Аграрные отношения в Италии в конце V — начале VI века.Формы эксплуатации
Кардинальным вопросом истории Остготского королевства для историка-марксиста является вопрос о положении народных масс и формах их эксплуатации. В буржуазной историографии он не получил достаточно глубокого научного освещения. Между тем источники, несмотря на всю их односторонность и тенденциозность, содержат довольно обширный материал, дающий возможность воссоздать, хотя бы в общих чертах, картину положения народных масс, выявить различные категории зависимого населения и проследить изменения, происшедшие в их положении в период правления остготов в Италии.
Изучение законодательных памятников того времени, и прежде всего эдикта Теодориха, показывает несостоятельность теории буржуазных ученых, пытавшихся доказать, что Теодорих заботился об улучшении положения широких народных масс и своими законодательными мерами якобы эффективно защищал интересы угнетенного населения от произвола и притеснений со стороны знати[72].
Ни в чем так ярко не проявляется классовый характер политики остготского правительства, как в, законодательных мероприятиях, касающихся народных масс Италии. Во всех без исключения случаях, когда речь идет о взаимоотношениях раба и господина, зависимого человека и его патрона, законодательство самыми суровыми, иногда беспощадными мерами, часто даже более сурово, чем римское право, ограждает интересы господствующего класса, закрепляет зависимое и бесправное положение большинства трудового населения Италии[73].
Эта политика остготского правительства не была обусловлена одним лишь влиянием римского права и римских условий жизни. Она показывает глубокую эволюцию самого остготского общества, рост внутри него социального неравенства, обострение классовых противоречий. Остготская знать потому так охотно использовала суровые постановления римского права относительно зависимого населения, что они соответствовали ее реальным, классовым интересам. Мало того, она еще более развивала и переосмысливала эти постановления, способствуя дальнейшему ухудшению положения народных масс. В этом она находила полнейшую поддержку римской аристократии. Именно на этой основе, на наш взгляд, и оформился, хотя и не надолго, союз остготской и римской знати, направленный фактически против широких масс трудового населения как римлян и италийцев, так и остготов.
§ 1. Рабовладение в Остготском королевстве и положение рабов
В законодательных памятниках, а также в трудах хронистов VI в. сохранилось немало ценных сведений о положении различных категорий зависимого населения Италии в период остготского владычества. Особенно большое внимание уделяется в них вопросу о рабах[74].
Остготское законодательство весьма тщательно регулировало взаимоотношения между рабом и господином, всегда защищая интересы рабовладельцев. Так, из 155 статей эдикта Теодориха в 44 идет речь о рабах и их взаимоотношениях с господами. Довольно часты упоминания о рабах и в «Вариях» Кассиодора. Столь пристальное внимание к вопросу о рабах со стороны остготского правительства уже само по себе является свидетельством того, что рабовладение сохранилось в Италии еще в довольно значительных масштабах. Видимо, в этом древнем центре рабовладения изживание рабовладельческих отношений шло несколько более замедленными темпами, чем в Северной Африке, Галлии или других провинциях Западной Римской империи.
С другой стороны, особое внимание к вопросу о рабах, которое мы встречаем в памятниках остготского периода, указывает, что остготская знать, придя к власти в Италии, пытается использовать в своих интересах пережитки рабовладения, нуждаясь в труде рабов для обработки захваченных земель. Это было вполне закономерно, поскольку остготская знать уже и раньше знала рабовладение (хотя и в форме домашнего рабства) и во время завоевания Апеннинского полуострова привела с собой своих рабов, слуг и других зависимых людей, которых она захватила еще в предшествующий период[75]. При разделе земель между остготами и римлянами к остготской знати частично отошли земли, населенные рабами и колонами, и тем самым остготская знать могла использовать труд рабов и колонов. полученных ею по разделу[76]. В период правления остготов в Италии рабство имело еще распространение как во владениях частных лиц, так и в имениях фиска и остготских королей и в патримониях церкви.
Рабы в это время представляли еще важную составную часть имущества как старой римской аристократии, так и новой остготской знати. В эдикте Теодориха особо оговаривается, что в состав движимости включаются также и рабы (mancipia. — E. Theod., 51).
О распространении рабства в имениях крупных землевладельцев не раз упоминается у Кассиодора. Сошлемся, в частности, на послание Аталариха от 527 г., в котором рассказывается, что знатные граждане Бруттия отказываются жить в городах, предпочитая оставаться в своих сельских имениях; тем самым они лишаются удовольствий городской жизни и обречены проводить всю свою жизнь в окружении рабов (cum famulis. — Cass. Var., VIII, 31).
Об использовании труда рабов в имениях (praedia) крупных землевладельцев говорится специально в одном из предписаний эдикта Теодориха (E. Theod., 69). О частновладельческих рабах, выкупаемых у их господ государством для зачисления во флот, сообщает Кассиодор (Cass. Var., V, 16.4). У него же мы можем найти документы, особо упоминающие о рабах, принадлежащих римским сенаторам (Cass. Var., I, 30.5). «История войны с готами» Прокопия содержит немало упоминаний о рабах римско-византийской и остготской знати[77].
Особое внимание привлекают сообщения источников о государственных или королевских рабах (regiae domus famuli). В приведенных у Кассиодора формулах comitivae privatarum и comitivae patrimonii содержатся данные о рабах (famuli, servi), живущих на землях короля. В формуле comitivae patrimonii, в частности, говорится, что одной из основных обязанностей comes patrimonii является надзор за рабами королевских имений (Cass. Var., VI, 9.2)[78].
Из этих формул явствует, что в королевских имениях рабы имелись в значительном количестве и играли еще важную хозяйственную роль в обработке королевских доменов, хотя с течением времени (еще в правление Теодориха) подобное положение стало несколько меняться, поскольку увеличился удельный вес труда свободных арендаторов.
Наряду с сельскими рабами, жившими в королевских доменах, государственные рабы работали в королевских ремесленных мастерских — оружейных, по изготовлению пурпура (Cass. Var., VII, 19–20), гончарных (Cass. Var., II, 23), использовались на общественных работах при сооружении дворцов, храмов, водопроводов (Cass. Var., III, 31), привлекались для строительства королевского флота (Cass. Var., V, 16). Труд рабов применялся в рудниках при добыче ценных металлов и в горных разработках. Среди государственных рабов немало было и королевской челяди, обслуживавшей дворец короля (Cass. Var., VI, 9; VII, 11.10). В положении отдельных категорий государственных рабов имелись существенные различия. В то время как большинство государственных рабов выполняло самые тяжелые работы в рудниках, каменоломнях, королевских мастерских и в доменах короля, известная их часть использовалась в качестве вооруженных отрядов вилликов, находившихся в ведении комита патримониев; этим отрядам поручался надзор за основной массой рабов и зависимых людей, работавших во владениях короля, и за порядком в королевских доменах (Cass. Var., V, 39.15). Некоторые рабы из личных слуг короля могли пользоваться его милостями (Cass. Var., XI, 10), выполнять его особые поручения или даже занимать низшие хозяйственные должности при дворе (Cass. Var., XII, 11.3). Однако положение раба всецело зависело от воли господина.
Рабами владела и церковь — как арианская, так и католическая. Так, в эдикте Теодориха сказано, что духовенство не только располагало рабами, но и могло принимать беглых рабов, нашедших убежище в церкви, при условии соответствующей компенсации их хозяевам (E. Theod., 70).
Историк Равеннской церкви Агнелл рассказывает, что Юстиниан после победы византийских войск над остготами конфисковал имущество арианских церквей, в том числе их рабов (servos) и рабынь (ancillas) (Agn., 85)[79].
Труд рабов использовался не только в имениях крупных землевладельцев из числа римской и остготской знати, во владениях фиска и церкви, но также и в хозяйстве мелких земельных собственников и даже рустиков. Об этом говорит эдикт Теодориха, запрещающий кому-либо использовать труд раба, принадлежащего чужому рустику, без согласия на то самого рустика, его кондуктора или господина (E. Theod., 150).
В большинстве статей эдикта Теодориха, касающихся вопросов о рабах, речь идет в первую очередь о сельских рабах, труд которых непосредственно использовался в сельскохозяйственном производстве. В статье 142 эдикта Теодориха упоминается о сельских рабах (mancipia rustica) обоего пола, живущих в имениях (praedia) землевладельцев, причем сельские рабы противопоставляются городским. Раб (servus) вместе с колоном называется в качестве виновника пожара, возникшего на поле господина, в результате чего были повреждены соседние фруктовые деревья или леса, виноградники или посевы (E. Theod., 98). Рабы и колоны совместно упоминаются в статье эдикта, запрещающей нарушать границы чужого поля и уничтожать межевые знаки (E. Theod., 104). Эдикт сурово преследует раба, поджигающего виллу или хижину (E. Theod., 75, 97).
Рабы и оригинарии строго наказываются за угон скота (E. Theod., 56–58). О потраве посева скотом и о воровстве, совершенном рабом, говорится в одной и той же статье эдикта (E. Theod., 117). Во многих статьях эдикта раб упоминается совместно с колоном, оригинарием или рустиком, т. е. с различными категориями зависимого сельского населения Италии (E. Theod., 142, 150, 152).
В источниках проводится четкое разграничение между сельскими и городскими рабами. Кассиодор не только отчетливо противопоставляет сельских (mancipia rustica) и городских рабов (mancipia urbana), но и указывает на различие их положения. При этом он считает, что положение сельского раба, работающего на полях, улучшается в том случае, если его переводят в число городских рабов (Cass. Var., III, 18; VIII, 33; cp. E. Theod., 142).
Прокопий рассказывает как Велисарий выселил из осажденного готами Рима городских рабов, опасаясь их союза с врагами империи (Рrосоp. BG, I, 25.2).
О применении рабского труда в ремесленном производстве сохранились крайне скудные сведения. Помимо рабов, работавших в государственных ремесленных мастерских, известны servi urbani или mancipia urbana, принадлежавшие городской знати и занятые в частновладельческих мастерских. Рабы-ремесленники в Остготском государстве, как и в других государствах того времени, ценились выше чем рабы-земледельцы[80]. Рабы-рыбаки освобождались от набора в королевский флот (Cass. Var., V, 16.5).
Итак, в Остготском королевстве труд рабов еще не потерял своего значения в производстве и применялся как в сельском хозяйстве, так и ремесле. Вместе с тем римская и остготская знать использовала рабов и в качестве домашних слуг (Cass. Var., V, 29, 30; VIII, 33).
Мы видели, таким образом, что остготская знать была заинтересована в сохранении рабства и использовании труда рабов для обработки своих имений. Поэтому неудивительно, что королевская власть, выражавшая интересы остготской знати, открыто и последовательно защищала неограниченные владельческие права господ на их рабов.
