддерживая то новое, передовое, что рождалось в обществе того времени, Тотила и его соратники объективно, независимо от их воли, всей своей деятельностью расчищали путь для дальнейшего развития в Италии более прогрессивного социально-экономического строя — феодализма. В этом мы прежде всего и видим историческое значение правления Тотилы. Именно благодаря этому имя Тотилы вошло в историю среди имен наиболее выдающихся политических деятелей раннего средневековья.
Вместе с тем, мы далеки от идеализации Тотилы, от попыток изобразить его бескорыстным покровителем угнетенных, народным королем, а его социально-экономические преобразования некоей революцией[578]. И дело, конечно, не столько в его личных слабостях и недостатках, сколько в классовой ограниченности его политики. Проводя социально-экономические реформы, Тотила исходил отнюдь не из гуманных идеалов заботы о благе народа, а из вполне реальных политических интересов своего класса.
В исторической обстановке, создавшейся к началу второго периода войны, остготская знать, выдвинувшая Тотилу, и он сам вынуждены были ценой некоторых уступок искать поддержки у народных масс, ибо лишь эта поддержка могла обеспечить им успех в борьбе с таким опасным и грозным врагом, как Восточная Римская империя. В тяжелой войне решались судьбы Остготского государства, и Тотила искал временного союза с народными массами во имя сохранения в Италии господства остготской знати. При этом правительство Тотилы никогда не забывало об интересах остготской знати и шло на уступки в пользу широких масс населения преимущественно за счет римской аристократии, да и в этой политике оно проявляло немало непоследовательности и колебаний.
Нельзя отрицать также и того, что Тотила в течение своего десятилетнего правления совершил немало неоправданных жестокостей и серьезных ошибок как военно-стратегического, так и политического характера. Не приходится, конечно, удивляться и тому, что Тотила, — этот, с точки зрения римских писателей, «грубый и жестокий варвар», — оставался варваром до конца своих дней и что римская культура коснулась его лишь в незначительной степени.
Таким образом, сложная и противоречивая фигура Тотилы, имевшего я сильные и слабые стороны, была рождена бурной эпохой крушения рабовладельческого лира и формирования нового, феодального общества и несла в себе отражение противоречий своего времени.
Трагическая гибель такого талантливого полководца и выдающегося политического деятеля, как Тотила, была тяжким ударом для остготов и всех, кто их поддерживал. Однако потеря вождя не сломила сопротивления противников империи. Спасшиеся от расправы воины Тотилы вновь стали собираться в Северной Италии близ города Тичин. Область за рекой По опять, как и раньше, стала центром возрождения разбитой остготской армии. Собравшиеся здесь остготы провозгласили своим королем храброго сподвижника Тотилы, совсем еще молодого, но талантливого военачальника Teйю (Рrосоp. BG, IV, 33.6–7; Mar. Avent., а. 553; Agn., 62).
Тейя с большой энергией тотчас приступил к созданию новой остготской армии и стал собирать под свои знамена противников империи. Часть богатств Тотилы, которые сохранились и попали в руки его преемника, он решил употребить на подкуп франков и привлечение новых союзников (Рrосоp. BG, IV, 33.7). Таким образом, несмотря на поражение под Busta Gallorum, остготы не сложили оружия и вновь стели собирать силы для новой схватки. Борьба в Италии продолжалась. Это скоро хорошо поняли и сами византийцы.
Когда первое опьянение победой несколько прошло, Нарсес ясно увидел, что, хотя врагу нанесен тяжкий удар и «Погребальные поля галлов» стали местом гибели многих готов, однако противники империи еще не разбиты окончательно и византийцам необходимо срочно принять самые энергичные меры для закрепления своих успехов.
Первоначально план Нарсеса состоял в том, чтобы занять всю Венетию, закрепиться в ней и создать там плацдарм для наступления на остготов в Лигурии. Но когда византийские войска окружили и стали осаждать крупный центр Венетии город Верону, они неожиданно для Нарсеса встретили противодействие франков, которые, чувствуя себя господами в этой области, не желали пускать туда византийцев. Нарсес, не собираясь ввязываться в войну с франками, покуда еще не было покончено с остготами, принужден был снять осаду Вероны и отступить к югу (Рrосоp. BG, IV, 33.3–5).
Он двинулся к Риму, так как хорошо понимал политическое значение этого города. По дороге византийские войска без особого труда овладели крепостями Нарнией и Сполецием и подошли к Перузии (Рrосоp. BG, IV, 33.8–10). В это время в Перузии, как и во многих других городах Италии, вспыхнула ожесточенная внутренняя борьба между сторонниками и противниками империи. Во главе гарнизона этой крепости стояли два перебежчика из византийской армии Мелигидий и Улиф[579]. После начала осады Улиф сохранил верность «остготам, (а Мелигидий, склоненный щедрыми обещаниями Нарсеса, заключил тайное соглашение с византийцами, намереваясь сдать им крепость и тем спасти жизнь себе и своим сторонникам. Узнав о заговоре Мелигидия, Улиф со своими солдатами поднял против пего восстание. Однако сторонники остготов, раскрывшие заговор Мелигидия, потерпели поражение и были перебиты заговорщиками, которые затем сдали Лерузию византийцам (Рrосоp. BG, IV, 33.10–12).
Недолго длилась на этот раз и осада Рима. Немногочисленный остготский гарнизон не мог защищать обширные укрепления, и византийцам удалось скоро проникнуть в город в том месте, где его стены не охранялись. Первым в город ворвался отряд Дагисфея, а затем на штурм двинулась основная часть войск Нарсеса. Остготы засели в мавзолее Адриана, превращенном в крепость еще при Тотиле. Однако голод принудил их начать переговоры с Нарсесом и, получив заверения, что всем им будет сохранена жизнь, готы сложили оружие. Византийцы полностью овладели городом. В знак победы Нарсес, как и его предшественник Велисарий, торжественно отослал ключи от ворот Рима Юстиниану[580]. Так Рим в пятый раз, в течение войны Византии с остготами был осажден и взят чужеземными войсками. Но теперь византийцы прочно овладели городом и оставались его хозяевами в течение двух столетий.
