Завидев часовню, Эллена остановила взор на осенявших здание угрюмых кипарисах и вздохнула:
— И эти знамения смерти указуют нам путь к брачному алтарю! Вивальди, быть может, я суеверна, но не сулят ли они нам несчастливого будущего? Прости меня, я поддалась слабости.
Нежно упрекая девушку за склонность к унынию, Вивальди сделал все, чтобы помочь ей справиться с волнением. Они вошли в часовню, где их встретили тишина и гробовой сумрак. Почтенный бенедиктинец с иноком, которому отведена была роль посаженого отца при невесте, были уже там и, преклонив колени, молились.
Вивальди подвел трепещущую невесту к алтарю, и там они ожидали, пока оба монаха, сотворив молитву, не поднимутся с колен; это были минуты, исполненные глубочайших переживаний. То и дело Эллена озирала полутемное пространство часовни, опасаясь обнаружить затаившегося в укромном углу соглядатая; хотя она считала крайне неправдоподобным, чтобы поблизости оказался кто-то, желавший прервать священный обряд, но изгнать опасения ей все же не удавалось. Однажды ей и вправду почудилось, что за переплетом окна показалось прильнувшее к стеклу лицо, пристально разглядывавшее внутренность церкви, но, когда она всмотрелась, видение исчезло. Эго, однако, не успокоило Эллену; она настороженно ловила доносившиеся снаружи неясные звуки и по временам вздрагивала, когда всплеск волны, которая разбивалась о скалы, напоминал ей шаги и перешептывания проникших в церковь чужаков. Эллена старалась не поддаваться страхам и успокаивала себя тем, что приход посторонних не означал бы, скорее всего, ничего дурного; это могли быть обитатели монастыря, привлеченные сюда любопытством. Она успела уже овладеть собой, когда дверь приоткрылась и оттуда выглянуло чье-то темное лицо. Спустя мгновение оно исчезло, а дверь захлопнулась.
Заметив, что Эллена коснулась его руки и черты ее внезапно покрыла бледность, Вивальди обернулся к двери, но, никого там не обнаружив, осведомился у девушки о причине ее испуга.
— За нами следят, в дверях только что был какой-то человек!
— Пусть так, любовь моя, но кого же нам здесь опасаться? Любезный отец, поторопитесь, — попросил Вин-ченцио, обратившись к бенедиктинцу, — вы позабыли, что мы вас ждем.
Священнослужитель знаком показал ему, что вот-вот закончит молиться, второй же монах поднялся с колен и выслушал Винченцио, желавшего, чтобы двери часовни были заперты от посторонних.
— Мы не смеем замкнуть врата храма, — возразил тот, — дом Господень должен быть открыт всечасно.
— Но вы разрешите мне пресечь чье-то праздное любопытство и осведомиться, кто следит за нами у дверей? Во имя спокойствия этой дамы я должен так поступить.
Инок дал соизволение, и Вивальди подошел к двери. Убедившись, что темный притвор пуст, он, успокоенный, возвратился к алтарю, где его уже ждал священнослужитель.
— Дети мои, — молвил тот, — я заставил вас ждать, но да будет вам известно, что молитвы старика не менее важны, чем обеты, принесенные юношей, хотя вряд ли вы сейчас расположены согласиться с этой истиной.
— Я готов согласиться с чем угодно, любезный отец, но с условием, что вы без промедления выслушаете наши обеты.
Достопочтенный пастырь взошел к алтарю и раскрыл Библию. Вивальди стал по правую руку от него и взглядами, полными нежности и беспокойства, старался подбодрить Эллену; она же, тщетно пытаясь скрыть под покрывалом свое душевное смятение и опустив глаза, опиралась на руку своей провожатой. Невзрачный облик этой инокини, высокий рост и грубые черты посаженого отца, облаченного в серое орденское одеяние, благородные седины и спокойное лицо священнослужителя, ярко освещенного сверху лампадой, в контрастном сочетании с юношеской грацией и одухотворенностью Вивальди, ласкающей взор красотой и прелестью Эллены представляли зрелище, достойное кисти живописца.
Едва священник успел приступить к свершению обряда, как шум за дверями вновь привлек внимание Эллены. Дверь во второй раз потихоньку отворилась, и исполинского роста человек, пригнувшись, шагнул внутрь. В руках у него был факел, при свете которого, в проеме раскрывавшейся двери, Эллена разглядела других людей, оглядывавших часовню через плечо первого. Свирепые лица и необычные одеяния пришельцев в тот же миг убедили Эллену в том, что перед ней не бенедиктинцы из ближайшего монастыря, а жуткие посланцы злых сил. Она издала сдавленный крик и рухнула бы на пол, если бы ее не подхватил жених, но причину ее внезапного ужаса он понял лишь тогда, когда заслышал за спиной стремительные шаги. Винченцио обернулся и узрел, что к алтарю устремились несколько вооруженных незнакомцев в одеждах в высшей степени странных.
— Кто вы, осмелившиеся вторгнуться в сей священный предел? — вопросил он сурово, поднимаясь с пола, где лежала Эллена.
— Кто сии дерзновенные, посягнувшие на святость храма? — вскричал, в свой черед, и священник.
Эллена лежала в беспамятстве, и, поскольку незнакомцы приближались, Вивальди схватился за меч, дабы защитить свою невесту.