Эдикт Теодориха и другие законодательные предписания остготских королей всецело охраняют права господ на владение-их рабами. Раб по-прежнему считается полной и неотъемлемой собственностью господина. В случае убийства кем-либо чужого раба (или рустика) господин может по своему усмотрению или возбудить уголовное дело и требовать смертной казни преступника, или же предъявить виновному гражданский иск и взыскать в качестве возмещения за убитого двух других рабов той же стоимости[81].
Закон строго ограждал права собственности рабовладельца на раба. Беглый раб разыскивался и возвращался хозяину; беглец не мог быть ни продан, ни подарен лицом, его принявшим (E. Theod., 87). Продажа раба, уже неоднократно совершавшего побеги, не признавалась законной, и в случае если бы раб убежал от нового хозяина, прежний господин раба обязан был вернуть его стоимость (Е. Theod., 141).
Защита интересов рабовладельцев особенно ярко проявляется в предписаниях эдикта Теодориха, касающихся церковного убежища для беглых рабов. Статья 70, посвященная этому вопросу, гласит: «Если какой-либо раб любого племени будет искать убежища в какой-нибудь церкви[82], пусть он немедленно будет передан господину при условии прощения: мы предписываем, чтобы он там оставался не более одного дня. В случае-его отказа покинуть убежище пусть духовное лицо, архидиакон той самой церкви или пресвитер и клирики, принудят (compellant) его возвратиться к господину и пусть без промедления передадут его господину, и пусть он дарует прощение рабу.
Таким образом, духовенство, выполняя свою социальную функцию защиты интересов господствующего класса, обязано-было прежде всего заботиться о возвращении беглых рабов их хозяевам, даже применяя для достижения этой цели меры принуждения. Лицемерная оговорка о прощении господином беглого раба как условии его возвращения вряд ли имела реальное значение, ибо если господин даже и давал обещание простить «провинившегося» раба, то, получив беглеца в свои руки, он мог, конечно, в дальнейшем безнаказанно нарушать это обещание и расправляться с рабом по своему усмотрению.
В отдельных случаях духовенство имело право оставить у себя беглого раба, но обязано было выдать за него другого раба, той же стоимости (E. Theod., 70). Не подлежит сомнению, однако, что это делалось отнюдь не из гуманных стремлений духовенства облегчить участь беглого раба и спасти его от гнева господина, а из чисто практических соображений возможности использовать труд раба в церковном хозяйстве, а также в целях идеологического воздействия на народные массы путем создания у них представления о церкви как о защитнице всех угнетенных и обездоленных.
В конечном же счете все законодательные предписания, касающиеся права церковного убежища для беглых рабов, защищают интересы господ, используя для этого авторитет церкви. В особенно неприкрытом виде эта социальная направленность остготского законодательства проявляется в заключительной части вышеприведенной статьи, где говорится, что если господин сможет захватить вне церкви беглого раба, укрывавшегося в церковном убежище, то он немедленно забирает его себе.
Таким образом, постановления остготского правительства, предписывавшие духовенству возвращать укрывавшихся в церкви рабов их прежним хозяевам, фактически сводили на нет право церковного убежища для беглых рабов. Это право было выгодно прежде всего самой церкви, так как поднимало ее политический авторитет. Государство охраняло привилегии церкви, способствовало укреплению ее влияния, но взамен этого церковь верой и правдой служила интересам господствующего класса, выполняя свои социальные функции.
Это все показывает лживость и лицемерность созданной буржуазной историографией теории, согласно которой церковь в средние века якобы являлась защитницей всех страждущих и угнетенных, заботилась об освобождении рабов и их защите от произвола господ и постепенно смягчала рабство[83].
Потерянный господином и вновь найденный раб возвращался старому хозяину. Так, по приказанию Теодориха, знатному ретийскому землевладельцу Миниарию были возвращены его рабы, похищенные племенем брионов (Cass. Var., I, 11). Другой крупный землевладелец Магн, как мы видели, по возвращении из плена получил обратно не только утерянные им имения, но и всех своих сельских и городских рабов (mancipiis urbanis aut rusticis. — Cass. Var., III, 18).
Подобную политику Теодорих проводил и в завоеванных остготами землях. Так, после завоевания его войсками Южной Галлии был проведен массовый возврат прежним владельцам всех рабов, захваченных другими собственниками (Cass. Var., III, 43.2).
Вместе с тем в некоторых случаях правительство Теодориха в угоду остготской знати особо ограждало интересы новых владельцев и гарантировало их права на вновь приобретенных ими рабов и колонов. Эдикт Теодориха подтверждал право 30-летней давности владения рабом (servus). Это предписание защищало интересы новых хозяев от притязаний как со стороны частных лиц, так и со стороны фиска. При этом особо оговаривалось, что закон о 30-летней давности владения рабом вступает в силу лишь в том случае, если старый хозяин не уплачивал за раба государственные налоги[84]. Эта статья направлена не на охрану прав старых владельцев, которые могли добиться возврата своих рабов, мотивируя тем, что они уплачивали за рабов государственные подати, а на пресечение всяческих «мошеннических махинаций», связанных с ложными показаниями об уплате налогов прежними господами.
Права новых владельцев учитываются и в другой статье эдикта Теодориха, которая гласит следующее: «Рабы и колоны, захваченные в плен и вернувшиеся на родину, возвращаются прежнему господину, за исключением того случая, когда они были проданы врагам и куплены каким-либо другим лицом» (E. Theod., 148).
К новым господам переходят и все обязательства, связанные с владением рабом; так, в эдикте особо оговаривается, что в случае продажи или дарения раба, совершившего воровство, за его проступок отвечает уже новый хозяин, а в случае отпуска на волю — сам вольноотпущенник (E. Theod., 120; ср. Paul. Sent., II, 31.8).
В эдикте Теодориха и в «Вариях» Кассиодора имеются прямые свидетельства того, что крупные землевладельцы Италии, остготы и римляне, были настолько заинтересованы в использовании труда рабов, что не останавливались перед любыми незаконными способами их приобретения. Например, весьма распространено было насильственное похищение свободных и превращение их в рабов. Это явление приобрело столь опасные размеры, что правительство должно было принять против него строгие меры и наказывать подобные преступления смертной казнью (E. Theod., 78). О насильственном удержании в рабстве свободнорожденных лиц и о превращении в раба свободного человека сообщают и другие статьи того же эдикта (E. Theod., 79–83).
О многочисленности подобных случаев насильственного обращения в рабство свободных людей сообщает и Кассиодор. В одном из писем Теодориха, датируемом 523/526 г., рассказывается как свободный гот по имени Гудила был незаконно обращен в рабство могущественным лицом из остготской знати (Cass. Var., V, 29; ср. ibid., II, 18; IX, 24). Остготское правительство принуждено было в силу ряда причин, указанных выше, несколько ограничить эти незаконные захваты свободных людей знатью и превращение их в рабов[85]. Однако правящие круги остготского общества были слишком заинтересованы в приобретении дешевой рабочей силы[86], поэтому под их давлением в законодательство были включены такие оговорки, которые могли при благоприятных обстоятельствах дать возможность богатым и влиятельным лицам обойти строгие предписания закона.
Так, особая статья эдикта освобождала от ответственности лиц, купивших рабов у их похитителя (plagiator), в том случае если они не знали, что те были похищены (E. Theod., 81). Богатым и влиятельным лицам не стоило, понятно, особого труда доказать, что они не знали о похищении, и тем самым освободиться от ответственности.
Другое предписание эдикта Теодориха открывало знати некоторые обходные пути для удержания свободных людей в рабстве. Согласно этому постановлению свободный человек, похищенный, а затем проданный кому-либо, мог окончательно потерять свою свободу, если покупателю удавалось доказать, что тот с целью извлечения выгоды добровольно по договоренности с продавцом дал согласие на продажу в рабство (E. Theod., 82). На основании подобного рода показаний знатные и влиятельные лица получали возможность удерживать в рабстве свободных людей[87].
Остготское правительство в угоду крупным землевладельцам пошло даже на некоторое смягчение установлений римского законодательства, направленных против лиц, удерживающих свободных людей в рабстве или занимающихся их куплей-продажей. Так, по эдикту Теодориха, тот, кто скроет происхождение свободного человека, продаст его или купит, зная, что это свободнорожденный, подвергается, если он из людей низкого происхождения (humiliores), после наказания палками вечной ссылке, если же из знатных (honestiores), то после конфискации трети имущества он карается ссылкой на 5 лет (E. Theod., 83). В римском же праве за подобные преступления устанавливалось значительно более суровое наказание: лицо незнатного происхождения наказывалось ссылкой в рудники или распятием на кресте, знатные же граждане, после конфискации половины имущества, отправлялись в вечное изгнание[88].
Смягчение наказания за подобные преступления в остготском законодательстве, в котором в подавляющем большинстве случаев наказания значительно строже, чем в римском праве, нельзя считать простой случайностью; наоборот, оно свидетельствует, что остготская знать, находившаяся у кормила правления в Остготском королевстве, была заинтересована в сохранении рабства.
Наряду с насильственным захватом свободных людей и обращением их в рабство крупные собственники прибегали и к другим средствам приобретения рабочих рук, необходимых для возделывания их полей. Так, весьма распространенным явлением в те времена было переманивание крупными землевладельцами чужих рабов и оригинариев. В остготском законодательстве оно обычно наказывалось не только возвращением раба господину, но и возмещением потерпевшему убытков[89].
Кассиодор также рассказывает о переманивании крупными землевладельцами чужих рабов и о их возвращении по предписанию правительства прежним хозяевам (Cass. Var., III, 43). Кроме того, крупные землевладельцы часто принимали и укрывали у себя беглых рабов и колонов, используя их труд в своих имениях. Эдикт Теодориха запрещает принимать беглого раба или чужого колона под страхом материальной ответственности. Виновный в совершении подобного проступка должен возвратить хозяину не только беглого раба вместе с его пекулием, но и в придачу передать ему еще другого раба той же стоимости (E. Theod., 84). При этом в эдикте указывается, что «тот, кто против воли господина держит у себя чужого раба, совершает кражу» (E. Theod., 86)[90].
Законодательством вводилось разграничение различных случаев удержания беглых рабов: тот, кто без переманивания (sollicitatio) удерживает у себя беглого раба или колона, обязан возвратить этого раба вместе с его пекулием прежнему хозяину и дать в придачу одного раба; если же это случится во второй или в третий раз, то виновный наказывается уже как sollicitator, т. е. он должен вернуть прежнему хозяину, кроме беглого раба, трех других рабов той же стоимости (Е. Theod., 84).