Во время боев тяжело пострадало население города, особенно простые граждане, ибо они подвергались нападениям и насилиям со стороны солдат как той, так и другой армии. Даже Прокопий вынужден признать, что «варвары, служившие в римском войске, обращались, как с врагами, со всеми, с кем они встречались при своем вступлении в город» (Рrосоp. BG, IV, 34.4). Такие же бесчинства по отношению к мирному населению Италии допускали, конечно, византийские наемники и в других местах. Недаром Нарсес, стремясь не повторить ошибок своих предшественников и вновь из-за бесчинств солдат не оттолкнуть от империи население Италии, не только отослал из Италии лангобардов, но и — приказал военачальнику Валериану и своему племяннику Дамиану отправиться с ними до границ государства и следить за тем, чтобы во время обратного похода они не причиняли насилий жителям (Рrосоp. BG, IV, 33.2).
В то же время, поскольку стало ясно, что борьба остготов с византийцами вступила в последнюю фазу и достигла наивысшего напряжения, то и противники империи не останавливались перед самыми жестокими мерами по отношению к врагам. Так, когда после взятия Нарсесом Рима римские сенаторы, поселенные Тотилой в Кампании, ликуя по поводу победы византийцев, пожелали возвратиться в Рим, по дороге все они были беспощадно перебиты остготами (Рrосоp. BG, IV, 34.2–6). К этому же времени относится и казнь по приказу Тейи тех 300 юношей из знатных семей Италии, которые были взяты Тотилой в качестве заложников перед битвой при Тагине. Надо думать, что эти суровые меры нового остготского правителя были вызваны как усилившимся в результате поражений ожесточением остготов, так и тем, что сама римская знать, узнав о победе византийцев и ненавидя остготов и «бунтовавшую чернь», стала еще более активно действовать против них. Это, следовательно, были не только акты мести со стороны остготов, но и меры устрашения римской и италийской знати, вновь поднявшей голову в борьбе против остготов в различных городах Италии[581].
В этот же период наметилось известное, впрочем кратковременное и неполное, сплочение различных групп остготской знати вокруг правительства Тейи. Некоторые готские военачальники, раньше из-за несогласия с политикой Тотилы или просто из корыстных побуждений вступившие в переговоры с византийцами о сдаче тех или иных городов, прервали переговоры и отказались от своих обещаний. Так поступил, например, Рагнарис, командир остготского гарнизона в Таренте[582]. По-видимому, готская знать поняла, что в этот период ее привилегированному положению не столько грозили народные движения, сколько новые завоеватели, поэтому она и решилась вновь на борьбу против византийцев. Рагнарису, впрочем, не удалось добиться каких-либо успехов. В результате неудачной вылазки он потерял Тарент, и ему пришлось бежать с горсткой уцелевших воинов в крепость Ахеронтию, еще оставшуюся в руках остготов.
Между тем византийцы продолжали планомерное завоевание Средней Италии. Они захватили Порт и ряд других городов, в том числе такие прекрасно укрепленные пункты, как Петра Пертуза, Непа (Непи) и некоторые другие (Рrосоp. BG, IV, 34.16). Перед лицом реальной угрозы окончательной потери всей Италии остготское правительство вновь отправило послов к франкскому королю Теодебальду и, суля ему огромные сокровища, предлагало совместно начать военные действия против византийцев. Однако и на этот раз посольство остготов успеха не имело (Рrосоp. BG, IV, 34.17–18).
В это время Нарсес, оставив гарнизоны в захваченных византийцами крепостях Тусции, двинул свои войска в Кампанию и начал осаду Кум, оборону которых возглавлял младший брат Тейи — Алигерн[583]. Узнав об этом, Тейя поспешил на помощь к осажденному в Кумах брату, опасаясь за его судьбу и боясь, чтобы в руки византийцев не попала та часть сокровищ Тотилы, которая хранилась в этой крепости и которая была крайне необходима остготам для продолжения борьбы.
Войска Тейи вступили в Южную Италию примерно в том районе, куда за десять лет до этого прорвался Тотила. Едва ли у Тотилы тогда было больше воинов, чем у Тейи, и уже во всяком случае в 542 г. у Тотилы не было на юге полуострова ни одного укрепленного пункта, в то время как во второй половине 552 г. остготы владели там рядом городов, в гарнизонах которых насчитывалось не одна тысяча воинов. Но активная поддержка широких слоев местного населения дала тогда Тотиле возможность в несколько месяцев стать хозяином всего юга Италии. Теперь же, в 552 г., этой поддержки уже не было, и Тейя вынужден был перейти к обороне, даже не подойдя вплотную к византийским войскам, осаждавшим Кумы. Он занял прекрасно укрепленную позицию близ города Нуцерии (ныне Ночера), к югу от Везувия, на левом берегу реки Сарн (Сарно). Противоположный берег той же реки занял Нарсес (Рrосоp. BG, IV, 34.24; 35.1–7).
Около двух месяцев обе армии стояли лицом к лицу, разделенные лишь водами Сарно. Они не вступали в сражение, а ограничивались мелкими стычками. Остготы всеми силами оттягивали решительное столкновение, пока могли подвозить продовольствие морем. Этому благоприятствовало то обстоятельство, что их лагерь был расположен недалеко от моря. Тейя, видимо, надеялся, что к ним на помощь прибудут новые отряды остготов из близлежащих областей Италии. Византийцы же, имея несомненное численное превосходство, были недовольны затяжкой и всячески стремились вынудить остготов покинуть укрепленный лагерь. С этой целью византийское командование решило прежде всего помешать подвозу продовольствия войскам Тейи. Оно подкупило командира остготского флота, не пожалев, видимо, для этого больших средств и щедрых обещаний, и тот помог византийцам захватить корабли остготов.
Это был тяжкий удар для армии Тейи, удар предательски нанесенный в спину. Измена командира флота показывает нам, что даже в этот трагический момент истории Остготского государства, когда решалась судьба всей войны против империи, некоторые представители высшей остготской знати вновь заняли предательскую позицию. Успеху византийцев на море способствовало и то, что к ним прибыло из Сицилии и из других мест империи большое число военных кораблей (Рrосоp. BG, IV, 35.12–13).
Лишившись подвоза продовольствия, войска Тейи принуждены были покинуть свой лагерь и удалиться на так называемую Молочную гору (Mons Lactarius, Γάλακτος 'Όρος, ныне Монте Латтаро), расположенную в нескольких километрах к югу от реки Саряо (Рrосоp. BG, IV, 35.15). Здесь на склонах горы они заняли казалось бы совершенно неприступную позицию. Но уже скоро они стали сильно страдать от голода. Находясь в критическом положении, войска Тейи с храбростью отчаяния, предпочитая гибель в бою мучительной смерти от голода, решили внезапно атаковать императорскую армию.
