Монах нагнулся, чтобы поднять девушку, и вновь, увидев перед собой ее невинное лицо, заколебался. В ту же минуту она пошевелилась. Монах невольно отпрянул, будто она могла понять его замысел и отомстить ему. Вода, которую Скедони вылил на лицо Эллены в попытке привести ее в чувство, оживила ее. Она открыла глаза и, обнаружив недруга, вскрикнула и попыталась подняться на ноги. Безбожное злодеяние способно наводить страх и на самого злодея — монах дрогнул. Как ни стыдился, как ни укорял он себя, но робость взяла верх; он молча посмотрел на девушку, резко отвернулся и пошел прочь. Эллена услышала звук его шагов, а затем, приподнявшись, проследила, как он, петляя меж скал, удалялся в сторону дома, ставшего ее узилищем. Удивленная странным поведением монаха и тем, что осталась одна, Эллена собралась с силами и устремилась к желанной цели — к замеченной в отдалении деревне. Она успела пройти всего лишь несколько шагов, когда вновь появился и стал быстро настигать ее Спалатро. Несмотря на все старания девушки, Спалатро в считаные минуты оказался радом, и Эллена опять стала его пленницей. Нимало не тронутый ее тоскливо-безнадежным взглядом, Спалатро съязвил что-то относительно ее проворства и, с видом угрюмым и настороженным, повел свою подопечную обратно. Переступая вновь порог рокового дома, Эллена не чаяла покинуть его мрачные стены живой — тем более что именно сюда, расставшись с ней, направил свои стопы монах. Правда, их недавняя встреча завершилась самым неожиданным образом, но Эллена понимала, что впредь рассчитывать на его милосердие не придется. Монах, однако, все не показывался, а тем временем Спалатро привел Эллену в ее прежнюю комнату и, оставляя там жертвой страха и одиночества, задвинул, как и раньше, засов. Когда шаги тюремщика замерли, в доме, подобно затишью перед бурей, воцарилось мертвое безмолвие.
Глава 9
Решился я — и все орудья тела К деянью страшному употреблю.
Шекспир
Скедони, охваченный необоримым, неподвластным даже его железной воле смятением, вернулся в дом. По пути монах встретил Спалатро, отослал его к Эллене, а в заключение строго наказал не подходить к своей комнате без вызова.
Войдя к себе, Скедони затворился, хотя и знал, что в доме нет и не появится никого, кто осмелился бы нарушить его уединение. С какой же охотой отгородился бы он запертой дверью от своих собственных мыслей! Он бросился в кресло и долго пробыл в неподвижности, предаваясь раздумьям, крайне беспокойным и противоречивым. В тот самый миг, когда сердце упрекало его за преступление, им замысленное, он сожалел о честолюбивых намерениях, от которых вынужден был отказаться, если не совершил задуманное, сожалел — и презирал себя за свои колебания. Он как бы рассматривал себя со стороны и с удивлением обнаруживал в себе черты, о которых ранее даже не подозревал. Скедони не находил такой доктрины, которая помогла бы ему объяснить непоследовательность и противоречивость собственных переживаний; ему было непонятно и то, каким образом он, будучи во власти неистовой борьбы мучительных страстей, может подвергать их суду разума и созерцать эти проявления своей натуры холодным взглядом исследователя. Однако при всех стараниях монах не мог проникнуть в тонкие механизмы своего честолюбия и понять, что даже в эти мгновения критической самопроверки важнейшим двигателем его сознания оставалась гордыня. Именно эта страсть завладела Скедони с юности, проявляла себя во всех случаях, когда тому благоприятствовали обстоятельства, и ее влияние определило важнейшие события в его жизни.
Граф Маринелла — ибо именно таков был некогда титул духовника — был младшим отпрыском старинной семьи, обитавшей в герцогстве Миланском, у подножия Тирольских Альп; войны, которые свирепствовали в Италии в прошлом веке, значительно истощили владения и средства рода Маринелла. Получив по смерти отца весьма скромное наследство, Скедони не ощутил в себе наклонности ни к тому, чтобы неустанными трудами приумножить свое достояние, ни к тому, чтобы смириться со скудостью средств и терпеливо переносить связанные с ней ограничения и унижения. Он горделиво отказывался признать, что не равен богатством тем, кому не уступал в знатности. Благородные чувства и здравые суждения, помогающие возвышенной душе стремиться к истинному величию, были Скедони неведомы. Напротив, удовлетворяясь показными проявлениями могущества и расточительства, он довольствовался минутными радостями без мысли о последствиях. Лишь истощение средств заставило его остановиться и обдумать свое положение. Слишком поздно понял он, что часть его владений необходимо продать и ограничиться доходом от оставшейся части. С достоинством переносить нужду, которую сам навлек на себя своими безумствами, граф оказался не способен; посему он, дабы не отказывать себе в привычной роскоши, вознамерился с помощью хитроумия вернуть то, что по легкомыслию расточил. При этом он, однако, предпочел уехать подальше, чтобы свидетелями его изменившихся обстоятельств не стали соседи.