Эдикт Теодориха предусматривал случай, когда господин раба сам подсылал его с корыстными целями в чужой дом, ибо при этом господин мог рассчитывать получить обратно не только своего раба, но в придачу еще троих. Для раскрытия подобных злоупотреблений закон предписывал пытать раба, и если выяснялось, что он действительно был подослан господином, раб немедленно передавался фиску (Е. Theod., 84). Таким образом, за преступления своих господ в конечном счете расплачивались рабы, подвергавшиеся жесточайшим пыткам при расследовании дела, а господа рисковали лишь потерей раба.
Не подлежит сомнению, что постановления остготского законодательства, направленные против укрывательства беглых рабов, прежде всего отражали стремление правительства оградить права рабовладельцев на их собственность — рабов. Но с другой стороны, эти постановления свидетельствуют о борьбе внутри господствующего класса за использование труда рабов; причем в этой борьбе крупные землевладельцы широко применяли такие методы, как похищение и переманивание чужих рабов, а также принятие беглых рабов и колонов. Вместе с тем все эти данные показывают, что рабство как особый институт оставалось весьма распространенным явлением социально-экономической жизни Италии VI в.
В течение всего периода владычества остготов в Италии продолжала существовать и работорговля. Источники, и в частности законодательные памятники, упоминают о торговле рабами и о заключении различных сделок, касающихся купли и продажи рабов[91], а также их дарения[92].
Источниками рабства, помимо работорговли, являлись как военные походы, дававшие, по-видимому, некоторый приток рабов, так и насильственное обращение в рабство свободнорожденных италийцев (E. Theod., 78, 81, 82, 83; Cass. Var., VIII, 28.1) и обедневших готских воинов (Cass. Var., V, 29. 1; 30). Сохранились также и другие страшные язвы рабовладельческого общества — самопродажа бедняков и продажа в рабство детей (E. Theod., 94; Cass. Var., VIII, 33).
Случаи самопродажи, по-видимому, имеются в виду и в предписании эдикта Теодориха, сообщающем, что бедняки добровольно соглашались на продажу в рабство за известное вознаграждение, получаемое ими от продавца (E. Theod., 82).
В одном из правительственных рескриптов (от 527 г.), приведенных у Кассиодора, рассказывается, как разорившиеся свободные крестьяне Южной Италии были принуждены вследствие крайней нужды продавать своих детей (pueri ас puellae diverso sexu) в рабство на ярмарке в Лукании, близ местечка Левкотеи, богатым горожанам (Cass. Var., VIII, 33.4).
Источником рабства по-прежнему оставался и естественный прирост рабов. Согласно предписаниям остготского законодательства, заимствованным из римского права, дети, рожденные от союза свободного человека и рабыни, становились рабами[93]. Таким образом, в Остготском королевстве не были уничтожены те источники, которые питали институт рабства в Римской империи.
В Остготском государстве переход из рабского состояния на положение свободного человека был по-прежнему затруднен (E. Theod., 96). Остготское законодательство в этом отношении не только заимствовало постановления римского права, но и внесло в них существенные изменения. Так, в эдикт Теодориха было включено особое постановление о том, что если «человек из рабского состояния (ex possessione servitutis) взывает к свободе, то его защитник (deiensor) обязан доказать, что он по происхождению свободный (E. Theod., 96). Таким образом, свободный человек, обращенный в рабство, не мог без посредничества какого-либо влиятельного покровителя, выступающего его защитником, возбудить дело о своем освобождении. В отличие от этого, согласно предписаниям римских юристов, свободный человек, незаконно обращенный в рабство, самостоятельно мог возбудить дело о возвращении ему свободы, без посредства защитника, и мог сам выступать в качестве истца (Dig., XL, 12.7; С. J. VII, 16). Таким образом, законодательство остготского правительства, фиксируя изменения в социально-экономических отношениях того времени, особо оговаривает участие какого-либо защитника, обычно из числа знати или высшего духовенства, в судебных процессах, занимающихся разбором дел о возвращении свободы незаконно обращенным в рабство людям[94]. Тем самым фактически освящалось такое положение, когда «взывающий к свободе» человек отдавался во власть какого-либо могущественного лица, выступающего в качестве его защитника. Ибо ясно, что подобный «защитник» оказывал высокое покровительство отнюдь не бескорыстно; скорее всего, получивший его защиту, даже и освободившись от рабства, попадал в зависимое положение от своего покровителя. Иными словами, правительство Теодориха открывало еще один путь остготской и римской феодализирующейся знати и высшему духовенству Италии для приобретения столь необходимых им рабочих рук.
Этнический состав рабов в Италии в период остготского владычества был весьма пестрым: наряду с рабами из местного италийского населения было много рабов-варваров, в частности готов, ибо, как известно, обедневшая часть свободных готов нередко превращалась в рабов (E. Theod., 70; Cass. Var., V, 29–30).
Юридический статус раба в Остготском государстве почти не изменился; раб, как и раньше, оставался лишенным всех гражданских и политических прав, а между свободными и рабами в правовом отношении продолжала сохраняться резкая, непроходимая грань. Кассиодор особо подчеркивает, что свободнорожденные не должны выполнять рабские работы (ab ingenuis famulatum quaerere non decet), — тем самым он весьма отчетливо противопоставляет свободнорожденных и рабов (Cass. Var., V, 39.15).
Рабы в Остготском государстве по-прежнему не могли занимать государственные должности и нести военную службу (Br. G. Th., X, 5.5). Лишь в некоторых, по-видимому чрезвычайных, случаях остготское правительство принуждено было несколько отступить от установленного правила, запрещавшего рабам нести военную службу.
Так, правительство Теодориха, не имея своего флота и крайне в нем нуждаясь, производило набор моряков из числа пригодных к морскому делу и желавших поступить на морскую службу рабов. Однако при этом рабы освобождались, а их хозяевам государство выплачивало соответствующее вознаграждение. И только после того как раб становился свободным человеком, он зачислялся во флот и получал государственное содержание (Cass. Var., V, 16)[95].
Рабы не имели юридической правоспособности (E. Theod., 48, 51, 96; Cass., Var., VI, 8.2). Они не могли выступать в суде в качестве свидетелей против своих господ (E. Theod., 48). Остготское правительство, следуя в этом отношении за предписаниями римских юристов, запрещало выслушивать показания вольноотпущенников, оригинариев или рабов, доносивших на своих господ и патронов или на их детей (E. Theod., 48). Уличенные в совершении доноса на своих господ, они карались смертной казнью еще до разбора дела (E. Theod., 48; ср. С. Th., IX, 6.3; С. J., III, 6). Исключение делалось лишь в случае совершения преступления об оскорблении величества, ибо по столь важным политическим делам принимались во внимание показания даже рабов[96]. Если раб являлся свидетелем, он всегда подвергался пытке. Остготское правительство, ограждая в своих законодательных постановлениях интересы господствующего класса, включило в эдикт Теодориха ряд предписаний, отличающихся крайней жестокостью по отношению к рабам. Например, тот, кому было необходимо получить показания чужого раба во время судебного разбирательства, мог, уплатив хозяину стоимость раба (в размере, назначенном самим господином), подвергнуть его пытке (E. Theod., 100; ср. PauI. Sent., V, 16.3). Тем самым фактически узаконивалось право господина торговать жизнью раба, ибо жестокие пытки, которым подвергались рабы во время судебных расследований, всегда могли закончиться их смертью[97].
В эдикте Теодориха предусматриваются случаи, когда рабовладельцы, желая скрыть свои преступления и опасаясь, как бы рабы под пыткой не разоблачили их, прибегали к незаконным уловкам, чтобы помешать допросу рабов. Так, одним из наиболее распространенных методов устранения чужого раба, который мог бы стать опасным свидетелем, была его покупка. В подобном случае закон предписывал не только расторгнуть акт о продаже и вернуть хозяину стоимость раба, но и произвести расследование против того, кто «таким бесчестным образом его купил» (Е. Theod., 100; ср. Paul. Sent. V, 16.7). Во время этого расследования раб все равно подвергался пытке. Законодательство предусматривало и случаи, когда господа отпускали своих рабов на свободу из страха, что те под пыткой раскроют их преступления. Однако закон предписывал, чтобы расследование все равно состоялось, а раб, даже отпущенный на волю, подвергся пытке (E. Theod., 102; ср. Paul. Sent. V, 16.9).
Вместе с тем последнее постановление показывает, что в известных случаях (не только при государственной измене) рабы действительно могли давать показания против своих господ[98]. Однако внесение в эдикт Теодориха подобных предписаний отнюдь не свидетельствует о проявлении правовой самостоятельности рабов, как полагают некоторые исследователи[99], ибо для раба привлечение к судебному процессу было всегда связано с унизительнейшей и опасной для жизни процедурой дачи показаний под пыткой[100].
Остготское правительство, заимствуя подобные предписания из римского права, исходило прежде всего из государственных интересов, поскольку показания рабов нередко помогали раскрыть преступление.
По сравнению с законодательством других варварских королевств нормами остготского права реже разрешалось обращать в рабство лиц, совершивших преступления, но это делалось отнюдь не из гуманного отношения к рабам: закон стремился оградить свободных от обращения в рабство[101].
В остготском законодательстве, как и в римском праве, проводится резкое различие в мере наказания за проступки, совершенные рабом и свободным человеком[102].
Вместе с тем в эдикте Теодориха различалось, совершил ли раб или другой зависимый человек преступление по собственной воле или по приказанию] своего господина. Если преступление было совершено рабом по собственной воле, господам предоставлялось право возместить из своих средств ущерб или же передать дело в суд. Уголовные преступления рабов обычно наказывались по решению суда: тем самым функцию сурового наказания рабов (как и в Поздней Римской империи) принимало на себя государство, несколько ограничивая произвол господ (Cass. Var., I, 36)[103].
Однако даже в том случае, когда преступление было совершено рабом по прямому приказанию господина, раб все же подвергался жестокому наказанию, в то время как его хозяин, истинный виновник преступления, обычно отделывался лишь денежным штрафом. Так, эдикт Теодориха устанавливает, что если раб или колон по приказанию своего господина нарушил границы чужого поля и уничтожил межевые знаки, то господин наказывается лишь конфискацией третьей части имущества, а сам раб или колон карается смертной казнью[104].
Крайне жестоко в отношении рабов и другое предписание эдикта Теодориха, гласящее, что раб, если он похитит чужую рабыню или оригинарию с ведома или по приказанию кондуктора, подвергается смертной казни, а кондуктор наказывается как соучастник преступления. Если же похищение произведено с ведома и по приказанию господина, то раб все равно карается смертной казнью, в то время как господин терпит лишь материальный ущерб (имение, из которого происходил похититель, отбирается в пользу фиска)[105].