В октябре 552 г.[584] у подножия Молочной горы произошла знаменитая битва, принадлежащая к наиболее героическим страницам истории войны в Италии и окончательно решившая судьбу Остготского государства. Даже Прокопий принужден признать беспримерный героизм и необычайное мужество, проявленные воинами Тейи во время этой битвы. «Готов воодушевляло отчаяние, римляне же стыдились уступить более малочисленным противникам и выдерживали их натиск. Те и другие с яростью устремлялись друг на друга; одни искали смерти, другие — славы» (Рrосоp. BG, IV, 35.21).
Сам Тейя проявил в этой битве доблесть, не уступающую, по словам Прокопия, доблести ни одного из прославленных героев. В точение нескольких часов он находился в самом центре боя; закрывшись щитом, принимал на него удары копий и, внезапно нападая на врагов, многих из них убил. Но бой был неравными Тейя пал, сраженный ударом вражеского дротика (Рrосоp. BG, IV, 35.20; 24 и 26–29). Византийцы в надежде, что гибель вождя заставит противников сложить оружие, захватили труп Тейи, отрубили ему голову и, насадив ее на нику, показывали сражавшимся воинам. Они были уверены, что известие о смерти Тейи придаст византийским воинам еще большую храбрость, а их противников приведет в отчаяние и заставит прекратит войну (Рrосоp. BG, IV, 35.30).
Однако остготы и после гибели своего вождя продолжали героически сражаться до позднего вечера. Более того, на следующий день битва возобновилась и вновь длилась до самой ночи. По словам Прокопия, обе армии не отступали ни на шаг, хотя и с той и с другой стороны было много убитых; «готы знали, что они сражаются в последний раз, римляне считали для себя недостойным оказаться слабее их» (Рrосоp. BG, IV, 35.32). Однако перевес сил был на стороне византийцев, и остготы принуждены были начать переговоры с Нарсесом. Готы соглашались сложить оружие при условии, что им будет разрешено покинуть пределы Италии и сохранить имущество, приобретенное во время этой войны (Рrосоp. BG, IV, 35.33).
Героизм воинов армии Тейи был оценен даже их врагами. Нарсес согласился прекратить страшное кровопролитие и сохранить жизнь и имущество оставшимся в живых. Всем желающим было разрешено покинуть Италию. Византийцы лишь потребовали, чтобы остготы дали обязательство никогда больше не вести войн против империи. «И вот, — пишет Прокопий, — около тысячи готов удалились из лагеря в город Ти-чин и в область за рекой По» (Рrосоp. BG, IV, 35.37). Во главе их находился Индульф, перебежчик из византийской армии. Остальным же, согласившимся стать подданными византийского императора, Нарсес позволил беспрепятственно жить на своих землях. «И одни из них, — говорит Агафий, — жившие раньше южнее реки По, отправились в Тусцию и Лигурию и куда кто захотел, другие же, переправившись на ту сторону, расселились, как и раньше, по Венетии около тамошних укреплений и городов» (Agath., I, 1).
Поражение армии Тейи, как и поражение Тотилы, нашло широкий отклик по всей Италии и было отмечено многими летописцами[585].
И действительно, реальные последствия этих событий, как в военно-стратегическом, так особенно в политическом отношении были весьма значительными. С военно-стратегической точки зрения разгром основных сил остготов и их союзников привел к тому, что остготская армия как крупная боевая единица фактически перестала существовать и, если остготы в дальнейшем и продолжали военные действия, то вели их лишь отдельными разрозненными отрядами. В последующие годы остготам так и не удалось полностью оправиться от этого удара и возродить свою армию. Все это развязало руки византийцам для дальнейшего завоевания крепостей и городов Италии, еще занятых остготскими гарнизонами.
С политической точки зрения поражение остготских войск при Busta Gallorum и Mons Lactarius по существу знаменовало собой конец существования независимого Остготского государства на Апеннинском полуострове. Все дальнейшие попытки остготов восстановить свое государство в Италии оказались тщетными. Им так и не удалось объединить силы противников империи, создать единый центр управления и военного командования, избрать короля или общего вождя, который возглавил бы военные действия. Приходится лишь удивляться стойкости остготов и их союзников из местного населения, которые, несмотря на разгром их армии и явный перевес сил противника, еще в течение ряда лет продолжали упорную борьбу против империи.
§ 5. Последние годы войны в Италии. Вторжение франков и алеманнов и разгром их войсками Нарсеса
После заключения соглашения между Нарсесом и остатками разбитой у Молочной горы армии Тейи византийцы надеялись, что и все другие готы откажутся от продолжения борьбы. «Всем казалось, — писал Агафий Миринейский[586], — что все войны в Италии кончились» (Agath., I, 1).
Однако этим надеждам еще не суждено было осуществиться, и, как показали последующие события, поражение Тотилы и Тейи явилось не финалом войны в Италии, а лишь прелюдией к новым битвам. Противники империи, несмотря на поражения, не пали духом и, согласно рассказу того же Агафия, «переждав очень короткое время, снова захотели перемен и начали сеять семена новой войны» (Agath., I, 1). Инициатива организации сопротивления византийцам и на этот раз, как и в предшествующее время, вновь исходила от той части остготов, которые заселяли области севернее реки По.
Наученные горьким опытом предшествующих поражений, сознавая свою слабость и невозможность одним бороться против многочисленной византийской армии, остготы опять возвратились к идее заключения военного союза с франками, рассматривая этот союз, как последнюю надежду на спасение. Они отправили новое посольство к франкскому королю Теодебальду и убеждали его, не медля ни одного дня, поднять оружие против византийцев. Послы остготов говорили правителям франков, что если те не окажут им помощи, то весь их народ, родственный и дружественный франкскому народу, будет поставлен перед угрозой окончательной гибели. Приводя различные аргументы в пользу войны с империей, они особенно подчеркивали то обстоятельство, что для самих франков крайне опасно усиление византийцев в Италии, ибо за истреблением остготов последует нападение императорских войск на франкские земли. Завоевав Италию, Юстиниан, говорили послы, конечно, пожелает подчинить себе и Галлию, также бывшую некогда провинцией империи. При этом «у византийцев не будет недостатка в законных поводах для прикрытия своей жадности… Поэтому они будут прикидываться не насильниками, а ведущими справедливую войну, не ищущими чужого, но возвращающими владения своих предков». Послы убеждали франков предупредить грозящее им нападение византийцев и самим в союзе с остготами двинуть войска против армии Нарсеса, изгнать византийцев из Италии и возвратить остготам потерянные земли. В случае победы над общим врагом остготы обещали всегда сохранять мир с франками и быть для них добрыми соседями. Остготские послы соблазняли франкского короля и его приближенных заманчивой перспективой захвата в Италии богатейшей добычи и, кроме того, обещали щедро заплатить за их помощь (Agath., I, 5).
