В восхитительном сытом отупении, которое наступает, когда разрезана последняя груша, последней хлебной корочкой собраны последние крошки горгонзолы и последняя капля вина вылита в стакан, можно поразмышлять — если есть к тому склонность — о своём месте в великом коллективном бессознательном. Вы делаете то же, что и все в Италии: за миллионами столов миллионы стульев отполировываются миллионами задов. Над каждым столом витает облако мошкары. Конечно, есть и исключения. Дежурные на парковке, официанты, повара, а также тысячи туристов, многие из которых уже совершили типичную ошибку: в одиннадцать утра съели два куска большой пиццы с колбасой и теперь не способны ничего взять в рот. Они бродят по жаре, заглядывают через щели жалюзи на витрины магазинов, тщетно толкаются в двери соборов, сидят на бордюре фонтанов, листая карманные путеводители. Откажитесь от утренней трапезы! Я сама раньше заблуждалась. В семь вечера, когда воздух ещё горяч, а пятки стёрты сандалиями в кровь, трудно будет отказаться от дынного мороженого. Люди, уступившие утром своему аппетиту, запросто могут съесть ещё один кусок пиццы, на этот раз с артишоком, по пути в отель; зато потом, в девять вечера, когда вся Италия сядет за стол, их желудок даже не забурчит от голода. Он забурчит значительно позже, когда все хорошие рестораны уже будут переполнены.
Мы можем придерживаться иного режима, нежели принятый в Тоскане, но после долгого ланча на открытом воздухе вряд ли кто усомнится в целесообразности сиесты. Поверьте, в середине дня имеет смысл на три часа провалиться в никуда. Самое лучшее — взять вон ту книгу с трактатом Пьеро делла Франчески, пойти в дом и погрузиться в чтение.
Я хочу, чтобы наш стол был деревянным. Мой отец по пятницам приглашал на обед своих друзей и сослуживцев. Повариха Уилли Белл и моя мать расставляли длинный стол, покрытый белой скатертью, во дворе под деревом пекан и подавали гостям жареных цыплят, приготовленных прямо тут, на нашем кирпичном барбекю, картофельный салат, бисквиты, чай со льдом, фунтовый кекс, бутылки джина и коктейль «Южный комфорт». Полуденная трапеза часто затягивалась до ночи и заканчивалась тем, что шатающиеся мужчины, взявшись за руки, начинали петь, причём пели медленно, и казалось, будто в магнитофон вставили кассету с лентой, покоробленной под жарким солнцем.
В Брамасоле мы поначалу пользовались рабочим столом, оставленным прежними владельцами, но в моём воображении под сенью пяти лип мы сидели за совершенно другим. На базаре я купила длинные, до земли, скатерти, чтобы не занозить коленей, купила салфетки в тон, и мы стали сервировать стол друг для друга: ставить на стол кувшин с маками и синими васильками и наши жёлтые тарелки, сделанные руками местных умельцев.
Моё представление о рае — это два часа ланча с Эдом. Наверное, в прошлой жизни он был итальянцем. Здесь он начал энергично жестикулировать, чего раньше за ним не водилось. Он и дома не прочь что-нибудь приготовить, но тут просто ушёл в стряпню с головой. Для ланча он берёт пармезан, моцареллу, немного пекорино, красные перцы, салат, сорванный с грядки, местную салями с укропом, ломти pane con sale (этот хлеб не считается здесь традиционным, потому что в нём есть соль), ветчину, помидоры. На десерт — персики, сливы и мой любимый арбуз, называемый тут minne di monaca — груди монашки. Он выкладывает на доску для резки хлеба сыры, салями, перцы, а на тарелках подаёт первое блюдо — классическую закуску: нарезанные помидоры с базиликом и моцареллой, сбрызнутые маслом.
Тень лип защищает нас от полуденного зноя. Поют цикады, а значит, уже середина лета. Вкус помидоров такой насыщенный, что мы не находим слов, чтобы выразить своё восхищение. Эд открывает бутылку «просекко», и мы начинаем в подробностях вспоминать покупку и ремонт дома. Странно, что мы как будто забыли обо всех сложностях и о своей панике — память отсеяла неприятные, травмирующие воспоминания. Этот защитный механизм обеспечивает выживание человечества. Эд начинает рисовать схемы печи для приготовления хлеба. У него, как всегда, масса идей и проектов. Цветущие деревья окутаны золотым светом.
— Да не было всего этого; просто мы сейчас в фильме Феллини, — говорю я.
Эд встряхивает головой:
— Твой Феллини — чистой воды документалист, я разочаровался в его гениальности. Тут вокруг сплошные сцены из Феллини. Помнишь блестящий мотоцикл, который постоянно мелькает в «Амаркорде»? Тут такое всё время видишь. Вот смотри: ты оказалась в сельской местности, в самой глуши, и вдруг мимо тебя мчится огромный «мотто гуцци».
Он срезает кожу с персика одной длинной спиралью, и просто потому, что нам здесь так приятно, мы открываем вторую бутылку «просекко» и коротаем за разговором ещё час. Потом — время отдыха, а вечером мы идём в город, гуляем и — трудно представить, но так оно и есть — заходим в ресторан, чтобы вкусить очередную порцию изысканных итальянских яств.