Бывали случаи, когда рабовладельцы принуждали своих рабов совершать самые тяжкие преступления. Так, например из статей 77 и 75 эдикта Теодориха можно видеть, что господа нередко использовали рабов для вооруженного нападения на владения соседей и насильственного захвата чужого имущества. Аналогичные данные содержит и статья 109. Закон предписывал в подобных случаях беспощадно наказывать рабов, хотя они являлись лишь орудием выполнения воли господина. Кассиодор рассказывает об одном сенаторе, который приказал своему рабу убить свободного человека. Когда же преступление было раскрыто, ему пришлось во избежание королевской немилости выдать раба для казни и уплатить высокий денежный штраф в 40 либр золота (Cass. Var., I, 30). В большинстве случаев, однако, ответственность господина была значительно меньшей[106].
Эдикт особенно сурово карал рабов за те правонарушения, которые носили характер социального сопротивления со стороны угнетенных или задевали классовые и сословные привилегии господствующего класса. Так, за поджог дома или виллы рабов сжигали (E. Theod., 97). За связь со знатной женщиной раб предавался сожжению, а женщина — смертной казни за то, что уступила рабской страсти (servililibidini. — E. Theod., 61)[107]. Если чужой раб (servus alienus) или оригинарий совершит насилие над свободной (ingenuam) девушкой или вдовой, то он после расследования дела в присутствии господина карается смертной казнью (E. Theod., 63). Свободный же человек, совершивший насилие над чужой девушкой-рабыней (ancillam alienam virginem) или оригинарий, уплачивал лишь вознаграждение в пользу хозяина девушки. Бедный человек подвергается более строгому наказанию, но все же, конечно, наказывается значительно мягче, чем раб[108].
В эдикт Аталариха включены еще более суровые предписания, направленные на пресечение «позорных» связей между свободными людьми и рабынями. В эдикте, например, указывается, что если свободная женщина, презрев святость брачных уз, станет конкубиной женатого человека, то она отдается его жене в рабство вместе со своими детьми, рожденными от незаконной связи. По решению суда она должна испытать власть той, которую хотела унизить при помощи незаконной и бесчестной страсти. Если же такое преступление совершит рабыня-служанка, она должна испытать всю меру мщения оскорбленной матроны (за исключением смертной казни) и иметь ее своим беспощадным судьей. (Cas. Var., IX, 18. 7)[109].
Все сказанное свидетельствует, что в Остготском королевстве правовое положение рабов не улучшилось по сравнению с их положением в римское время. Однако более важен вопрос, изменилось ли экономическое состояние рабов в этот период, и если изменилось, то каковы были эти изменения.
В Остготском королевстве, как и в Римской империи, рабы юридически были лишены прав состояния (Dig., IV, 5.3; XV, 1.4). За кражу, совершенную рабом, материальное возмещение пострадавшей стороне уплачивал его господин (E. Theod., 109, 117). Вместе с тем остготское правительство, защищая имущественные интересы знати, включило в эдикт Теодориха предписание, освобождающее господина от всякой материальной ответственности за долг его раба, колона или других подчиненных ему лиц: «Если прокуратору, или кондуктору, или колону, или рабу кого-либо против воли или без ведома господина кто-нибудь даст в долг деньги, то ни сам господин, ни его имущество пусть не терпят никакого ущерба, но из пекулия раба или колона (ex peculio servi vel coloni) возмещается требуемое кредитором, при соблюдении и сохранении прежде всего неприкосновенности (имущества) господина» (E. Theod., 121; С. Th., II, 30, 2; 31, 1; 32,1).
В этом предписании эдикта Теодориха особое внимание привлекает упоминание о возмещении долга раба или колона из их пекулия. В этом отношении общая направленность данного постановления вполне совпадает с предписаниями римского права, возлагавшего на господина материальную ответственность за долги раба (сделанные без его ведома и согласия) лишь в пределах пекулия (Dig., XIV, 5.1; XV, 1; XXIX, 1). Однако следует подчеркнуть, что в эдикте Теодориха основное внимание обращено прежде всего на охрану интересов господина (а не кредиторов), причем специально оговаривается, что имущественные права господина ни в коем случае не должны быть ущемлены долговыми обязательствами раба или колона (E. Theod., 121). Если долг раба или колона превышал размеры пекулия, кредитор не имел права предъявлять какие-либо претензии к их господину.
В то же время раб (как и колон) уже мог в какой-то степени располагать своим пекулием для уплаты долга. Иными словами, рабы фактически могли заключать сделки и гарантировать их своим пекулием, т. о. имели известную возможность распоряжаться им.
Эдикт Теодориха предписывает возвращать прежнему хозяину переманенного кем-либо или беглого раба обязательно вместе с его пекулием (E. Theod., 86). Это доказывает, что рабы переходили от одного владельца к другому вместе со своим пекулием. Остготское законодательство подтверждает права господина на пекулий раба, но в то же время признает, что в реальной действительности получило широкое распространение переманивание рабов и колонов вместе с их пекулием. Очевидно, существовала уже весьма тесная связь раба с его пекулием, ибо вместе с ним раб переходил к новому хозяину[110]. Одновременно это служит доказательством того, что новых хозяев мог интересовать не только сам раб, но также в известной степени и его пекулий. Эти предположения подтверждаются и другим постановлением эдикта Теодориха, предписывающим тем, кто преднамеренно примет беглого раба (или чужого колона) и спрячет его, немедленно возвратить прежнему хозяину беглеца вместе с его пекулием[111]. Пекулий сельских рабов в Остготском королевстве, видимо, мог состоять из небольшого клочка земли, домика с двором, маленьким садом или виноградником. Во всяком случае в VII в. большинство сельских рабов Италии, согласно данным равеннских папирусов, было уже посажено на землю (Маr., 76; 93; Tjadеr, 20; см. ниже, стр. 464), а этот процесс, конечно, начался много раньше. Вместе с тем в состав пекулия сельского раба (а особенно городского) входило движимое имущество, в частности орудия труда и скот[112] (E. Theod., 80, 84). В Остготском королевстве хозяйственная связь сельских рабов с землей, полученной ими в качестве пекулия, была, по-видимому, прочной.
Весьма важные изменения в экономическом положении рабов, выражавшиеся в установлении более прочных хозяйственных связей раба с его пекулием (в частности, с переданным ему в качестве пекулия участком земли), явились результатом длительного экономического развития, связанного с разложением рабовладельческого строя и вызреванием элементов феодализма. Такого типа сдвиги были зафиксированы еще законодательством Поздней Римской империи[113].
Для определения того, насколько прочной была хозяйственная связь раба с его пекулием, весьма важным является то обстоятельство, что в остготском законодательстве пекулий раба обычно приравнивается к пекулию колона или оригинария (E. Theod., 80, 84, 121).
Приравнивание пекулия раба к владению колона, который все же был более прочно связан с землей, чем раб, указывает, по-видимому, на то, что в этот период связь раба с его пекулием (уже включавшим небольшой участок земли) была значительно прочнее, чем в предшествующее время[114]. Это нашло отражение в статье 142 эдикта Теодориха, являющейся нововведением остготского правительства. Она давала разрешение господам по своему произволу переселять в другие имения или в город, а также отчуждать без земли сельских рабов. Это предписание показывает, что к моменту издания эдикта в реальной действительности сложились такие отношения, мало-помалу закрепляемые обычаем и законом (С. J., XI, 48.7), когда связь сельского раба с землей, на которую он был посажен, стала уже настолько прочной, что отчуждение рабов без земли для господ было весьма затруднительным; в противном случае специальное разрешение такого рода, да еще оформленное в виде законодательного акта не имело бы никакого смысла. Подобное предписание выражало стремление остготского правительства разорвать сложившуюся в реальной действительности прочную связь раба с его пекулием, с тем участком земли, на котором он теперь жил и который обрабатывал. Однако возникает весьма важный вопрос: почему остготское правительство, издав подобное предписание, в данном случае решило изменить сложившиеся отношения и приняло столь решительные меры против закрепления рабов за их прежними местами жительства? Об этом можно высказать некоторые предположения.
Прежде всего подобные изменения были вызваны хозяйственными интересами остготской знати, стоявшей у кормила правления. В период, когда в Италии происходило перераспределение земельной собственности, новым землевладельцам из числа остготской знати было весьма важно получить право свободного распоряжения посаженными на землю рабами и колонами, для того чтобы иметь свободу действий при заселении вновь приобретенных ими владений необходимыми для их возделывания работниками. Запрещение отчуждать сельских рабов без земли было для остготской знати весьма стеснительным, ибо сужало возможность приобретения рабов у их старых владельцев из римской рабовладельческой аристократии. Мы видели, что нуждаясь в рабочих руках для обработки приобретенных ими земель, могущественные лица прибегали к различным незаконным способам, начиная от похищения и порабощения свободных людей, насильственного захвата и переманивания чужих рабов и кончая укрывательством беглых. Однако, по-видимому, не всегда эти незаконные методы можно было применить, поэтому для остготской знати было необходимо открыть себе легальный путь приобретения рабов: право покупать их и без земли, а также приобретать путем законных сделок с их прежними владельцами. Таким образом, предписания статьи 142 эдикта Теодориха выражали ту же самую общую тенденцию остготской знати к расширению своих владений и приобретению необходимых работников, которая вообще присуща законодательный! памятникам остготского правительства.
Кроме того, для остготской знати было весьма важно получить право свободно переселять сельских рабов из одного имения в другое, чтобы регулировать потребности в рабочих руках, а также приобрести право переводить в город рабов-ремесленников и использовать рабов в качестве домашних слуг. Возможно, с другой стороны, что и для римской рабовладельческой аристократии могло быть иногда выгоднее продавать рабов «на вывод», без земли, сохраняя по крайней мере хоть землю от притязаний своих могущественных соседей из числа остготской знати. Правительство Теодориха, отражая интересы остготской знати и одновременно не желая особенно обострять отношения со старой римской аристократией, издало это предписание, которое фактически значительно ухудшало положение посаженных на землю рабов, отдавая их всецело на произвол господ, разрывая те установившиеся хозяйственные связи раба с его пекулием, которые являлись важным завоеванием предшествующего времени. Теперь по произволу господина раб отрывался от обрабатываемого им участка земли, от своей семьи и мог быть в любую минуту продан «на вывод» или переселен в город.
Таков был социальный смысл статьи 142 эдикта Теодориха. Однако это предписание не смогло на деле привести к сколько-нибудь длительному и значительному по своим масштабам разрыву хозяйственной связи сельского раба с его пекулием. Экономическое развитие Италии и социальная борьба рабов и других угнетенных слоев италийского общества вели к укреплению связей сельских рабов с землей, к усилению их хозяйственной самостоятельности, чему не могло помешать остготское законодательство.
Укрепление связи раба с пекулием и сближение в этом отложении положения рабов и колонов является одним из очень важных свидетельств разложения рабовладельческого строя и развития феодальных отношений в Италии в VI в.