На этот раз посольство остготов имело некоторый успех. Правители франков сочли, видимо, что настал, наконец, момент, когда они могут, воспользовавшись ослаблением обеих воюющих сторон, вмешаться в дела Италии и попытаться подчинить своей власти эту страну.
На первых порах, однако, король Теодебальд (по словам Агафия, юноша трусливый и больной) проявил известную осторожность и не решился открыто объявить войну Восточной Римской империи. Он ограничился посылкой в Италию двух больших воинских отрядов под командованием братьев Левтариса и Бутилина. Официально Левтарис и Бутилин, родом алеманны, начиная поход в Италию, действовали якобы на свой страх и риск и даже вопреки желанию короля Теодебальда (Agath., I, 6). Однако Павел Диакон, хорошо осведомленный о делах франков, считает, что инициатива похода франкских и алеманнских войск в Италию исходила от самого Теодебальда. Это подтверждается, в частности, тем, что Бутилин впоследствии отсылал часть добычи, захваченной в Италии, королю (Pauli Diac. Hist. Lang., II, 2). Во всяком случае Теодебальд, хотя, быть может, и не дал послам остготов никаких официальных обещаний начать войну с византийцами, но фактически молчаливо согласился на вторжение полчищ Бутилина и Левтариса в Италию, рассчитывая извлечь из этого большие выгоды: этот поход, по замыслу франкских правителей, должен был проложить путь для окончательного завоевания Апеннинского полуострова войсками франкского короля.
Выбор Бутилина в качестве одного из вождей похода не был простой случайностью, ибо он еще при жизни франкского короля Теодеберта участвовал в завоевании франками Венетии и был знаком с обстановкой в Италии[587]. По данным Агафия, возможно, преувеличенным, предприимчивым вождям в короткий срок удалось собрать большое войско в 75 тысяч воинов, состоящее преимущественно из франков и алеманнов. «Они полагали, — пишет Агафий, — что Нарсес не выдержит даже первого их натиска, что вся Италия вместе с Сицилией станет их достоянием» (Agath., I, 7). Заранее торжествуя победу, войска Левтариса и Бутилина двинулись весной 553 г. в Италию и вскоре появились в долине реки По.
Над Италией вновь нависла грозная опасность. В то время как новые полчища варваров готовы были лавиной обрушиться на Апеннинский полуостров, в самой Италии продолжалась борьба между последними противниками империи и византийским полководцем Нарсесом. Остготы еще продолжали владеть не только почти всеми землями к северу от реки По, но также и рядом городов в Средней и Южной Италии (Agath., I, 8–9).
Самой неотложной задачей для византийских войск в этот момент являлся захват важнейшего опорного пункта остготов в Кампании, крепости Кум[588]. Эта крепость была для византийцев весьма лакомой добычей, особенно потому, что остготские короли Тотила и Тейя хранили в пей свои сокровища (Рrосоp. BG, IV, 34.19; Agath., I, 8). Однако остготские войска, собранные в этой крепости Алигерном, отнюдь не желали сдавать Кумы неприятелю, надеясь, что защищенная природой и крепкими стенами крепость, к тому же снабженная в изобилии продовольствием, сможет выдержать длительную осаду (Agath., I, 8).
Надежды остготов вполне оправдались. Даже подкоп, устроенный византийцами под одной из стен крепости, не принес им желаемого успеха (Agath., I, 10). Армия Нарсеса еще была занята осадой Кум, когда войска франков и алеманнов уже проникли в Северную Италию (Agath., I, 11).
Стремясь задержать движение новых врагов в глубь страны, Нарсес разделил свою армию на три части. Самому многочисленному и наиболее сильному отряду под командованием вождя герулов Фулкариса и византийских военачальников Иоанна, Валериана и Артабана, он приказал, заняв укрепленные позиции на берегу реки По, задержать врагов и воспрепятствовать их наступлению в восточном направлении. Другой отряд Нарсес оставил под стенами Кум с тем, чтобы он продолжал блокаду крепости и попытался взять ее измором. Сам же наместник со всей остальной армией спешно двинулся в Тусцию с целью занять эту область до прибытия войск Левтариса и Бутилина и сломить последнее сопротивление находившихся здесь остготов и их союзников[589].
Первоначально продвижение армии Нарсеса было весьма успешным. Византийские войска без особого труда овладели такими крупными городами Тусции, как Флоренция, Пиза, Центумцеллы, Волатерра (Вольтерра) и Луна (в юго-восточной части современной провинции Специи). К моменту прибытия византийских войск в этих городах, по-видимому, так же как и в других местах Италии, происходила внутренняя борьба между сторонниками и противниками империи. Известие о приближении многочисленной и хорошо вооруженной армии Нарсеса привело к тому, что в этой борьбе перевес получили союзники Византии, которые и заставили жителей крупнейших городских центров области добровольно капитулировать, получив от византийцев гарантии сохранения их жизни и их имущества (Agath., I, 11).
Несколько по-иному сложилась обстановка лишь в городе Лука (ныне Лукка): византийские войска внезапно натолкнулись здесь на упорное сопротивление со стороны местного населения, продолжавшееся около трех месяцев. Упорство жителей Луки было для Нарсеса тем более неожиданным, что вначале луканцы согласны были сдать город в случае, если в течение 30 дней они не получат помощи извне. При заключении этого договора жители Луки выдали Нарсесу заложников из самых знатных и «благородных» семей своего города. Агафий, правда, утверждает, что, заключая договор с Нарсесом, луканцы тайно надеялись на помощь франков и уже тогда отнюдь не собирались всерьез выполнять условия соглашения.
По-видимому, в осажденном городе, как можно судить по отрывочным данным, содержащимся в труде Агафия, разгорелась ожесточенная борьба между знатью, стоявшей за соглашение с Нарсесом, и остальными горожанами («неразумной толпой», как их называет Агафий), требовавшими продолжать сопротивление византийцам[590]. О борьбе, происходившей внутри города, были осведомлены и осаждавшие. Во всяком случае Нарсес, учитывая, видимо, эту борьбу, придумал хитроумный план использования заложников для воздействия на граждан осажденного города. Первоначально он инсценировал казнь заложников[591], рассчитывая этим зрелищем запугать луканцев. Уловка не удалась, так как вопреки призывам знати «толпа» из средних и беднейших слоев населения, все же настояла на дальнейшей обороне города (Agath., I, 12). Тогда Нарсес отпустил на свободу всех пленников без всякого выкупа, но с условием, что они будут убеждать сограждан сдаться. Их речи, — пишет Агафий, — «в короткий срок должны были сделать больше, чем оружие: заставить замолчать желающих продолжения вражды и принудить многих колеблющихся предпочесть римлян (варварам)» (Agath., I, 13). И, действительно, агитация знатных пленников, отпущенных Нарсесом, подняла дух сторонников империи и во многом способствовала капитуляции Луки.