О последующих нескольких годах жизни графа общество не имело никаких сведений, а затем он был обнаружен в монастыре Спирито-Санто, близ Неаполя, где обретался в монашеском облачении и под вымышленным именем Скедони. Лицо графа и весь его облик в целом претерпели перемену не менее разительную, чем образ жизни. Он глядел мрачно и сурово; гордость, которая ранее сочеталась в его чертах с веселостью, ныне проступала изредка под маской смирения, чаще же находила себе выход в суровом молчании и в жестокости чудовищных покаяний.
Прежний знакомый, который случайно встретил Скедони в монастыре, скорее всего, не узнал бы его, если бы не остановил внимание на его поистине незабываемых глазах. Рассмотрев затем черты инока, этот знакомый узрел в нем некоторое сходство с Маринелла, известным ему с давних пор.
Исповедник прикинулся, что не помнит старого знакомца, и уверил его, что он обознался, но посетитель проявил настойчивость, сослался на некоторые обстоятельства, и Скедони понял, что притворство бесполезно. Засим последовала беседа с глазу на глаз, и, каков бы ни был ее предмет, Скедони удалось заручиться клятвенным обещанием гостя не раскрывать братии тайны его происхождения, а также молчать о состоявшейся встрече и за пределами монастыря. Настойчивость, с какой исторгал у него эту клятву Скедони, поразила — более того, испугала — посетителя; последнему нетрудно было догадаться, что у Скедони имеются веские основания опасаться последствий его нескромности и что отказать монаху в повиновении значило навлечь на себя беду; пока он произносил клятву, его сотрясала неудержимая дрожь. Можно предположить, что первую часть своего обета этот человек исполнил, касательно же второй имеются сомнения; как бы то ни было, вскоре он исчез, и с тех пор никто из жителей Неаполя ничего о нем не знал.
Скедони, в своей неизменной жажде почестей, приспособил свое поведение к взглядам, а также предрассудкам того общества, что окружало его ныне, и стал одним из самых неуклонных исполнителей его предписаний; в самоистязании, в неукоснительном блюдении устава он достиг, можно сказать, чудес. Старшие иноки ставили его в пример младшим, взиравшим на него скорее в почтительном изумлении, чем в надежде сравняться с ним в добродетелях. Однако дружба их со Скедони ограничивалась панегириками. Монахи славили подвижничество, от которого сами отказывались; это подвижничество придавало характер святости всей общине и таким образом избавляло прочих ее членов от необходимости упражняться в аскетизме. Все они боялись и одновременно ненавидели отца Скедони за его гордость и суровый нрав и были далеки от того, чтобы оказывать его честолюбивым устремлениям более ощутимое содействие, чем изречение пустых похвал. Скедони пробыл в общине уже несколько лет, однако существенного продвижения по иерархической лестнице не дождался; вынужденный наблюдать, как достигают высоких церковных чинов те, кто никоим образом не мог равняться с ним в служении, он почитал себя униженным. Слишком поздно понял он, что признания от братии ему не получить; претерпев это разочарование, неустанный искатель почестей решил впредь добиваться своего иным путем. Уже несколько лет Скедони был исповедником маркизы ди Вивальди, и вот наконец поведение ее сына пробудило в нем надежду, что он сможет стать маркизе не только полезным, но и необходимым. Изучать слабости тех, кто его окружает, и обращать их себе на пользу вошло у отца Скедони в обыкновение; узнав же нрав маркизы, он преисполнился немалых упований. Монах установил, что его духовная дочь подвержена сильным страстям, в суждениях же слаба, и сделал вывод, что, если содействовать маркизе в удовлетворении одного из ее страстных желаний, карьера ему будет обеспечена.
Наконец Скедони удалось вкрасться к маркизе в доверие столь успешно и он стал ей столь необходим в ее целях, что для него настала пора ставить собственные условия; Скедони не замедлил так и поступить — впрочем, с диктуемой его положением показной деликатностью и тонкостью. Высокий церковный пост — предмет давних бесплодных желаний духовника — был обещан ему маркизой, обладавшей достаточным влиянием, чтобы добиться такового; взамен она ставила условие «спасти семейную честь», по ее осторожному выражению. Маркиза дала понять, что это осуществимо лишь ценой смерти Эллены. Скедони был согласен с маркизой: только смерть этой юной очаровательницы может сохранить честь рода Вивальди, ибо, если она останется в живых, следовало ожидать худшего: и нрав юноши, и его привязанность были таковы, что он сумел бы изобрести самые немыслимые средства, дабы разыскать возлюбленную и извлечь ее из темницы, даже самой недоступной и потаенной. Как долго и усердно старался Скедони снискать благорасположение маркизы, уже известно. И вот развязка была близка, Скедони готовился свершить страшное деяние и тем спасти от поношения гордость дома Вивальди, а заодно добиться высокого поста и насытить свою жажду мести, и тут произошло неожиданное: неведомые ему ранее чувства поколебали решимость монаха и сковали его руку. Но чувства эти оказались нестойки: едва потеряв девушку из виду, монах забыл о них; теперь, в тиши уединения, он обдумывал вновь свои прежние планы и возрождал твердость намерений и при этом не переставал удивляться неожиданной жалости, отдалившей его от цели. Прежние, неизменно руководившие Скедони страсти вновь воцарилис