В эдикте Теодориха и в других законодательных памятниках остготского периода встречается сравнительно мало упоминаний о вольноотпущенниках (liberti. — E. Theod., 30, 48, 103). Эдикт не включает статей относительно условий отпуска рабов на волю, а сообщает лишь о нескольких особых случаях дарования свободы рабам, например с целью избежать их участия в судебном деле в качестве свидетелей, из-за страха разоблачения рабами преступления, совершенного их господином.
Как уже указывалось, вольноотпущенникам, согласно эдикту Теодориха, запрещалось под страхом смертной казни давать показания против своих патронов и их детей (E. Theod., 48). В данном случае вольноотпущенники приравнивались к рабам и оригинариям[115].
Столь редкое упоминание о вольноотпущенниках в эдикте Теодориха и других законодательных актах, хотя и не может служить доказательством сокращения числа либертинов или падения их роли в хозяйственной жизни Италии VI в., по все же, на наш взгляд, не является простой случайностью, если учесть, что в законодательных памятниках Поздней Римской империи вопросу о положении либертинов и регулированию их взаимоотношений с патронами отводится значительное место[116].
Подобное умолчание о вольноотпущенниках в эдикте Теодориха, по-видимому, можно объяснить общей тенденцией остготского законодательства к закреплению трудового населения за крупными землевладельцами, к консервации рабовладения и ухудшению положения различных категорий зависимого населения, чему отнюдь не соответствовало бы законодательное санкционирование отпуска рабов на волю. Подобные тенденции остготского законодательства в свою очередь находят объяснение в стремлении остготской знати к порабощению местного италийского населения и обедневших остготских землевладельцев, что засвидетельствовано фактами насильственных захватов знатью свободных людей и превращением их в рабов.
Законодательство первых остготских королей отнюдь не санкционирует какого-либо улучшения положения вольноотпущенников, а, напротив, ограничивается подчеркиванием их неполноправия по сравнению со свободнорожденными гражданами[117].
Таким образом, мы можем прийти к следующим выводам: рабовладение в Остготском государстве еще имело довольно большое распространение, причем рабство сохраняло значение как в сельском хозяйстве, так и в ремесле. Рабский труд еще применялся в хозяйстве крупных землевладельцев из числа остготской и римской знати, в церковных патримониях, на землях фиска и остготских королей, а также и в хозяйстве мелких землевладельцев (в том числе и зависимых людей — рустиков). Наличие и даже известное упрочение рабовладения в Остготском государство является ярким свидетельством живучести рабовладельческого строя в Италии — в этом центре рабовладельческого мира — и показывает трудности, с какими сталкивались народные массы в их борьбе с рабовладельческой системой хозяйства.
В угоду знати остготское правительство даже стремилось разорвать установившуюся прочную связь части сельских рабов с землей и отдать их на произвол господ. На первый взгляд может показаться несколько парадоксальным то, что остготская землевладельческая знать, являющаяся носительницей тенденции феодализации, использовала в своих имениях, наряду с трудом колонов, в довольно значительных масштабах и труд рабов и даже законодательным путем санкционировала сохранение рабства. Однако это явление станет понятным, если мы вспомним, что иногда господствующие классы нового общества временно использовали в своих интересах старые, отсталые формы эксплуатации трудового населения, ежели они в какой-то степени еще оставались экономически оправданными.
Применение остготской феодализирующейся знатью труда рабов для обработки своих имений в Италии было обусловлено классовыми интересами: необходимость в рабочих руках толкала остготскую знать на использование старых, уже изживающих себя форм эксплуатации и прежде всего рабства.
С другой стороны, живучесть рабовладельческих отношений в Италии того времени объясняется тем, что старый, отживающий класс рабовладельческой аристократии, далеко еще не полностью разбитый, не хотел уступить своих позиций и упорно цеплялся за сохранение рабовладения.
Основой временного союза остготской знати и старой римской рабовладельческой аристократии при первых остготских королях и была общая классовая политика в отношении народных масс, в особенности в отношении рабов. Естественно, что суровые предписания остготского законодательства, направленные против неповиновения рабов, были внесены в эдикт Теодориха и другие законодательные предписания того времени не без влияния римской рабовладельческой аристократии, живо сохранившей память о народных восстаниях недавнего прошлого и стремившейся к укреплению власти господина над рабами.
Поэтому следует ясно различать объективное положительное значение варварских завоеваний, способствовавших разрушению рабовладельческой империи и уничтожению рабовладельческого строя, несущих и созидательный элемент в виде свободного крестьянства и тех новых форм эксплуатации, которые давно уже складывались у варваров в процессе разложения первобытно-общинных отношений[118], и политику варварской знати и варварских правителей, иногда даже тормозящих разрушение старого мира, что весьма ярко сказалось в правление Теодориха и его ближайших преемников.
§ 2. Колонат в Остготском королевстве и положение колонов
В экономической жизни остготской Италии уже значительно большую роль, чем рабство, играл колонат. Доказательством широкого распространения колоната в Остготском королевстве является включение в законодательство остготского правительства ряда предписаний, касающихся положения колонов, а также довольно частые упоминания о колонах в других памятниках этого времени.
Свидетельством возрастания удельного веса колоната в экономической жизни Италии VI в. по сравнению с предшествующим временем являются существенные изменения положения колонов, зафиксированные остготским законодательством. Так, во многих случаях постановления римских императоров о рабах эдиктом Теодориха были распространены и на колонов[119].
При этом дополнения были внесены остготским правительством в весьма важные постановления эдикта, касающиеся существенных вопросов социально-экономической жизни. Упоминания о колонах вносятся остготским правительством обычно в такие предписания римского права относительно рабов, которые направлены на охрану собственности господ и защиту их прав на зависимое население. В большинстве случаев эти постановления связаны с сельским бытом и указывают на распространенность труда колонов в сельском хозяйстве Италии.
Так, в предписании, запрещающем принимать беглых рабов, в основу которого положено постановление Константина от 317 г.[120], остготским правительством было сделано чрезвычайно существенное дополнение: запрещалось принимать и укрывать не только беглых рабов, но и чужих колонов[121].
В данной статье эдикта раб и колон приравниваются друг к другу в том отношении, что за прием и укрывательство того и другого устанавливается одинаковое наказание. Вместе с тем дополнение, внесенное в эту статью, показывает, что колоны составляли важную для землевладельцев категорию сельского населения и бегство колонов наносило значительный ущерб их хозяйству.
Весьма важным предписанием эдикта Теодориха, свидетельствующим, что защита прав землевладельцев в отношении их колонов являлась одной из главных задач остготского законодательства, было постановление о возвращении прежним хозяевам не только освободившихся из плена рабов, но и колонов, или же о закреплении их за новыми владельцами, если они уже были кому-либо проданы[122]. Это нововведение остготского правительства является очень показательным для выявления масштабов распространения колоната и его удельного веса в экономической жизни Италии.
Неограниченные права господина не только на сельских рабов (mancipia rustica), но и на колонов-оригинариев, простирающиеся вплоть до права продажи их без земли, переселения в другие имения, или в город, санкционируются статьей 142 эдикта Теодориха[123].
В эдикте особо оговаривалось, что долг колона (как и долг раба), сделанный без ведома господина, возмещается из пекулия (E. Theod., 121). Колон упоминается наряду с рабом в статье эдикта, говорящей о пожаре, возникшем на поле господина (E. Theod., 98), в то время как в аналогичном предписании римского права речь идет только о рабе (Paul. Sent., V, 20.3–4); то же самое мы видим и в предписании эдикта о насильственном похищении какого-либо имущества, совершенном рабом или колоном (E. Theod., 109).
Весьма показательным для общей социальной направленности остготского законодательства является то, что дополнительное упоминание о колонах наряду с рабами чаще всего встречается в статьях, которые касаются тех правонарушений со стороны угнетенных слоев сельского населения, которые явно носили характер социальной борьбы.
Так, колон упоминается вместе с рабом и оригинарием в статье 97 эдикта, карающей сожжением за поджог дома или виллы. При этом все упомянутые категории зависимого населения противопоставлены свободным людям. Следовательно, между колоном и свободным человеком проводится резкая грань[124].
В эдикте Теодориха особо оговаривается участие колонов, совместно с рабами в самовольных захватах земель и нарушении границ чужого поля (E. Theod., 104). За эти преступления колон, как и раб, подлежит смертной казни[125].
Колон-оригинарий вместе с рабом упоминается в статье 56 эдикта, говорящей об угоне скота. Среди лиц, бежавших от произвола господ, наряду с рабами в эдикте названы также и колоны (E. Theod., 84). Все эти статьи, направленные против социальных выступлений народных масс, указывают на участие колонов совместно с рабами в классовой борьбе.
На основании приведенных данных мы можем прийти к заключению, что правительство короля Теодориха стремилось, распространить на колонов те суровые постановления, которые оно почерпнуло из римского права относительно рабов, закрепляя за господами владельческие права на колонов и строго преследуя сопротивление зависимого населения. Вместе с тем все это является свидетельством роста удельного веса колоната в экономике страны, увеличения заинтересованности крупных земельных собственников в использовании труда колонов; это служит в свою очередь выражением борьбы двух тенденций экономического развития — рабовладельческой и феодальной — в сельском хозяйстве Италии того времени.
В источниках той эпохи, в частности в законодательных памятниках, колоны обозначаются тремя особыми терминами, указывающими на существование некоторых различий в положении отдельных групп внутри этой социальной категории. Наряду с термином coloni[126] сельское зависимое население обозначается в источниках термином originarii[127], а иногда и термином rustici[128].
Среди колонов Италии в период остготского владычества самой низшей категорией, наиболее близко стоявшей по своему положению к рабам, были колоны-оригинарии, во Многих отношениях представлявшие промежуточную социальную группу между рабом и колоном. Низкое положение колонов-оригинариев генетически объясняется уже самим происхождением этой категории зависимых людей из посаженных на землю рабов[129].
Неполноправное положение колонов-оригинариев сохранялось и в Остготском королевстве, что явствует из ряда предписаний эдикта Теодориха, в которых рабы и оригинарии, хотя формально и различаются, но по существу приравниваются друг к другу. Так, за похищение девушки-рабыни или оригинарии закон устанавливает одинаковое наказание, как бы уравнивая тем самым их положение (E. Theod., 21). За угон скота, совершенный рабом или оригинарием, в равной степени отвечает их господин, который может по своему желанию или компенсировать причиненный ими ущерб, или выдать их судье на смертную казнь (E. Theod., 56).