Таким образом, византийцы всячески стремились использовать внутреннюю социальную и политическую борьбу в городах Тусции, в частности в Луке, с целью привлечь на свою сторону население и подчинить своей власти важнейшие города.
Пока под стенами Луки и внутри осажденного города разыгрывались эти события, византийские войска, посланные в Эмилию для отражения нашествия франков и алеманнов, неожиданно попали в ловушку, расставленную врагами, и потерпели тяжкое поражение. Основной причиной их неудачи было отсутствие дисциплины и жажда грабежа, царившая в византийских войсках, особенно у наемников-герулов. Отряды византийских войск в Эмилии бесчеловечно грабили местное население, захватывали добычу и опустошали всю округу[592]. Командир отряда герулов Фулкарис, отчаянно храбрый воин, но легкомысленный и безрассудный военачальник, решил совершить набег на город Парму, уже занятый в то время неприятелем, в надежде поживиться там богатой добычей. Однако вождь франков Бутилин, воспользовавшись легкомыслием Фулкариса, не выславшего даже разведчиков, устроил византийским войскам засаду, спрятав своих солдат в амфитеатре, расположенном близ Пармы. Ничего не подозревавшие воины Фулкариса были внезапно окружены и почти все перебиты. Сам вождь герулов поплатился жизнью за свое безрассудство, предпочтя смерть в сражении позору бегства[593].
Поражение войск Фулкариса было особенно опасно для византийцев потому, что оно не только придало новые силы франкам и алеманнам, но и подняло боевой дух разбитых ранее остготов, вселив в них бодрость и новую надежду на успех в борьбе с ненавистной империей. «Ибо готы, — пишет Агафий, — населяющие Эмилию и Лигурию и ближайшие места, раньше заключившие непрочный и неискренний мир и военный союз с римлянами, скорее устрашенные, чем добровольно, теперь немедленно перешли к варварам, будучи связаны с ними общностью нравов и быта»[594].
Теперь повсюду при приближении войск Левтариса и Бутулина открывались ворота городов и крепостей, еще запятых остготами и их союзниками. Остготские воины, охранявшие эти города, охотно принимали сильные франкские гарнизоны и деятельно готовились к новому натиску на войска Нарсеса. Все это заставило Иоанна, Валериана и Артабана, находившихся в Эмилии, отказаться от намерения захватить Парму и спешно отойти к городу Фавенции (Agath., I, 15).
Отступление византийских войск от Пармы к Фавенции, нарушавшее план главнокомандующего, поставило Нарсеса, все еще осаждавшего Луку, в крайне затруднительное положение, так как открыло путь полчищам франков и алеманнов в глубь Италии, а следовательно, и в тыл войск самого Нарсеса. Опасность увеличивалась еще и тем, что франки и алеманны, прорвавшись в Среднюю Италию, могли окончательно отрезать друг от друга обе группировки византийских войск, действовавшие в Тусции и Эмилии. Связь с Фавенцией и так уже была значительно затруднена. Отряды варваров свирепствовали даже в южной Эмилии, нападая на италийские деревни. Повсюду, отмечает Агафий, «слышались вопли земледельцев, мычание угоняемых быков, треск при рубке леса» (Agath., I, 17).
Нарсес послал в Фавенцию одного из своих приближенных Стефана с приказом Иоанну, Валериану и Артабану немедленно возвратиться к Парме и вновь занять там укрепленные позиции для отражения главных сил франков. Приказ главнокомандующего поверг командиров византийских войск, отступивших от Пармы, в большое замешательство. Дело в том, что в тот момент положение в их армии было весьма напряженным. Среди солдат росло сильное недовольство, вызванное отсутствием провианта и задержкой выплаты жалования. Поэтому византийские командиры, хотя и опасались гнева Нарсеса, никак не могли немедленно выполнить его приказ[595].
Узнав об этом, Стефан тотчас отправился в Равенну и добился приезда к войскам префекта претория Италии Антиоха[596], ведавшего финансами, для уплаты жалования воинам. И лишь после того как требования армии были удовлетворены, войска возвратились на прежние позиции и расположились лагерем близ города Пармы (Agath., I, 18).
Рассказ Агафия убеждает в том, что неудачи императорских войск в Италии весьма часто были обусловлены, с одной стороны, недальновидностью и легкомыслием командиров, с другой — недовольством солдат из-за невыплаты им жалования и недостатка продовольствия. Прямым следствием были падение дисциплины и мародерство в армии, столь пагубные перед лицом сильного врага. Византийские чиновники во главе с префектом претория Антиохом продолжали творить всяческие беззакония и утаивать продукты и деньги, предназначенные для солдат; поэтому-то и могли возникнуть жалобы воинов на плохое снабжение армии и задержку жалования.
Возвращение византийских войск к Парме развязало руки Нарсесу в борьбе с луканцами и в то же время заставило его еще более энергично взяться за осаду города. Между тем борьба внутри осажденного города достигла наивысшего напряжения. Агенты Нарсеса, особенно из числа отпущенных на свободу, знатных заложников, вносили разложение и сеяли панику среди защитников города. Агафий прямо говорит, что «прежние заложники много делали в пользу римлян, и если бы дело зависело от них, то скоро весь город был бы склонен к сдаче» (Agath., I, 18).
Однако в Луке еще были сильны противники капитуляции. Их возглавляли, по данным Агафия, франкские воины, проникшие в осажденный город, и остготы[597]. Осажденные довольно часто делали вылазки и тревожили войска Нарсеса. Но их силы мало-помалу начали слабеть. Все более остро чувствовалась нехватка продовольствия. Часть городских укреплений была разрушена византийцами. Боевой дух защитников Луки падал. В то же время все активнее действовали союзники империи, луканская знать, призывавшая своих сограждан сложить оружие и прекратить сопротивление. «Очень многие луканцы, — пишет об этом Агафий, — уже убежденные действующими внутри (города агентами Нарсеса. — 3. У.), намеренно сражались вяло» (Agath., I, 18). Вылазки осажденных все чаще терпели неудачу, и защитники города несли большие потери. В такой тяжелой обстановке в городе окончательно победили сторонники империи, которые заставили сдать Луку на милость победителя. Византийские войска вступили в город, видимо, в ноябре или в самом начале декабре 553 г.[598]
Таким образом, мы видим, что взятие Луки византийскими войсками произошло при прямой поддержке союзников империи из числа местной знати, деятельно помогавших Нарсесу склонить население города к капитуляции. Население Луки принуждено было признать власть императора. Однако условия капитуляции города были не слишком суровы. Это объяснялось тем, что для Нарсеса в то время главным было как можно скорее развязать себе руки для отпора натиску франков. Поэтому для ускорения сдачи города он согласился пощадить население Луки и милостиво обойтись с ее защитниками.
