аботы незаметно для противника.
Тит Ливий указывает, что Камиллу судьбой было предназначено разрушить Вейи. Став диктатором, он назначил начальником конницы Публия Корнелия Сципиона. С изменениями в руководстве все внезапно переменилось: у людей появились новые надежды, к ним вернулось мужество. Прежде всего, Камилл по законам военного времени казнил всех, кто в свое время в панике бежал от Вей. Затем диктатор сам отправился к Вейям для укрепления воинского духа армии. Вернувшись в Рим, он набрал новое войско, причем никто не уклонялся от призыва, а когда диктатор с войском выступил из города, его провожали даже не с упованием на успех, а с полной уверенностью в победе.
Атака римлян под предводительством Марка Фурия Камилла
Между городской стеной и валом нередко вспыхивали случайные стычки с неприятелем – Камилл запретил их, распорядившись, чтобы никто не вступал в бой самовольно. Практически все солдаты были брошены на земляные работы. Чтобы и работа не прерывалась, и люди не изнемогали от длительного пребывания под землей, он разбил землекопов на шесть команд. Работа велась круглосуточно, в шесть смен, днем и ночью, и все закончилось очень быстро.
Опытные воины с оружием в руках вышли из подземного хода и оказались в храме Юноны, прямо посреди вейской крепости. Тут одни с тыла напали на врагов, стоявших по стенам, другие сбили засовы с ворот, третьи запалили крыши домов, поскольку женщины и рабы швыряли оттуда камни и черепицу. Повсюду поднялся вопль, в котором разноголосье ужаса и угроз смешалось с плачем женщин и детей. В мгновение ока со всех стен были сброшены вооруженные защитники, а ворота отворены, и в то время, как одни римляне толпой стали прорываться в город, другие начали карабкаться по оставленным горожанами стенам. Город наполнился римлянами, бой шел повсюду. После ужасающей резни битва начала ослабевать. Тогда диктатор приказал глашатаям объявить, чтобы не трогали безоружных, что и положило конец кровопролитию. Горожане стали складывать оружие и сдаваться, а воины с разрешения диктатора бросились грабить. Говорят, что, когда Камилл своими глазами увидел, насколько эта громадная добыча превосходит ценностью все упования, он воздел руки к небу и молился, чтобы не слишком дорогой ценой пришлось платить за все это ему и римскому народу – ведь то невероятное счастье, которое досталось сегодня ему самому и всем римлянам, может вызвать зависть у богов и людей.
Внешне же все выглядело так, что римляне боятся защитников Вей, и те принялись насмехаться над римлянами. Они кричали со стен, что римляне трусят и поэтому предпочитают сидеть в своем лагере. Осада уже стала настолько привычным для осажденных делом, что они, вероятно, даже удивились бы, если бы как-нибудь с утра не увидели под стенами римского лагеря. Но по-прежнему ничего не происходило. А посему бдительность охраны упала, ночью обе стороны спокойно спали. Но это только так казалось вейянам. Сильный римский отряд, посланный Камиллом по подземной галерее в спящий город, уже неслышно открывал ворота, и внутрь города уже готовы были ворваться римские солдаты.
По словам Плутарха, Камилл, глядя на картину ужасного грабежа, простер руки к богам и взмолился:
– О, Юпитер, и вы, боги, надзирающие за делами добрыми и дурными, вы сами свидетели, что не вопреки справедливости, но, вынужденные к обороне, караем мы этот город враждебных нам и беззаконных людей! Но если, тем не менее, и нас ждет некая расплата за нынешнюю удачу, пусть она, молю, падет, с наименьшим ущербом, на меня одного, минуя государство и войско римское!
С этими словами, он резко повернулся направо, но, совершая поворот, упал. Все окружающие были немало встревожены, однако Камилл, поднявшись, сказал, что все произошло согласно его молитве: «Величайшее счастье искупается маленькой неудачей».
Несколькими годами позже, когда Рим был взят и разграблен галлами, многие вспомнили про этот случай и сочли его дурным предзнаменованием, которое не было понято.
Так в 396 году до н. э. пал этрусский город Вейи.
Самый богатый город этрусского племени даже в собственной гибели обнаружил величие: ведь римляне осаждали его долгих десять лет и зим, в течение которых он нанес им поражений куда больше, чем от них претерпел, и даже когда в конце концов пал по воле рока, то был взят не силой, но хитростью.
Действительно, исход длительной осады решил подкоп. Опытные римские воины с оружием в руках вышли из подземного хода и оказались прямо посреди вейской крепости. Вейяне, стоявшие на стенах, получили удар в спину. Несколько домов запылало, ворота города были открыты изнутри, и основная часть римской армии ворвалась в охваченный паникой город.
Руины этрусского города Вейи
По словам Эллен Макнамара, при Вейях «победа Рима была полной и необратимой», и падение этого города стало «настоящим бедствием для этрусков, поскольку теперь их южная граница была открыта».