Оригинарий приравнивается к рабу и в статье эдикта, касающейся насилия над свободной женщиной (E. Theod., 63). Бесправное общественное положение оригинариев, близкое к положению рабов, засвидетельствовано предписанием эдикта Теодориха о том, что свободный человек, вступив в связь с чужой рабыней или оригинарией, должен дать ее господину установленное законом возмещение; если же он не может этого сделать, то остается во власти ее хозяина, причем он не имеет права не только расторгнуть с ней свой союз (contubernium), но даже уйти от господина, после ее смерти (E. Theod., 64),
Можно предположить, что в реальной действительности подобные случаи были нередки и что такого рода союзы являлись одним из способов прикрепления свободных бедняков к поместью и превращения их в зависимых лиц. Таким образом, в этом предписании проявляется общая тенденция остготского законодательства к ухудшению положения народных масс, стремление остготского правительства закрепить трудовое население Италии за поместьями крупных собственников[130].
Однако остготское законодательство все же проводит совершенно определенную грань между рабом и оригинарием. Так, в эдикте Теодориха особо оговаривается, что все потомство, рожденное от союза свободного человека, оригинария или раба и рабыни (ancilla), наследует положение матери, т. е. превращается в рабов ее господина (E. Theod., 65). Если же чужой раб или свободный человек вступит в связь с оригинарией, то дети, рожденные от этого союза, все же (nihilominus) наследуют статус матери, т. е. остаются оригинариями (E. Theod., 66). В случае же если чужой оригинарий вступит в связь с оригинарией, то две трети потомства получает господин отца, треть — господин матери (E. Theod., 67).
Зависимое, совершенно бесправное, но все же отличающееся от рабского положение оригинариев в Остготском королевстве со всей отчетливостью видно из весьма жестокого заимствованного из римского права предписания эдикта Теодориха: «Оригинария, покинувшая место своего рождения, может быть возвращена обратно в течение 20 лет. Если же оригинария по истечении 20 лет окажется согласно этому предписанию утраченной для своего господина, тем не менее ее потомство, рожденное в течение этого 20-летнего срока, пусть не будет потеряно господином матери, сообразно с требованием нового закона» (E. Theod., 68).
Эти столь жестокие и унизительные предписания остготского законодательства показывают, что оригинарии рассматривались в Остготском государстве как лица, принадлежащие господам вместе с их потомством и находящиеся от своих господ не только в поземельной, но и в личной зависимости[131].
Оригинарии, наряду с рабами и вольноотпущенниками, под страхом смертной казни были лишены права выступать свидетелями по делу своих господ или их детей, даже в том случае, если давали показания в их пользу (E. Theod., 48; G. Th., IX, 6.3). Тем самым лишний раз подтверждалась их юридическая неправоспособность и зависимое положение.
Иногда оригинарии, как и другие категории зависимых людей обозначаются в источниках общими, собирательными терминами. Так, термин mancipia в документах V–VI вв. обозначает иногда понятие более широкое, чем только рабы, и является термином, включающим, кроме рабов, также колонов-оригинариев, собственно колонов (coloni) и даже рустиков, причем подчеркивается право собственности господина на этих лиц[132].
Эволюция термина mancipia, на наш взгляд, отражает реальные изменения в положении различных категорий непосредственных производителей Италии в V–VI вв. Эта эволюция показывает, что в Остготском королевстве владельческие права господ распространялись не только на рабов, но все более и более и на оригинариев, колонов и в отдельных случаях даже на рустиков. Это находится в прямой связи с общей тенденцией остготского законодательства к ухудшению положения зависимого населения и усилению власти крупных землевладельцев.
Анализ употребления термина mancipia как в самом эдикте Теодориха, так и в других памятниках того времени, таким образом, доказывает, что в статье 142 эдикта речь идет о разрешении господам переселять и отчуждать без земли не только сельских рабов, но и других зависимых людей, в частности, колонов-оригинариев[133].
Вместе с тем, на наш взгляд, упоминание в статье 142 наряду с рабами именно такой категории зависимого населения, как колоны-оригинарии, отнюдь не случайно. Оригинарии по-своему положению более других категорий зависимых людей приближались к рабам, и поэтому остготскому правительству было легче законодательным путем санкционировать переведение на положение городских рабов или отчуждение без земли этой наиболее бесправной и зависимой части колонов, в меньшей степени способной, по-видимому, оказать сопротивление этому весьма тягостному для них постановлению правительства Теодориха.
О том, что оригинарии упомянуты в статье 142 отнюдь не случайно, свидетельствует также и весьма показательное уточнение, внесенное в это предписание эдикта, запрещающее сопротивляться распоряжениям господ «даже выдвигая в качестве предлога происхождение» (sub oppositione originis). Это весьма существенное уточнение относилось в первую очередь к оригинариям и свидетельствовало, что до издания эдикта оригинарии, ссылаясь на свое происхождение, не желали покидать имений, где они родились, и оказывали сопротивление попыткам господ продать их без земли, перевести в другое имение или в город. По этому поводу, по-видимому, возникали судебные процессы, основанием для которых являлись законодательные предписания, относящиеся к эпохе Поздней империи и запрещающие продавать колонов без участка земли и переводить их, подобно рабам, в состав городских слуг[134].
Не подлежит сомнению, что для колонов-оригинариев вопрос о сохранении известных гарантий пользования участком земли, на котором они жили и который обрабатывали, был одним из важнейших моментов в их борьбе за отвоевание трудовой собственности и свободы. Потеря этих гарантий, безусловно, значительно ухудшала их положение, обрекала на то, чтобы стать жертвой неограниченного произвола господ, которые могли теперь в любую минуту их продать, променять, подарить (cedere, vendere vel donare cui libuerit) или перевести в городские эргастерии на положение городских рабов (urbanis ministeriis adplicare).
Трудовое население Италии оказывало решительное сопротивление новым попыткам господ фактически низвести их на положение рабов и лишить наследственного, уже освященного обычаем права жить и трудиться на тех землях, на которых родились они сами и их отцы.
В период господства остготов в Италии остготская феодализирующаяся знать, широко применявшая труд колонов для обработки захваченных ею земель, была особенно заинтересована в свободном распоряжении колонами, в частности оригинариями, с целью переселения их из одних имений в другие, а также приобретения новых колонов путем купли-продажи, обмена и дарения. Остготская знать требовала от правительства уничтожения всяких преград, мешавших свободе хозяйственной деятельности новых землевладельцев в целях обеспечения своих имений рабочими руками. С другой стороны, правы те исследователи, которые подчеркивают, что остготская знать была также заинтересована в использовании земельных наделов римских колонов-оригинариев (а также и пекулиев сельских рабов) для наделения ими свободных остготских воинов из числа их дружинников. Не исключена возможность, что и сами свободные остготы-воины не прочь были в данном случае получить земли сгоняемых с участков и переводимых в город оригинариев и сельских рабов. Вместе с тем влиятельные еще, круги римской рабовладельческой аристократии, на первых порах находившие поддержку у остготского правительства, упорно стремились возродить наиболее жестокие, близкие к рабству, формы эксплуатации трудового населения и вновь пытались низвести колонов, в частности оригинариев, до положения рабов.
В интересах именно этих группировок господствующего класса Остготского королевства и было издано столь суровое предписание правительства Теодориха, отменявшее ранее существовавшие установлении римского права: запрещение продавать колонов без земли[135]. Это вполне совпадает с общей социальной направленностью всего остготского законодательства и с другими предписаниями эдикта Теодориха, касающимися положения колонов-оригинариев[136].
Вместе с тем следует отметить, что остготское правительство проводило это мероприятие все же с некоторой оглядкой, опасаясь, по-видимому, выступлений народных масс и недовольства со стороны части господствующего класса, ибо оно не распространило это предписание на все категории сельского зависимого населения Италии, а особо оговорило, что предписание относится лишь к сельским рабам, посаженным на землю, и к низшей категории колонов — к оригинариям.
Итак, колоны-оригинарии являлись низшей категорией зависимого сельского населения Италии, близко стоявшей по своему положению к рабам, посаженным на землю, к которым они восходили генетически. Оригинарии не обладали юридической правоспособностью[137] и находились от своих господ не только в поземельной, но и личной зависимости. Более того, в Остготском государстве в правление короля Теодориха их положение даже ухудшилось, ибо остготское правительство расширило права господ на оригинариев вплоть до разрешения продажи их без земли. Однако господа все же не имели в отношении своих оригинариев права жизни и смерти, и это отличало положение оригинариев от положения рабов.
Несмотря на известную неясность и путаность терминологии памятников остготского времени, можно наметить определенную грань между оригинариями и собственно колонами (coloni). В эдикте Теодориха originarii и coloni обычно не смешиваются и упоминаются раздельно[138].
Если в остготском законодательстве оригинарии в большинстве случаев прямо приравниваются по своему положению к рабам, то в отношении колонов эта тенденция выражена в значительно меньшей степени, хотя имелись некоторые черты, которые сближали их с рабами. При этом законодательство остготских королей в ряде случаев стремилось закрепить и даже развить юридические принципы римского права, которые сближали положение раба и колона.
Так, в остготском законодательстве колон рассматривался как собственность господина, подлежащая возврату.
В своем стремлении обеспечить крупных землевладельцев рабочими руками остготское правительство санкционирует возврат прежним владельцам не только рабов, но и колонов, поскольку, как мы видели, труд колонов приобретал все большее значение в хозяйственной жизни Италии (E. Theod., 148).
В случае бегства колонов эдикт Теодориха разрешал во время судебного расследования подвергать их пытке, как и рабов[139].
Если господин не желал защищать на суде своего раба, колона или сына, находящегося в его власти, то он мог передать их для наказания судье; сын (как свободное лицо) мог и сам защищаться на суде, в то время как раб pi колон в данном случае оба были лишены юридической правоспособности (Е. Theod., 128).
Колон, как и раб, в случае насильственного похищения чужого имущества (E. Theod., 109) или совершения поджога (E. Theod., 98) мог быть выдан господином судебным властям для наказания, если господин не пожелает возмещать за него убытки (ср. G. J., XI, 26; III, 26.8). Господин мог принудить колона, как и раба, к совершению преступления с целью извлечения для себя выгоды[140], что указывает на возрастание личной зависимости колона от господина.
Однако наряду со стремлением сблизить положение не только оригинариев, но и собственно колонов с положением рабов в остготском законодательстве проводится между ними четкое разграничение. Так, в ряде случаев эдикт Теодориха признает за колонами такие права, которые существенным образом отличают их как от рабов, так и от оригинариев.
Прежде всего, колон обладал некоторой юридической правомочностью в гражданских делах. В качестве наиболее яркого примера можно привести предписание эдикта, согласно которому судебное дело о краже плодов, похищенных из имения (fundus), может возбудить не только господин, но и колон, ибо «это важно и для того, и для другого» (E. Theod., 146; ср. Paul. Sent., II, 31.30). В данном случае закон признает правоспособность колона и считает его юридической стороной в судебном деле, в то время как раб, согласно римскому праву, не мог возбудить иск, если у него была совершена кража; за него это должен был сделать его господин (Br. Paul., II, 32.21). Однако необходимо подчеркнуть, что остготское законодательство признает юридическую правоспособность колона именно в таких судебных делах, когда колон выступает защитником не только своих интересов, но и имущества своего господина.