В завоеванном городе был оставлен сильный гарнизон, под командованием способного военачальника, бывшего стратига Мёзии — Бона. На Бона была возложена задача охранять Луку и тщательно наблюдать за оставшимися в городе варварами, сурово карая их, если они нарушат заключенный с Нарсесом договор и вновь поднимут оружие против империи (Agath., I, 19).
Опасаясь в зимнее время продолжать военные действия против закаленных в суровом климате своей родины франков, Нарсес решил отправить византийские войска на зимние квартиры и возобновить войну лишь с наступлением весны следующего 554 года.
Подобное, крайне осторожное решение Нарсеса было вызвано серьезным беспокойством по поводу напряженного положения в византийских войсках, проявившегося, в частности, в описанных выше событиях в Фавенции. Очевидно, главнокомандующий не надеялся на боевой дух своих воинов и хотел выгадать время для поднятия дисциплины, отправив их на зимние квартиры. При этом он совершенно не пожелал посчитаться с тем, что это решение было крайне пагубно для населения Италии, ибо оно фактически отдавало на произвол полчищ франков и алеманнов всех сельских жителей, которые не могли найти убежища за стенами укреплений. Войска были расквартированы в городах и крепостях Средней Италии, а сам главнокомандующий со своей свитой, состоящей из 400 приближенных и телохранителей прибыл в Равенну. «И снова возвратился Нарсес в Равенну с великой победой», — пишет Агнелл, прославляя в своем труде подвиги наместника Италии (Agath., 79).
Оставшиеся до весны месяцы было решено использовать для подготовки генерального наступления против полчищ франков и алеманнов.
В это же время внутри антивизантийской коалиции наметились первые признаки серьезного раскола между остготами и франками. Представитель высшей остготской знати Алигерн после длительных колебаний решил перейти на сторону византийцев и отказаться от союза с франками. По утверждению Агафия, Алигерн понял, что франки в случае победы над империей «не пожелают возвратить готам Италию, но на деле прежде всего поработят их самих, которым на словах пришли на помощь, поставят над ними начальниками франков и лишат их отечественных законов» (Agath., I, 20).
Перспектива подчинения франкам отнюдь не улыбалась представителям остготской знати, и памятуя, что многие годы, в правление Теодориха и Амаласунты, остготская знать поддерживала союзные отношения с Восточной Римской империей, некоторые из них считали и теперь более выгодным вновь пойти на соглашение с ней.
Зимой 553–554 г. Алигерн прибыл в порт Равенны Класис, где в то время находился Нарсес, и вручил главнокомандующему византийской армии ключи от крепости Кумы[599].
Нарсес решил использовать измену Алигерна и для устрашения еще сопротивлявшихся империи остготов, а также их союзников франков. Как раз в это время свободно бродившие по стране отряды франков и присоединившиеся к ним остготы показались недалеко от занятой византийскими войсками крепости Цезены. Нарсес тотчас приказал Алигерну срочно отправиться в эту крепость и с ее стен объявить неприятелю о добровольной сдаче остготами Кум византийским войскам.
Появление Алигерна на стенах Цезены и его заявление о том, что Кумы сданы, а сокровища остготских королей и королевские инсигнии попали в руки византийцев, вызвали прежде всего бурю возмущения среди его соплеменников. По словам Агафия, они осыпали Алигерна горькими упреками в измене своему народу. Но вместе с тем часть франков, соблазненная примером Алигерна и заманчивой перспективой заключения выгодного соглашения с византийцами, стала сомневаться в целесообразности продолжения войны. На этот раз, однако, возобладало мнение наиболее непримиримых противников империи, и было решено продолжать военные действия (Agath., I, 20). Но уже сам рассказ Агафия о колебаниях франков наводит на мысль, что в войсках Левтариса и Бутилина появились сторонники заключения мира с империей соблазненные щедрыми посулами византийцев, а быть может, и подкупленные ими. Ведь известно, что политика подкупа знати варварских племен, столь обычная для византийской дипломатии, широко применялась и Нарсесом в Италии. Порою эта политика была весьма эффективна и приносила реальные плоды. Так, например, Нарсесу удалось подкупом склонить к союзу с империей молодого правителя германского племени варнов[600], по имени Февдибальд, недавно получившего власть над соплеменниками после смерти своего отца Баккара (Agath., I, 21).
Вторую половину зимы 553–554 гг. Нарсес провел в Риме. По словам Агафия, он очень заботился о том, чтобы воины, «живя безопасно на зимних квартирах, не отвыкли совершенно от войны, а затем не ослабели бы и в самой битве» (Agath., II, 1). По его приказу войска систематически занимались, военными упражнениями. Эти данные Агафия подтверждают наше предположение о том, что Нарсес воздержался от активных действий против франков зимой 553–554 г. именно из-за неблагополучного положения в его армии, ибо ему пришлось потратить почти всю зиму на приведение в боевую готовность своих войск и поднятие дисциплины.
Между тем франки и алеманны, не встречая серьезного сопротивления, медленно, но неуклонно продвигались с севера на юг Апеннинского полуострова, предавая огню и мечу все на своем пути. Обойдя Рим, войска Левтариса и Путилина проникли в Самний, где разделились на два больших отряда. Путилин с большей частью войск двинулся в Кампанию, опустошил почти всю эту область, а затем совершил грабительский набег на Луканию и Бруттий, дойдя до самого Мессинского пролива. Другая же часть варваров под командованием Левтариса, разграбила Апулию и Калабрию, вплоть до города Гидрунта. Особенно зверствовали алеманны, которые «кровью орашали святыни и оскверняли посевы, так что везде были разбросаны непогребенные трупы»[601].
С огромной добычей и множеством пленных Левтарис и его воины решили двинуться обратно на родину и доставить туда награбленные ими богатства. Бутилин же, которого остготы обещали провозгласить королем, если он будет продолжать борьбу с Нарсесом, отказался возвратиться на родину, надеясь, очевидно, после победы над византийцами сделаться единодержавным правителем Италии (Agath., II, 2).
