Вивальди, убедившись, что опасаться нечего, остановился и принялся разглядывать веселую компанию. Косые закатные лучи, падавшие вдоль опушки, играли отблесками на жизнерадостных лицах паломников, более похожих на участников пикника. Что касается пастыря, то он, по-видимому, пребывал в полном согласии со своим стадом;
он по доброй воле скинул приличествующую его положению маску торжественной суровости и разрешил своим компаньонам веселиться от души в расчете вкусить от самых аппетитных кусков, припрятанных в их котомках; снизойдя с высот величия, он, однако, не забывал о своем достоинстве, благодаря чему даже шутки его воспринимались с немалой долей почтения; возможно, сопровождавший их дружный смех служил не столько наградой за остроумие, сколько благодарностью за милость.
Завершив свои наблюдения, Винченцио обратился к предводителю с вопросом, как найти дорогу. Тот, прежде чем ответить, вгляделся в юношу и оценил изящество его одежды и отпечаток изысканности во всем его облике; отметив про себя также, что молодой человек путешествует в сопровождении слуги, предводитель уверил Вивальди, что будет рад служить, а пока пригласил занять место по правую руку от себя и отужинать.
Понимая, что им с пилигримами по пути, Вивальди решил воспользоваться этим предложением. Пауло привязал лошадей к дереву и принялся готовиться к трапезе. Воспользовавшись тем, что отец предводитель занят был беседой с Винченцио, Пауло безраздельно завладел вниманием пилигримов; они объявили, что он самый умный и веселый малый на свете; многие паломники выражали желание, чтобы Пауло сопровождал их до самого конца странствования, а именно — гробницы в кармелитском монастыре. Узнав, что упомянутая святыня располагается по соседству с церковью, принадлежащей обители, которая частично заселена монахинями, и находится приблизительно в двух лигах отсюда, Вивальди решил сопровождать пилигримов, ибо местом заключения Эллены мог оказаться с равной вероятностью любой монастырь. А в том, что содержат девушку именно в монастыре, Винченцио, имевший возможность поразмыслить на досуге о нраве и житейских воззрениях своей матери, не сомневался. Итак, вместе с пилигримами он и отправился в дальнейший путь. Винченцио шел пешком, а лошадь свою уступил почтенному отцу, утомленному долгой дорогой.
Темнота застала странников вдали от той деревни, где они рассчитывали заночевать, но за песнями и рассказами пилигримы и не думали предаваться унынию. Время от времени, побуждаемые отцом предводителем, они останавливались, дабы сотворить краткую молитву или пропеть гимн. Когда же в виду показалась деревня, приютившаяся у подножия горы, на склоне своем таившей святыню, паломники замедлили шаг, чтобы выстроиться в процессию. Их пастырь, лишив Вивальди удовольствия дослушать до конца одну из самых изощренных своих острот, умолк, сошел с лошади и переместился во главу колонны, которая двинулась вперед, оглашая окрестность громким, печально-торжественным пением.
Селяне, привлеченные этим звонкоголосым хором, вышли навстречу и отвели паломников в свои хижины. Деревню уже успели заполонить богомольцы, но бедные крестьяне, преисполненные благоговения и почтительности, делали все мыслимое и немыслимое, чтобы с удобством разместить постояльцев; тем не менее Пауло, ворочавшемуся на подстилке из сена, пришлось неоднократно с тоской вспомнить о покинутом каштане.
Винченцио провел беспокойную ночь в нетерпеливом ожидании рассвета того дня, который мог подарить ему встречу с Элленой. Юноше пришла в голову мысль, что одеяние пилигрима не только охранит его от подозрений, но и позволит ему наблюдать за окружающим. Стараний Пауло вкупе с одним-единственным дукатом достало, чтобы обеспечить желаемое; Винченцио переоделся и с утра пораньше отправился на разведку.
Глава 11
Внести подснежники, фиалки, розы!
Святой сестре дорогу устелите
Цветами в росах.
Почти никто из паломников не успел еще ступить на ведшую в гору тропу, но и от тех немногих, что спешили в этот ранний час к монастырю, Вивальди держался поодаль, ибо его задумчивый ум жаждал уединения. Вздохи утреннего ветерка в листве высоко над тропой, глухие всплески далеких вод ласкали его слух, ибо, неся умиротворение, звучали вместе с тем в гармонии с его печалью;
по временам Винченцио останавливался, чтобы полюбоваться пейзажем, обнаруживая и в нем согласие со своим умонастроением. Страсти отбушевали, уступив место кроткой, возвышенной меланхолии, и юноша со сладкой грустью взирал на темные скалы и крутые обрывы, мрачные вершины и обширные нехоженые пространства, встававшие вокруг; от серых стен и острых башенок монастыря, показавшихся за тенистыми рощами, веяло той же святостью, что и от окружающих гор.
— Ах! — вздохнул Вивальди, завидя врата монастыря. — Что, если она здесь, в двух шагах от меня! Но прочь напрасные надежды, нового разочарования мне не снести; буду искать, и только, без расчета на удачу. И все-таки — если бы Эллена оказалась здесь!