Оставшиеся в живых внйяне были порабощены, сам город разграблен, а его владения объявлены общественной землей (ager publicus).
Отметим, что этрусские города в то время были столь прекрасны и обустроены, что Рим по сравнению с ними имел весьма жалкий вид. Сохранилась легенда о том, что даже пострадавшие при штурме, полуразрушенные и разграбленные, Вейи так разительно отличались от того, к чему привыкли римляне, что многие легионеры заявили, что остаются здесь на жительство навсегда. Командирам стоило немалых трудов отговорить солдат от этого решения. В результате, по словам немецкого историка Теодора Моммзена, «город был разрушен, а место, на котором он стоял, было обречено на вечное запустение».
Как ни странно, и это отмечает Реймон Блок, «Этрурия с поразительным равнодушием наблюдала за страданиями и падением этого важного города». Этот автор связывает подобное поведение этрусков с «отсутствием патриотизма» и со «стремительным распадом бывшей империи».
Тит Ливий объясняет это бездействие несколько иначе: «Вейяне выбрали царя. Это избрание глубоко оскорбило общины Этрурии, которым равно ненавистны были как царская власть, так и тот, кто ее получил. Этот человек уже раньше вызвал неприязнь всего народа этрусков, когда по его вине были нарушены торжественные игры, которые священный закон запрещает прерывать: высокомерно кичась своим богатством, он прямо в разгар представления отозвал актеров, большинство которых были его рабами, – и все оттого, что он досадовал по поводу неудачи на выборах, где двенадцать общин проголосовали таким образом, что ему был предпочтен другой кандидат на жреческую должность. А народ этот более всех других привержен религиозным обрядам, тем паче что отличается особым умением их исполнять. И вот этруски решили не оказывать вейянам помощи до тех пор, пока они будут под властью царя. В Вейях слухи об этом решении умолкли из-за страха перед царем, который всякого разносчика сплетен считал не пустым болтуном, но зачинщиком мятежа».
Подобное объяснение Тита Ливия нуждается в комментариях. Почему это избрание царя в Вейях так оскорбило остальных этрусков? Кто такие были этрусские цари? Чем они отличались от глав городов «лукумонов»? В этой связи хотелось бы вновь вернуться к терминам, которыми у этрусков обозначались властители городов и территорий. Широко известно заимствованное из этрусского языка слово «лукумон» (lucumon). В ряде источников оно выступает в качестве имени собственного. С другой стороны, слово «лукумон» употреблялось и для обозначения высшей этрусской должности или просто правителя того или иного города.
Как видим, единообразия в применении слова «лукумон» не было, и это дает простор для различных его толкований. Одни историки полагают, что лукумоны были главами аристократических родов. Другие, в частности Эллен Макнамара, категорически утверждают, что «царя называли лукумоном». А вот известный этрусколог Массимо Паллоттино считает, что слово «лукумон» в архаическую эпоху имело смысл «царь», но с отменой царской власти оно стало применяться для обозначения высших магистратов.
Мы точно не знаем, какое слово обозначало царя. Как и Сервий, мы долгое время полагали, что это обозначалось словом «lucumon» (lauχme, lauχume), но некоторые ученые-этрусковеды это сегодня отрицают. Они считают, что речь могла идти о римском изобретении, основываясь на том, что Тарквиний Древний, бывший первым этрусским царем Рима, у себя в стране звался Лукумоном. Более поздние надписи свидетельствуют впрочем, что это имя было антропонимом. Но делает ли этот аргумент невозможным тот факт, что слово «lauχme» обозначало царя? Мы могли бы назвать массу простолюдинов, которых при Старом Режиме во Франции звали Леруа или Ледюк… без всякой связи с их реальным положением.
Однако отыскать слово «царь» в этрусской лексике не удалось. При этом многие историки все же называют того же Порсенну царем города Клузия (Кьюзи) и даже царем всего этрусского двенадцатиградья.
Чтобы мнение этого французского историка стало совсем понятным, поясним, что антропоним – это имя собственное, официально присвоенное отдельному человеку как его опознавательный знак (прозвище), а Леруа (le roi) в переводе с французского значит «король», Ледюк же (le duc) значит «герцог».
Некоторые историки утверждают, что термин «царь» у этрусков мог обозначаться словом «мекс» (meχ). Кто-то переводит это слово как «диктатор».
Массимо Паллоттино переводит этрусское «meχl» как «нация», «союз».
Кроме того, часто упоминающимся является этрусский титул «зилат» (zilaθ), который некоторые историки считают соответствующим титулу «претор» (praetor) в Риме. Слово «претор» происходит от латинского «praeitor» (идущий впереди). Так называлась государственная должность в эпоху Верховной магистратуры, еще до создания Консульства. У этрусков известен также титул «зилат мехл раснал» (zilaθ meχl rasnal), который соответствовал титулу «петрора/царя Этрурии» (praetor/rex Etruriae), избираемого на всеобщем собрании в святилище бога Вольтумны, чтобы символизировать союз двенадцати главных городов Этрурии.