Когда варвары Левтариса с добычей и пленными достигли Пицена, византийские военачальники, до того лишь пассивно наблюдавшие за продвижением франков и алеманнов, решили, наконец, вмешаться в происходящие события. В районе городов Пизавра (Пезаро) и Фана (Фано) императорские войска под командованием армянина Артабана и гунна Улдаха неожиданно напали на отряды Левтариса и нанесли им поражение. Многим пленным италийцам удалось бежать, унеся с собой и значительную часть добычи варваров (Agath., II, 2). Но у византийцев не оказалось достаточных сил, для того чтобы преградить дальнейшее продвижение войск Левтариса на север, и франки, пройдя Эмилию, переправились через реку По. В Венетии они почувствовали себя в безопасности, ибо эта местность была подвластна франкскому королю.
Однако, именно здесь их ожидала бесславная гибель: среди утомленных войной и длительными переходами полчищ внезапно началась страшная эпидемия чумы, унесшая и самого их вождя. «Такой гибельный конец имел поход Левтариса и тех, кто за ним следовал», — заключает свой рассказ об этих трагических событиях Агафий (Agath., II, 3). Рассказ Агафия, по-видимому, вполне достоверен, ибо он полностью совпадает с данными других авторов, в частности Павла Диакона[602].
Столь же плачевная участь постигла и другой отряд франков, оставшийся в Италии для продолжения войны с империей. Опустошив и разграбив области Южной Италии, Бутилин двинулся в Кампанию, намереваясь решить войну генеральным сражением с армией Нарсеса, концентрировавшейся около Рима. Он спешил с решительным сражением, так как его войска таяли от эпидемических заболеваний. Непривычные к жаркому климату Италии, франки и алеманны в течение всего лета страдали от жары и желудочных болезней. Их тяжелое положение усугублялось еще тем, что по приказу Нарсеса византийцы уничтожали продовольствие в тех местах, где должна была пройти армия Бутилина, и франки начали терпеть нужду в съестных припасах. Население же Италии страдало одновременно я от опустошительных набегов франков и от грабежей византийской армии.
Но Нарсес все же еще намеренно оттягивал решительную встречу с врагом. По-видимому, он выжидал еще большего ослабления сил противника в результате опустошительного действия болезней, косивших воинов Бутилина. Весьма вероятно, однако, что медлительность Нарceca объяснялась также и положением в самой византийской армии. Так, нам известно о конфликте между Нарсесом и подчиненным ему отрядом наемников-герулов, который принял столь острые формы, что герулы отказались было даже принять участие в решительном сражении (Agath., II, 7). К сожалению, Агафий сообщает только о поводе к возмущению герулов (да и то не совсем ясно, хотя и многословно) и ничего не говорит о причинах этих событий; едва ли можно допустить, что недовольство вспыхнуло внезапно.
Так или иначе, но активные действия против Бутилина Нарсес начал лишь осенью 554 г. К этому времени войска Бутилина прибыли в Кампанию и расположились лагерем недалеко от города Капуи, на берегах реки Вольтурно, у Казилина. Неподалеку от врагов разбил свой лагерь и Нарсес (Agath., II, 4 и 6).
Внутренняя борьба, то разгоравшаяся, то затухавшая в городах Италии в течение всей войны, в этот напряженный момент вспыхнула с новой силой. «Все италийские города, — записал Агафий, — находились в волнении и колебались, не зная, к какой стороне примкнуть» (Agath., II, 6).
В числе сторонников соглашения с франками, конечно, в первую очередь находились оставшиеся еще в городах Кампании остготы, которые пытались склонить население к союзу с новыми завоевателями. Однако их попытки не могли иметь значительного успеха, ибо франки своим поведением отталкивали местных жителей. Накануне генерального сражения войска Бутилина весьма остро нуждались в продовольствии и фураже и поэтому открыто грабили население близлежащих городов и сельских поселений Кампании (Agath., II, 4). Агенты Нарсеса всячески пытались разжечь ненависть местного населения к франкам и выставить византийцев защитниками мирных жителей от грабежей этих варваров (Agath., II, 6). Их поддерживали и исконные союзники византийцев из италийской знати. Однако и им не удалось склонить сколько-нибудь широкие слои местных жителей к активной поддержке Нарсеса. Памятуя о недавних грабежах и насилиях византийцев, население не проявляло к ним симпатий противном случае об этом не преминул бы упомянуть Агафий.
Таким образом, в условиях острой социально-политической борьбы в городах Кампании большинство трудового населения, несмотря на настойчивые требования борющихся партий, уже не желало поддерживать ни тех, ни других в равной мере ненавистных ему завоевателей.
В такой обстановке осенью 554 г. при Казилине (вблизи Капуи)[603] произошло одно из самых кровопролитных сражений, какие только знала Италия того времени.
По словам Агафия, в этой битве против византийцев сражалось более 30 тысяч франков и алеманнов (Agath., II, 4) Бутилин решил нанести главный удар по центру неприятельской армии и поэтому построил свои войска в виде клина, «головы кабана», говорит Агафий (Agath., II, 8). Армия Нарсеса была менее многочисленной, и по данным византийского историка (правда, быть может, несколько преуменьшенным), она состояла лишь из 18 тысяч воинов (Agath., II, 4). Однако византийцы учли особенности тактики франков и в соответствии с этим построили свои войска. Их основные силы были сконцентрированы на флангах, а значительный отряд конницы был спрятан в засаде для внезапного нападения на врага.
В начале сражения франкскому «кабану» удалось добиться некоторого успеха в центре. Но как раз в это время Нарсес бросил в бой конных стрелков, расположенных на флангах, и этим решил исход битвы. Франки и алеманны дрогнули, стали отступать и, наконец, обратились в бегство.
Не оправдались надежды франков и на помощь герулов, которые, как было уже упомянуто, перед самой битвой отказались подчиняться Нарсесу. Герулы, как только увидели, что военное счастье стало явно склоняться в пользу византийцев, примкнули к ним и содействовали их победе над войсками Бутилина (Agath., II, 9). Прижатые к берегу франки и алеманны бросались в реку, и многие находили в ней гибель. Сам вождь варваров Бутилин пал в сражении, а все его войско было почти поголовно истреблено.