В эдикте Теодориха колоны не упоминаются в числе лиц, которым было запрещено выступать в качестве свидетелей против своих господ (E. Theod., 48). Тем самым, по-видимому, остготское правительство молчаливо следовало установлениям римского права эпохи Поздней империи, не запрещавшим колонам выступать на суде в качестве свидетелей (Br. G. Th., V, 11. 1. Ср. Symm. Epp., VII, 56). Это так же доказывает признание остготским правительством за колонами некоторой, хотя и ограниченной правоспособности[141].
Законодательство остготских королей умалчивает о статуте потомства колонов, в то время как потомство оригинариев по закону считалось собственностью господ. Брачный союз оригинариев рассматривается не как законный брак, а как сожительство (contubernium. — E. Theod., 64; Gp. Br. Nov. Valent. III, 30.5), тогда как браки колонов, видимо, считались законными.
Но особенно важными для определения положения колонов являются предписания остготского законодательства, указывающие на тесную экономическую связь колона с землей, которую он обрабатывал. Несмотря на то, что участок земли, полученный колоном от господина, в эдикте Теодориха называется так же, как и рабский надел, пекулием (E. Theod., 121), права колона на этот земельный участок были, бесспорно, более прочными, чем права раба или оригинария. Более прочная связь колонов с землей явствует в частности и из ст. 142, согласно которой господам разрешалось отчуждать без земли лишь оригинариев, а отнюдь не собственно колонов. Несмотря на то, что ограждая имущество господина, законодательство предписывало возмещать долг колона (так же как долг прокуратора, кондуктора и раба) из его пекулия (E. Theod., 121), в пределах стоимости этого пекулия колон мог заключать различные сделки[142]. Тем самым остготское законодательство подтверждало некоторые права колона на распоряжение своим имуществом.
Однако оно одновременно вполне твердо и определенно обеспечивало верховное право господина на земельный участок колона (E. Theod., 56, 98, 109). Обычно колоны были приписаны к определенному земельному участку и самовольно не могли его оставить. Как и в римском праве (C. J., XI, 48.23), в рескрипте Аталариха от 527 г. колоны сравниваются с куриалами, которые не могут покинуть курию, как колоны не могут бросить возделывать свои поля[143].
За пользование землей колоны платили землевладельцу ренту как деньгами, так и натурой[144]; к сожалению, размеры ее для этого периода из-за отсутствия источников определить не представляется возможным.
Таким образом, колоны, в отличие от оригинариев, ближе стоявших по своему положению к рабам, имели некоторые юридические права, а также обладали большей хозяйственной самостоятельностью. Их зависимость от землевладельцев была скорее поземельной, чем личной. Они сохраняли больше черт, присущих свободным гражданам, чем оригинарии, статус которых в ряде случаев приближался к положению рабов.
При этом необходимо подчеркнуть, что длительное и фактически наследственное владение колонов их участками затрудняло сгон с земли этой более способной к сопротивлению категории зависимого населения.
В период остготского владычества в Италии значительно ближе к свободным крестьянам, чем колоны, стояли по-видимому, рустики (rustici). Однако выяснение реального значения термина «рустик» наталкивается на большие трудности, ибо его-значение в источниках крайне расплывчато, а иногда даже и противоречиво.
В источниках остготского времени термин rustici довольно-часто употребляется как собирательное, обобщающее понятие для обозначения всего сельского, преимущественно зависимого населения Италии (кроме, конечно, рабов)[145].
По утверждению Кассиодора, среди работавших в Лукании рустиков было много полусвободных и несвободных людей (Cass. Var., VIII, 31.5; 32.4; 33.2).
В некоторых случаях рустиков как определенную категорию зависимых сельских жителей Кассиодор (как и Эннодий) включает в обобщающее понятие homines. Так, иногда они упоминаются в качестве homines ecclesiae (Cass. Var., II, 29) или familiares (ibid., IV, 44), которые могут быть несвободными людьми или вольноотпущенниками (E. Theod., 30, 48 102, 103, 120).
В рескрипте остготского правительства от 507/511 г., приведенном Кассиодором, рустики выступают как зависимое сельское население, находившееся под патронатом знатного магната по имени Венанций[146]. Этот Венанций, нуждаясь в деньгах для уплаты долга за несостоятельного должника, поручителем которого он являлся, захотел добыть нужную ему сумму в 400 солидов, взыскав ее с зависимых от него земледельцев (rustici). Однако притязания Венанция правительство сочло незаконными и послало особое распоряжение сайону Фрумариту, с тем чтобы он пресек вымогательства Венанция (Cass. Var., II, 13.1–2). Кассиодор упоминает о рустиках как о зависимом сельском населении Италии и в других местах своего обширного труда. Лишь в редких случаях rusticus у Кассиодора является синонимом раба (famulus) (например, Cass. Var., VIII, 31.9), но, как правило, в документах, собранных в «Вариях», рабы и рустики противопоставляются друг другу (Cass. Var., VI, 9.2).
Вместе с тем термин rustici носит двойственный характер и обозначает не только зависимых сельских тружеников, но и свободных земледельцев. Так, в одном месте труда Кассиодора рустики предстают перед нами как обедневшие свободные люди, правда, уже теряющие свою свободу, т. к. они могут быть подвергнуты позорному наказанию палками[147]. Рустики, жившие в патримониях короля, противопоставляются как свободные люди рабам (Cass. Var., VI, 9. 2). Подобная двойственность терминологии, видимо, в какой-то степени отражает реальную двойственность самого положения рустиков в Италии в период остготского владычества.
Употребление этого термина в источниках показывает сочетание черт свободы и зависимости в положении данной категории сельского населения Италии конца V — первой половины VI в.
Под термином rustici в Остготском государстве подразумевалось по преимуществу зависимое сельское население, по своему положению сходное с колонами, но ближе, чем колоны, стоявшее к свободным людям и в связи с этим пользовавшееся некоторыми, довольно существенными преимуществами.
Наиболее показательно для характеристики положения рустиков в Остготском государстве чрезвычайно важное предписание эдикта Теодориха, являвшееся нововведением самого остготского правительства: «Никому не дозволяется против воли господина требовать от чужого рустика (rustico alieno) работы или услуг (operas aut obsequium imperare) и не разрешается пользоваться его рабом (eius mancipio) или быком, за исключением того случая, когда это делается по желанию самого рустика, или кондуктора, или господина». Нарушитель этого постановления был обязан уплатить в качестве возмещения за день работы рустика или быка по одному солиду золота (Е. Theod., 150).
При анализе этой статьи эдикта Теодориха прежде всего бросается в глаза явная двойственность в положении рустика. С одной стороны, он выступает как человек зависимый, подчиненный воле господина, без разрешения которого запрещается использовать его труд. С другой стороны, рустик обладает и некоторыми преимуществами по сравнению с другими категориями зависимых людей. Прежде всего ему принадлежат некоторые права на имеющиеся у него средства производства, состоящие из рабов и рабочего скота. В известных случаях рустик может ими распоряжаться независимо от воли господина, ибо в эдикте особо оговаривается, что без согласия самого рустика нельзя использовать труд его раба или быка (E. Theod., 150). Следовательно, использование находящихся в распоряжении рустика средств производства было возможно при соглашении с самим рустиком[148].
Это предписание эдикта Теодориха, на наш взгляд, является важным свидетельством того, что рустики как наиболее-близкая к свободным крестьянам категория зависимого населения, имели возможность довольно свободно распоряжаться своими средствами производства и что остготское правительство было принуждено не только признать, но и санкционировать это право рустиков[149]. При сравнении положения рустика с положением оригинария и колона показательным является то, что рустик в данном предписании эдикта сам выступает как лицо, владеющее рабами, а также рабочим скотом. Из этого следует, что по своему реальному экономическому положению рустик стоял выше не только раба, но и колона-оригинария[150].
Ценные свидетельства о том, что рустики Италии в правление первых остготских королей обладали своим небольшим хозяйством и имели такие средства производства, как рабочий скот и даже рабы, мы находим и в «Вариях». Так, описывая плодородие и богатства области Регия, Кассиодор сообщает, что в садах рустиков постоянно трудились работники (agmen habetur operosum), занимающиеся возделыванием и поливкой овощей (Cass. Var., XII, 14.3). Среди работников, трудившихся в садах рустиков, могли быть не только сами рустики и члены их семей, но, возможно, и их рабы, о которых прямо говорит ст. 150 Эдикта Теодориха. Привлекают внимание и слова Кассиодора о садах и огородах рустиков.
В письме Аталариха от 527 г., включенном в «Варии», сохранилось и другое ценное известие, также подтверждающей наши предположения. Упомянув, что рустики Сцилатинской территории похитили коней у знатного путешественника близ источника Аретузы, король Аталарих предписывает схватить преступников и временно содержать их в собственных домах (teneantur in suis laribus quieti). Таким образом, в этом послании прямо указывается, что рустики принадлежали к той категории сельского населения, которая имела свои дома (Cass. Var., VIII, 32.5).
В другом письме того же короля рустики именуются людьми среднего состояния (mediocres), правда, в противоположность могущественным лицам (praepotentes) (Cass. Var., VIII, 31.5).
Однако, стремясь изобразить картину процветания провинций Италии в правление остготских королей, Кассиодор впадает в явную идеализацию положения рустиков. Так, яркими красками живописуя идиллическую картину богатств и красот природы Бруттия, Кассиодор пишет: «Живут там деревенские жители (rustici), пируя, как горожане; люди с умеренным состоянием (mediocres) наслаждаются изобилием, подобно самым могущественным, ибо ясно, что даже малое состояние недалеко от богатства» (Cass. Var., VIII, 31.5). При всей тенденциозности данного описания жизни рустиков, все же это место из «Варий» Кассиодора привлекает особое внимание упоминанием собственного, хотя и незначительного, состояния у рустиков. Всем сказанным подтверждаются данные эдикта Теодориха о том, что рустики обладали своим хозяйством и некоторыми средствами производства.
Кроме участков земли, которые рустики арендовали у крупных земельных собственников, они могли приобретать свое недвижимое имущество. Так, согласно купчей грамоте, сохранившейся в собрании равеннских папирусов, один рустик, живший на земле Равеннской церкви, купил в 504 г. у аргентария Флавия Василия за 18 солидов участок поля под названием Вегезека, расположенный на территории равеннской округи (Маr., 113). Рустики могли самостоятельно заключать кредитные и торговые сделки. Так, рустик Епифан, живший также на церковной земле, занял у одного богатого гота весьма значительную сумму в 400 солидов, за которую расплачивался работой в имении кредитора (Ennod. Epp., VII, 1).