Мы позвонили плотникам: скромным и молчаливым Марко и Рудольфо. Они были рады сделать что-нибудь для нас, не важно, что именно. Их ошеломил наш заказ — изготовить и окрасить стол на десятерых. Они привыкли к ореховой морилке. Уверены ли мы? Я вижу, как они переглядываются. Но окраска — слишком непрактично. Стол придётся перекрашивать каждые два года. Мы набросали рисунок, и у нас был образец жёлтой краски.
Они принесли нам готовый стол через четыре дня — фантастически быстро, особенно если учесть, как заняты эти двое. Они смеются и говорят, что стол будет светиться в темноте. Они тащат его на то место, откуда открывается самый широкий обзор долины. В глубокой тени под деревьями стол действительно светится, выманивая нас из дома с дымящимися мисками и корзинами фруктов и свежих сыров, завёрнутых в виноградные листья.
Сегодня вечером у нас обедают итальянская пара с ребёнком и наши соотечественники-писатели. Итальянская девочка семи месяцев от роду жуёт острые оливки и жадно смотрит на еду. Друзья смеются над нашими рассказами о перипетиях ремонта. У каждого есть своя поучительная история про колодцы, системы канализационных отстойников и канав, подрезку деревьев, — они давно живут под крышами старых фермерских домов. Мы поражены тем, как свободно они владеют языком, как много знают о запутанной системе телефонных счетов. Я-то думала, что мы будем обмениваться мнениями о современных течениях в итальянской литературе, об опере, но наши разговоры сводятся главным образом к подрезке олив, устройству ловушек для жировых стоков, проверке воды из колодцев и ремонту ставень.
Меню сегодняшнего обеда: с напитками, брускетта с рублеными томатами и базиликом, гренки с конфитюром из красного перца. На первое клёцки, не из картофеля, как тут привыкли, а из манной крупы (порции небольшие, потому что они очень сытные), после них телятина, поджаренная с чесноком и картофелем, на гарнир — поджаренный шалфей. Мелкие зелёные бобы, ещё хрустящие, тёплые, с укропом и оливками. Перед самым приходом гостей я набрала большую корзину салата. В начале лета я разбросала два пакетика семян салата — смеси сортов, — устраивая бордюр вдоль цветочной клумбы. Салат взошёл в течение недели и так разросся, что потеснил цветы. Теперь он повсюду; не правда ли, забавно; пропалываешь цветочную клумбу и одновременно собираешь травку себе на обед. Некоторые листья кажутся мне незнакомыми; надеюсь, мы не съедаем только что взошедшую календулу или шток-розу. Вишни, доведённые до кипения на медленном огне и остуженные, весь день не дают покоя пчёлам. Какая-то крошечная колибри быстро юркнула в кухню, привлечённая, вероятно, запахом густого сиропа из красного вина.
Гости прибудут к началу мягких долгих тосканских сумерек, после напитков сумерки из прозрачных станут золотыми и по-вечернему синими, а когда будет съедено первое блюдо, наступит ночь. Ночь приходит мгновенно, как будто солнце одним рывком утянули под холм. Мы зажигаем свечи — они расставлены у нас вдоль всей каменной стенки и на столе, накрыты колпаками для защиты от ветра. В качестве музыкального фона поёт весёлый хор лягушек. «Много лет назад...» — начинают рассказывать наши друзья. Их рассказы связывают окружающую нас Италию с той Италией, какую мы знали по книгам и кинофильмам. «В шестидесятые... В семидесятые... Настоящий рай...» Вот почему они приехали — и остались. Они её любят, но она явно катится под гору. «Какими оживлёнными были улицы Рима, всюду бродили толпы людей... А помнишь театр с крышей, которая откатывалась назад?» Потом разговор переходит на политику. Они знают всех. Мы в ужасе от бомбардировки автомобилей в Сицилии. Здесь что, мафия? Наши вопросы наивны. Уклон к фашизму на последних выборах — вот что вызывает у всех беспокойство. Может ли Италия вернуться к прежнему? Я рассказываю об антикваре из Монте-Сан-Савино. Я увидела фотографию Муссолини на дверях его лавки, а он заметил, что я на неё смотрю. С широкой улыбкой он спросил, в курсе ли я, кто это. Не зная, почему он повесил фотографию — манерность это или знак почитания, — я отдала ему фашистское приветствие. Он просто ошалел, решив, что я одобряю. Он накинулся на меня с рассказами о том, каким смелым человеком и головорезом был их дуче. Я хотела уйти со своими странными покупками — большим позолоченным крестом и дверцей ковчежка, — но он значительно снизил цены. Он приглашает меня в дом, хочет познакомить с семьёй. Все советуют мне воспользоваться этим знакомством.
Я чувствую, что вросла в местный быт; моя «американская жизнь» кажется далёкой и нереально-призрачной. Странно, что мы все оказались тут. Мы родились в одной стране, а осели в другой. Мы чувствуем себя тут совершенно как дома, хоть мы и не такие загорелые, хоть мы и американцы. Мы могли бы остаться тут, стать коренными жителями. У меня отрастут волосы, я буду учить местных детей английскому, ездить на «веспе» в город за хлебом. Представляю себе, как Эд, оседлав маленький трактор, обрабатывает землю на террасах. Представляю, как он разводит небольшой виноградни