Священник и Вивальди заговорили одновременно, так что слов их было не различить, но тут раздался оглушительный голос, подобный раскату грома, и пелена неведения мгновенно рассеялась.
— Ты, Винченцио ди Вивальди, житель Неаполя, и ты, Эллена ди Розальба, с виллы Альтьери, именем святейшей инквизиции мы призываем вас сдаться!
— Инквизиции? — проговорил Вивальди, не веря своим ушам. — Здесь какая-то ошибка.
Чиновник, не удостоив его ответом, повторил свой призыв.
Изумленный Вивальди добавил:
— Если вы рассчитываете внушить мне, будто наши особы привлекли внимание инквизиции, то, значит, вы чересчур полагаетесь на мое легковерие.
— Синьор, верить или нет — ваше дело, но вы арестованы, и эта госпожа тоже, — ответил старший чиновник.
— Прочь, мошенник, — Вивальди вскочил на ноги рядом с простертой на полу Элленой, — или мой меч проучит тебя за дерзость!
— Вы посягаете на служителя инквизиции! — воскликнул негодяй. — Скоро вы узнаете, как поступает священное братство с теми, кто не повинуется его приказам.
Опередив Вивальди, в разговор вступил священник:
— Если вы доподлинно служитель этого суровейшего из трибуналов, предъявите нам доказательства, что вы облечены его доверием. Не забывайте, что пребываете в стенах святилища и обман вам не простится. Вы ошибаетесь, полагая, что я предам в ваши руки лиц, нашедших здесь убежище, не будучи уверен, что этого требует от меня упомянутое вами могущественное сообщество.
— Предъявите мне приказ, — с высокомерным нетерпением потребовал Вивальди.
— Вот он, — ответил чиновник, доставая какой-то черный свиток и протягивая его священнику. — Читайте и удостоверьтесь!
Один взгляд на свиток заставил бенедиктинца содрогнуться, но он все же взял пергамент в руки и принялся внимательно изучать. Сорт пергамента, оттиск печати, необычное письмо, а также рад тайных знаков, ведомых лишь посвященным, — все убеждало в том, что документ и в самом деле исходит от Святой Палаты. Священник выронил свиток и уставил на Вивальди взгляд, исполненный изумления и безграничного сострадания. Винченцио наклонился, чтобы поднять свиток, но чиновник опередил его.
— Несчастный юноша! — проговорил священник. — Сомнений нет, грозное судилище призывает тебя к ответу за совершенное тобой преступление, своим вмешательством не попустив меня сотворить кощунство!
Вивальди застыл как громом пораженный.
— Что это за преступление, святой отец, за которое меня призывают к ответу? Сколь дерзок и изощрен должен быть обман, коли даже вы ему поддались! Что за преступление, что за кощунство?
— Не ожидал я, что ты так закоснел в грехе! Одумайся! Не добавляй к безудержным страстям юности наглую ложь! Тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что ты совершил.
— Ложь? — вскипел Вивальди. — Но ваши почтенные лета и священное облачение служат вам защитой. Что же до негодяев, которые посмели обвинить невинную жертву, — Винченцио указал на Эллену, — то им не уйти от моей мести.
— Одумайся! Смирись! — взывал священник, удерживая его руку. — Сжалься над самим собой и над ней. Неужели тебе неведомо, какую кару ты на себя навлекаешь неповиновением?
— Не знаю и не хочу знать, а Эллену ди Розальба я буду защищать, покуда жив. Пусть только приблизятся.
— На нее, на ту, что лежит в беспамятстве у твоих ног, падет гнев оскорбленных служителей закона — на нее, на твою сообщницу во грехе.
— Сообщницу во грехе? — воскликнул Вивальди с изумлением и гневом. — Мою сообщницу?
— Безумный юноша! Разве не выдает ее вины носимое ею покрывало? Уму непостижимо, как я не замечал его ранее!
— Вы похитили монахиню из монастыря, — сказал старший чиновник, — и за это преступление будете привлечены к ответу. Если вы уже довольно покрасовались в позе героя, синьор, извольте следовать за нами, наше терпение на исходе.
Тут Вивальди впервые заметил, что Эллена закутана в монашеское покрывало, взятое у Оливии, чтобы укрыться от глаз аббатисы в ночь бегства из Сан-Стефано. Девушка тогда второпях забыла вернуть его монахине. До сих пор, снедаемая тревогами и заботами, Эллена и не подумала сменить это покрывало, в то время как кое-кто из сестер-урсулинок, оказался куда более внимательным.
Пока Вивальди раздумывал, не зная, какое приискать оправдание, ему стали приходить на ум различные обстоятельства, способные подтвердить предъявленное ему обвинение; он все более убеждался, что вокруг него широко раскинуты вражеские сети. Винченцио подумалось, что не иначе как к происходящему приложил руку Скедони, в угрюмой душе которого, вероятно, зародилось желание отомстить за сцену в церкви Спирито-Санто и за все последовавшие за ней унижения. Поскольку Вивальди ничего не знал о том, что маркиза поддерживала честолюбивые надежды Скедони, юноше не представлялось невероятным участие монаха в аресте сына его покровительницы. И разумеется, Винченцио не мог и подозревать, что Скедони проник в тайны, позволившие ему не бояться гнева маркизы и принудить ее к молчанию и повиновению.