Достигнув ворот, Винченцио поспешно вступил во двор, охваченный волнением, замедлил шаги и стал оглядывать безмолвные аркады. Стоило показаться привратнику, как мнимый пилигрим, опасаясь разоблачения, опустил ниже капюшон, скрестил на груди руки и постарался так придержать свое одеяние, чтобы надежней спрятать лицо. Привратника Вивальди миновал молча и теперь не знал, какая из дорог ведет к священному гроту. Но, не выказав колебаний, юноша тут же двинулся в сторону церкви, величественного здания, стоявшего чуть поодаль от прочих монастырских строений. Высокие своды, протяженные аркады, где лишь изредка бесшумной тенью проплывала фигура монаха или паломника, а затем исчезала, поглощенная темнотой, полная тишина, мерцание свечей на главном престоле, игра огней, придававшая мрачное великолепие надгробиям, — все здесь внушало пришельцу священный трепет.
Последовав за несколькими богомольцами через боковой придел, Вивальди вышел во дворик, над которым нависала громадная скала с пещерой, служившей вместилищем изображения Пречистой Девы горы Кармель. Двор, примыкавший к церкви, со всех сторон ограждался скалами; лишь на юге через узкую расселину открывался далекий вид на окружающие горы. Наблюдателя, выглядывавшего из темного проема, поражало заполненное светом и яркими красками раздолье, которое простиралось вплоть до отдаленных голубоватых, таявших в дымке вершин.
Вивальди взошел в пещеру, где за филигранной золотой перегородкой, в окружении бесчисленных лампад и свечей, покоился украшенный цветами образ Богоматери. На ступенях теснились коленопреклоненные пилигримы, и Вивальди, дабы не привлекать к себе внимания, также склонил колени и стоял так, пока донесшийся из церкви гул органа и низкие голоса хористов не возвестили о начале ранней мессы. Вивальди возвратился из грота в церковь и остался там в дальнем углу. Временами он прислушивался к торжественным гармоническим звукам, распространявшимся под сводами, постепенно угасая. Это была та полнозвучная, чарующая музыка, что оглашает сицилийские храмы в дни церковных торжеств, нередко унося в эмпиреи души охваченных восторгом прихожан. Не в силах снести волнение, порожденное чудесной гармонией, Винченцио собирался уже покинуть церковь, когда музыка внезапно умолкла и взамен ее раздался удар колокола. Вивальди решил, что это заупокойный звон, сопровождающий последнее причастие умирающего. Вдали, в сопровождении мерных глухих ударов колокола, послышались переливы женских голосов, сплетавшиеся с более низкими звуками мужского пения. Мелодия разрасталась в воздухе, такая нежная, такая жалобная, что глубокая печаль, тоска об уходящем друге, пролилась в души внимавших, равно как и в души певших.
Вивальди поспешил к хорам, где полы были усыпаны пальмовыми листьями и свежими цветами. На ступенях алтаря лежал черный бархатный покров; рядом молча свершали действо несколько священнослужителей. Все вокруг говорило о торжественности предстоящего церемониала, а на лицах зрителей застыло выражение напряженного ожидания. Тем временем пение сделалось слышнее и из противоположного придела выступила процессия монахинь.
Когда шествие приблизилось, Вивальди разглядел во главе его аббатису в ритуальном облачении, увенчанную митрой, и внимание юноши привлекла ее величавая размеренная поступь и гордое, хотя и исполненное изящества, достоинство всего ее облика. За настоятельницей следовали монахини, разделившись по степеням; замыкали процессию послушницы с зажженными свечами в руках; их окружали монахини, отличные от прочих своим одеянием.
В отведенном для них месте монахини остановились и выстроились в ряд. Винченцио с замиранием сердца осведомился у кого-то о сути происходящего и узнал, что предстоит пострижение в монахини. Инок, с которым заговорил Винченцио, продолжил:
— Вам ведомо, без сомнения, брат мой, что утро того дня, когда мы справляем торжество в честь Присноде-вы, — это обычное время для принесения священных обетов. Оставайтесь же здесь, дабы созерцать этот обряд.
— А как имя послушницы, которая решилась сегодня посвятить себя Богу? — спросил Вивальди дрожащим голосом, выдававшим его волнение.
Монах сопроводил ответ пристальным взглядом:
— Я не знаю ее имени, но, если вы отойдете со мной немного в сторону, я вам ее покажу.
Вивальди, глубже надвинув на лицо капюшон, молча повиновался.
— Она справа от аббатисы, — прошептал его собеседник, — опирается на руку одной из монахинь. На ней белое покрывало, и ростом она выше остальных.
Вивальди тревожно всматривался в указанную ему фигуру и — то ли потому, что образ возлюбленной всецело владел его фантазией, то ли уверившись в справедливости своей догадки, — уловил в незнакомке сходство с Элле-ной. Винченцио осведомился, как долго эта послушница пребывает в обители, затем задал и другие вопросы, на которые инок не смог — или не посмел — дать ответы.
С каким беспокойством вглядывался Винченцио в окутанных покрывалами монахинь, страшась распознать среди них Эллену, которую жестокое коварство маркизы уже успело, быть может, навсегда отторгнуть от ее земного жениха! С еще большим трепетом старался он рассмотреть лица послушниц, но этому мешала тень от капюшонов и белые покрывала, искусные складки которых представляли взору не меньшее препятствие, чем глухие батистовые пелены монахинь.