Победа византийских войск над более многочисленным и воинственным противником объясняется прежде всего превосходством конницы византийцев но сравнению с малоповоротливой и хуже вооруженной пехотой франков (Agath., II, 9). «При Юстиниане, — писал о византийской армии Ф. Энгельс, — ее конница стояла на сравнительно приличной высоте, и в сражении при Капуе… евнух Нарсес, как говорят источники, нанес поражение вторгшимся в Италию тевтонцам главным образом при помощи этого рода войск»[604]. К тому же надо учитывать, что армия Бутилина еще перед сражением была значительно ослаблена эпидемическими болезнями, свирепствовавшими среди франкских и алеманнских воинов.
Победа византийцев была полной, и победители проявили чрезвычайную жестокость, бесчеловечно уничтожив пленных врагов[605] и ограбив трупы убитых. Византийские солдаты разрушили и опустошили лагерь противника и захватили там большую добычу (Agath., II, 10). Вернувшись в Рим, они вместе с римскими гражданами торжественно отпраздновали победу (Agath., II, 11). «Вся Италия пребывала в радости», — писал церковный писатель, прославлявший победу византийского оружия (Lib. Pont. V. Iohan. HI, 2).
И действительно, радость жителей Италии была вполне понятна. Благодаря победе при Казилине италийцы. избавились от одного из наиболее жестоких и беспощадных завоевателей, беспрепятственно опустошавшего всю страну и причинявшего ей невиданные бедствия. Однако, избавившись от одних, завоевателей, жители Италии окончательно подпали под власть других. Ибо с разгромом войск франков не осталось силы, способной противостоять византийцам, и полное завоевание страны Нарсесом теперь было вопросом времени. Тем не менее борьба в Италии продолжалась еще в течение нескольких лет. Византийцам предстояло еще завоевать не только всю Северную Италию, но и сломить сопротивление тех остготских (а возможно, и франкских) воинов, которые собрались в крепости Комиса. По словам Агафия, их было около 7 тысяч. Вдохновителем и руководителем последнего отчаянного сопротивления остготов стал Рагнарис, бывший ранее командиром остготского гарнизона в Таренте (Agath., II, 13).
Агафий характеризует Рагнариса как хитрого и ловкого честолюбца, возобновившего войну с византийцами ради захвата власти в Италии. Прокопий также рисует Рагнариса честолюбивым и вероломным человеком, готовым в удобный момент пойти на соглашение с империей на выгодных для себя условиях (Рrосоp. BG, IV, 26.4; 34.9–15). Вместе с тем Агафий признает, что Рагнарис пользовался влиянием на широкие массы варваров и поэтому смог возглавить их на последнем этапе борьбы. В эту трудную для остготов минуту Рагнарис, несомненно, проявил большое упорство и смелость и решительно приступил к обороне крепости от византийцев. Хотя Комису осаждали войска самого Нарсеса, остготы стойко продержались всю зиму 554/555 г. При этом остготские воины часто совершали смелые вылазки из крепости и завязывали стычки, с. византийскими войсками (Agath., II, 13–14).
Но с наступлением весны 555 г., теряя надежду на успех, Рагнарис, как некогда в Таренте, решил начать переговоры с византийцами, стремясь добиться у них благоприятных для остготов условий сдачи. Однако переговоры оказались бесплодными. Нарсес не принял предложенных Рагнарисом условий, сочтя требования остготов чрезмерными. Более того, Рагнарис, обвиненный в покушении на жизнь главнокомандующего византийской армией, был убит во время переговоров телохранителями Нарсеса. Лишившись своего вождя и не имея сил долее выдерживать осаду, остготы сдались, наконец, Нарсесу, выговорив у него обещание, что им будет сохранена жизнь. Все пленные действительно были пощажены, но желая обезопасить себя от возможности восстания остготов, Нарсес отослал их всех в Византию (Agath., II, 14).
Взятие Комисы позволило византийцам направить все силы в Северную Италию, чтобы окончательно подчинить власти Восточной Римской империи все земли вплоть до Алых, Продвижение византийских войск на север началось с. завоевания городов и крепостей Лигурии, остававшихся еще в руках остготов и их союзников, и по мнению некоторых историков, было проведено византийским полководцем Иоанном (тем самым, который еще в первый период войны получил прозвище «Кровавый») и Асвадом, командиром вспомогательных отрядов гепидов[606].
Франки, занятые в это время междоусобицами и войной с саксами[607], не могли оказать действенной помощи остготам в Лигурии и воспрепятствовать продвижению византийских войск в Северной Италии. Более того, сами франки к 556 г., вынуждены были покинуть земли, завоеванные при короле Теодеберте в западной пасти Северной Италии[608].
В это время, по-видимому, было заключено перемирие между Восточной Римской империей и Франкской державой, по которому в Северной Италии сохранялся еще status quo и за франками признавалось обладание почти всей Венетией, (Мenadr., fr. 2). Надо думать, что, пойдя на заключение подобного перемирия, византийцы прежде всего хотели развязать себе руки для завершения борьбы с остатками остготских отрядов. Франки же, занятые внутренними делами, не имели сил для нового наступления на Италию.
Но и при этих условиях сопротивление византийцам в Северной Италии длилось еще несколько лет, и даже такие центры тратспаданских областей, как Милан, Верона и Брешия, все это время оставались в руках остготов.
К сожалению, наши сведения о последних годах борьбах в Северной Италии чрезвычайно скудны и отрывочны. Однако все же можно установить, что Милан перешел в руки византийцев, вероятно, лишь осенью 558 г.[609], а Верона и Брешия еще позднее[610].
Столь длительное и упорное сопротивление, которое встретили византийцы в Северной Италии, объясняется прежде всего тем, что здесь в большей степени, чем в других областях страны, сохранились поселения остготов и других варваров. Кроме того, в борьбе против византийцев принимали здесь участие и жители некоторых городских центров Северной Италии. Агнелл рассказывает, что византийским войскам пришлось сражаться не только с засевшими в Вероне остготами, но и с гражданами этого города (et pugnaverunt contra Veronenses cives. — Agn., 79).
По мере захвата византийцами крупных центров Северной Италии и вытеснения оттуда последних отрядов остготов ослабевали и позиции франков в Венетии. Возможно, франкские правители и предпринимали отдельные попытки отстоять эту область и помочь остготам в их последней борьбе с империей, однако все попытки оказались бесплодными, и вскоре эти земли перешли под власть Восточной Римской империи[611]. Франки не могли воспрепятствовать этому, так как в их стране продолжались междоусобицы[612]. Кроме того, как раз в это время им приходилось отражать набеги аваров.
С изгнанием франков и подавлением восстания герулов (ок. 565 г.) Италия после длительной и тяжелой войны была полностью завоевана византийцами.