Правовое положение рустиков отличалось от положения других категорий зависимых людей: колонов, оригинариев и особенно рабов. За насилие, поджог, нарушение прав собственности соседа колоны и рабы наказывались смертной казнью (E. Theod., 61, 97, 104); рустики же, как и низшие категории свободных (humiliores), подвергались лишь телесному наказанию (Cass. Var., VIII, 33. 2). Они лично отвечали перед судом за совершенные правонарушения, господин же не нес за них судебной ответственности (Cass. Var., VIII, 32). Связь рустика с господином в основном ограничивалась поземельной зависимостью; господин имел на личность рустика меньше прав, чем на личность колона; он не мог даже полностью распоряжаться трудом рустика (E. Theod., 150).
Повинности, которые несли рустики в пользу своих господ, видимо, были уже регламентированы. Так, когда упомянутый выше землевладелец Венанций захотел собрать с сидевших на его землях рустиков незаконные поборы, они отказались их платить, а правительство в ответ на настойчивые жалобы и протесты рустиков принуждено было признать их правоту (Cass. Var., II, 13).
Подобное предписание остготского правительства указывает, что рустики платили своим патронам уже определенно фиксированные и освященные обычаем взносы, и в случае незаконных вымогательств со стороны крупных землевладельцев оказывали сопротивление, с которым правительство должно было в какой-то степени считаться, запрещая взыскивать с рустиков незаконные поборы.
Платежи рустиков состояли, видимо, из натуральных и денежных взносов и отработок на земле господина. Так, Венанций, добиваясь получения нужной ему суммы денег, пытался взыскать ее с подвластных ему рустиков в виде денежных платежей (Сass, Var., II, 13). Об использовании же труда рустиков для обработки имений землевладельцев сообщает эдикт Теодориха (E. Theod., 150) и нарративные источники (Ennod. Epp., VII, 1). Труд рустиков имел и в это время наибольшее распространение на королевских землях и в патримониях церкви. В королевских имениях Южной Италии земли обрабатывались преимущественно рустиками под надзором королевских арендаторов-посессоров и кондукторов (Cass. Var., II, 13.1; VIII, 31–33; XII, 5.4; 14.3).
В формуле comitivae patrimonii, приведенной у Кассиодора, указывается, что в обязанности comes patrimonii входит управление наследственными владениями королевского дома и населявшими их рустиками (Cass. Var., VI, 9.2). Рустики патримониальных владений короля подчинялись суду comes patrimonii. В формуле comitivae patrimonii предписывается, чтобы comes patrimonii проявлял по отношению к рустикам, принадлежащим к имуществу королевского дома, твердую власть в соединении со снисходительностью, ибо его обязанностью является защита имущества частных лиц, а не их притеснение (Cass. Var., VI, 9.1–2). Иногда рустики, жившие в патримониях остготских королей, помимо возделывания земли, занимались различными подсобными промыслами: рыболовством, добыванием и изготовлением пурпура и др. (Cass. Var., I, 2.5). Среди земледельцев, обрабатывающих в этот период церковные земли, также было немало рустиков (Ennod., Epp., VII, 1; Mar., 113), но особенно широкое распространение их труд на церковных землях получил в конце VI — начале VII в.
С течением времени рустиков все больше прикрепляли к земле, которую они обрабатывали. Так, остготское правительство в интересах землевладельческой знати покровительствовало закреплению рустиков за имениями знати: поселившегося в имении беглого рустика можно было возвращать на старое место жительства только с согласия владельца имения, его управляющего или кондуктора (E. Theod., 69).
Таким образом, несмотря на расплывчатость термина rustici в источниках конца V — первой половины VI в., все же на основании сопоставления вышеприведенных данных можно сделать некоторые наблюдения об экономическом и правовом положении рустиков. Рустики этого времени в большинстве случаев сельские жители, некогда свободные, но теперь уже потерявшие или теряющие свою свободу и попадавшие в зависимость как от светских землевладельцев, так и от фиска и церкви. Однако они еще сохраняли некоторые преимущества по сравнению с другими низшими категориями зависимых людей: так, они имели большую хозяйственную самостоятельность, чем другие категории колонов, распоряжались своими средствами производства, имели небольшое хозяйство, активно отстаивали установленную обычаем норму оброка за пользование землей… По своему положению они стояли ближе к свободным мелким землевладельцам, чем собственно колоны или колоны-оригинарии.
Вместе с тем положение свободных мелких землевладельцев также изменялось; углубление социальной и имущественной дифференции среди свободных готов и римских посессоров приводило к тому, что часть обедневшего сельского населения Италии превращалась в зависимых людей, теряла свою землю и, движимая тяжкой нуждой, вступала под патронат могущественных лиц.
Формы зависимости, в которую теперь попадали разорившиеся мелкие римские и остготские землевладельцы Италии, были, видимо, весьма многообразны. Часть обедневших посессоров, как мы видели, превращалась в колонов, обрабатывающих земли крупных земельных собственников, или даже в рабов, посаженных на землю. Помимо этого существовали, однако, и другие переходные, несколько более мягкие формы зависимости: с одной стороны, они напоминали римскую клиентеллу, с другой — предвосхищали будущие отношения феодала и его вилланов. Однако основой всех этих форм зависимости почти всегда было предоставление земельным собственником зависимому человеку участка земли при условии выполнения определенных повинностей и служб в пользу господина. Зависимого человека и его патрона также связывали и узы личной службы, поэтому часто в источниках того времени землевладельцы называли зависимых земледельцев «своими людьми» (sui homines. — Cass. Var., V, 12.2; X, 5). Этот термин нередко применялся и в отношении зависимых людей церкви (homines ecclesiae. — Cass. Var., II, 29.2; III, 14; IV, 44.1).
Источники упоминают о том, что крупные собственники как светские, так и духовные использовали своих людей (sui homines) для захвата имущества обедневших соседей, видимо, создавая из них небольшие вооруженные отряды (Cass., Var., IV, 39, 44; V, 12; E. Theod., 75). Часть зависимых людей исполняла обязанности слуг в домах знати; эти слуги обычно назывались «домочадцами» (familiares) своего господина. Термином familiares обозначались как некогда свободные, но превратившиеся в зависимых людей слуги (в таком случае этот термин был синонимом homines. — Cass. Var., IV, 44. 1), так и рабы — famuli[151] (Cass. Var., I, 30.4). Домочадцы-слуги, в отличие от рабов, хотя и находились от своих господ в несколько более легкой зависимости, но юридически тоже были бесправными людьми. Согласно одной из статей эдикта Теодориха, «домочадцы» (familiares) были тесно связаны узами личной службы со своим господином и подчинены ему (E. Theod., 49). Зависимость домочадцев от их господина нашла юридическое выражение в том, что они, подобно вольноотпущенникам, оригинариям и рабам, не могли выступать в судебных процессах в качестве обвинителей своих господ, за исключением дел об оскорблении величества[152].
В остготский период начинают, получать все большее распространение и различные формы аренды земли. Так, в formula comitivae privatarum, сохраненной у Кассиодора, содержатся ценные данные о том, что на королевских землях в Остготском государстве жили лично свободные наследственные арендаторы-перпетуарии, которые вносили точно установленные платежи за пользование землей короля (Cass. Var., VI, 9.5).
Уже в это время в Италии, видимо, зародилась и ливеллярная аренда, игравшая чрезвычайно большую роль в последующие столетия. Так, Кассиодор рассказывает, что некто Фома получил в ливеллярную аренду (libellario titulo) земли королевского патримония в Апулии (Cass. Var., V, 6.1).
Можно предположить, что какая-то часть свободных арендаторов как королевских доменов, так и церковных патримониев и владений знати постепенно также теряла свою свободу.
Распространение различных форм зависимости, характерных для переходного периода от рабовладельческого общества к феодальному, способствовало дальнейшей нивелировке отдельных категорий зависимого населения Италии.
Рассмотрение форм эксплуатации трудового населения Италии в конце V — начале VI в. приводит нас к следующим выводам.
На положение трудового населения Италии яркий отпечаток наложила борьба двух тенденций экономического и социального развития: отживающей рабовладельческой и развивающейся феодальной. Борьба этих двух тенденций проявляется прежде всего в том, что наряду с рабством, не потерявшим еще экономического значения, в сельском хозяйстве Италии все большее распространение получает труд колонов, рустиков и свободных земледельцев, причем удельный вес труда этих категорий населения все возрастает, хотя рабство еще медленно уступает свои позиции.
Борьба рабовладельческой и феодальной форм эксплуатации сказывается и в том, что в положении отдельных категорий трудового населения Италии некоторые черты, восходящие еще к социально-экономическим отношениям рабовладельческого общества, сочетаются с качественно-новыми формами эксплуатации трудящихся, уже знаменующими собой переход к феодальному строю.
Рассмотренные нами свидетельства источников раскрывают картину значительной пестроты зависимого сельского населения остготской Италии, что как раз и является характерным для переходного периода, который переживало Средиземноморье в VI в. Наряду с рабами и колонами мы встречаем здесь рустиков, т. е. свободных людей, терявших свою собственность и свободу и становившихся зависимыми. Статус рабов и колонов также не оставался прежним, но постепенно изменялся таким образом, что у рабов и колонов укреплялись их владельческие права на пекулий.
В положении оригинариев и колонов, как мы видели, остаются еще некоторые пережитки рабовладельческих отношений, сближающие их с рабами; вместе с тем оригинарии и колоны существенно отличались от рабов, что дает право считать их предшественниками средневековых крепостных.
Положению же рустиков были присущи черты сходства со свободным крестьянством; в то же время они все более вовлекались в зависимость от крупных землевладельцев.
Вместе с тем изменялось положение свободного трудового населения Италии. При некотором общем увеличении удельного веса свободного крестьянства в результате поселения остготов и других племен на территории Италии среди свободных земледельцев-варваров продолжался процесс имущественной и социальной дифференциации, связанной с обеднением части крестьян и потерей ими земельных участков, а затем и свободы.
Иначе говоря, в VI в. уже начали выкристаллизовываться основные черты будущей феодальной зависимости; из различных социальных категорий рабовладельческого и варварского общества в этот период формировалось раннесредневековое крестьянство.
Следовательно, мы вправе характеризовать крупную земельную собственность остготской Италии если еще не как феодальную, то во всяком случае как феодализирующуюся. К сожалению, состояние источников не позволяет нам выяснить ни преобладающую форму ренты, ни отличие в способах эксплуатации земли во владениях тех или иных категорий светской и духовной знати.
В Италии начинался сложный и длительный процесс формирования как основного производительного класса феодального общества — феодально-зависимого крестьянства, так и господствующего класса этого общества — феодальных землевладельцев.