Среди вопросов, занимавших исповедника, самым трудным был вопрос о том, как распорядиться судьбой Элле-ны в Неаполе и в то же время сохранить в тайне свою родственную связь с нею. По той или иной причине мысль о преждевременном разоблачении его семейных обстоятельств пугала Скедони так сильно, что лицо его то и дело выражало предельный ужас; именно это страшное выражение напоминало Эллене сцену на берегу. Исповедника смущала также другая трудность: требовалось объяснить маркизе, по какой причине он не исполнил ее поручения, предстояло расположить ее в пользу Эллены и даже склонить ее к согласию на брак молодых людей, до того как ей откроется тайна происхождения несчастной молодой женщины. Понимая, что, прежде чем он откроет эту тайну, необходимо выяснить, согласится ли маркиза на такой союз, Скедони решился держать новость в секрете, пока не уверится, что воспринята она будет благосклонно. Для начала же, поскольку придется сообщить о происхождении Эллены, Скедони намеревался объявить, что ему стало кое-что известно о принадлежности ее к знатному семейству, безусловно достойному союза с родом Вивальди.
Духовник и жаждал, и — в неменьшей мере — страшился предстоявшего разговора с маркизой. Он с содроганием думал о встрече с женщиной, подстрекавшей его омочить руки в крови его собственной дочери; пусть злодеяние волей случая осталось несвершенным, но намерения маркизы, скорее всего, не переменились. Как встретить ее упреки, когда Скедони признается, что не исполнил ее волю! Как скрыть свое негодование, как упрятать от разоблачения прочие чувства, присущие всякому отцу! А ведь в ответ на укоры придется измышлять извинения, изображать покорность, против которой восстает его душа! Даже во время недавних разговоров с Элленой его способность к притворству не подвергалась столь суровому испытанию, не оборачивалась для него такой карой, какая ожидала Скедони у маркизы. При мысли о близкой встрече этот хладнокровный и хитроумный интриган впадал иногда в такой ужас, что готов был избежать ее любой ценой и даже втайне устроить брак Вивальди и Эллены, не пытаясь добиться благословения маркизы.
Однако указанную возможность Скедони неизменно отбрасывал, ибо гордость его требовала незамедлительного возвышения, и он готов был принести в жертву свои лучшие чувства и подчинить их самой злобной подлости, лишь бы не отказаться от своего ложного честолюбия. Монах являл собой разительный пример парадоксального сочетания в одной и той же душе гордыни и низости.
Во время этого безмолвного путешествия мысли Элле-ны часто обращались к Вивальди; она тревожно раздумывала о том, как скажутся недавние изменения в ее судьбе на их общем будущем. Эллене представлялось, что Скедо-ни, вероятнее всего, одобрит их столь лестный для отцовской гордости союз, хотя, возможно, и не даст согласия на тайный брак. Эллена подумала о том, какой переворот известие о ее знатном происхождении произведет в умах родителей Вивальди. Грядущее представилось ей в более радужном свете, и ее волнения стали рассеиваться. Полагая, что судьба молодого человека небезызвестна ее спутнику, Эллена несколько раз порывалась заговорить об этом со Скедони, но робость удерживала ее; она бы ни за что не остановилась, если бы хоть на минуту заподозрила, что ее возлюбленный томится в темнице инквизиции. Ей же представлялось, что Вивальди, как и она сама, был обманным путем схвачен слугами маркизы, выдававшими себя за чиновников инквизиции; как и ранее, Эллена не сомневалась, что Винченцио временно, по приказу матери, содержится в заключении на одной из вилл, принадлежащих семейству Вивальди. Однако стоило Скедони, очнувшемуся от раздумий, коротко упомянуть о Винченцио, как Эллена, сгорая от нетерпения, осведомилась о его судьбе.
— О вашей взаимной склонности я наслышан, — произнес Скедони, избегая ответа на поставленный вопрос, — но желал бы узнать о том, как она зародилась.
Эллена смутилась и, не зная, что сказать, промолчала, а затем повторила свой вопрос.
— Где вы впервые встретились? — спросил исповедник, по-прежнему не давая ответа.
Эллена рассказала, что впервые увидела Вивальди, когда сопровождала свою тетку на обратном пути из церкви Сан-Лоренцо. От неловкости дальнейших объяснений девушку избавил Спалатро; он приблизился к Скедони и объявил, что они вот-вот достигнут городка Цанти. Эллена подняла глаза и обнаружила, что вблизи, за деревьями, виднеются дома; вслед за тем внезапно послышался радостный лай собаки, вестницы и верной служанки человека!
Вскоре путники были уже в Цанти, крошечном городке, затерянном в лесу; ввиду бедности его обитателей задерживаться здесь не представлялось возможным; приходилось ограничиться самым коротким отдыхом и легкой трапезой. Спалатро повел их к хижине, где обычно оказывали прием нечастым в этих местах странникам. У хозяев хижины, под стать окружающей местности, вид был вполне дикий, а их жилище оказалось крайне запущенным и неопрятным; поэтому Скедони предпочел подкрепиться на открытом воздухе и распорядился, чтобы стол для них установили невдалеке, в густой тени пышных лесных деревьев. Хозяин удалился, Спалатро был отослан с поручением осведомиться о почтовых лошадях, а также раздобыть для исповедника мирское платье. Оставшись наедине с Элленой, Скедони вновь ощутил уколы совести; когда Эллена встречалась с ним глазами, ее дух занимался от испуга, который граничил с ужасом. Но Скедони положил конец напряженному молчанию и возобновил разговор о Вивальди и истории любви молодых людей. Отказать ему в повиновении Эллена не решилась, но рассказ повела со всей возможной краткостью; Скедони не прерывал ее ни единым словом. Сколь бы многообещающим ни представлялся монаху сделанный Элленой выбор, высказать одобрение он остерегался; надлежало вначале вызволить из беды ее избранника. Но молчание выражало его мысли яснее слов; воодушевленная надеждой, Эллена осмелилась вновь спросить, по чьему приказу арестован и куда препровожден Вивальди, а также в каком положении он теперь пребывает.
Исповедник был слишком искушен, чтобы доверить Эллене истинное положение вещей, и избавил ее от мучительной вести о заключении Вивальди в тюрьму инквизиции. Он прикинулся, что впервые слышит о недавнем происшествии в Челано, но предположил, что Вивальди вместе с Элленой задержали по распоряжению маркизы, после чего, вероятно, юношу временно лишили свободы, каковая мера, без сомнения, была предназначена и Эллене.
— А вы, отец мой, что вас привело в мое узилище — вы ведь о замыслах маркизы не знали? Какой счастливый случай послал вас в эти глухие места как раз вовремя, чтобы спасти свое дитя?
— Знал ли я о замыслах маркизы? — На лице Скедо-ни отразилось смятение и недовольство. — И ты вообразила, что я мог споспешествовать… согласился стать соучастником… то есть доверенным лицом, когда речь шла о зверском… — Запутавшись, растерявшись и успев наполовину выдать себя, Скедони умолк.
— Но вы сказали, что маркиза намеревалась только лишить меня свободы? В чем же тогда «зверство»? Увы, отец мой! Замысел ее и был зверским — мне это хорошо известно, а вам — тем более, так стоит ли уверять, что мне было назначено всего лишь заточение? Это забота о моем спокойствии заставляет вас…
— Каким же образом, — перебил Скедони подозрительно, — мог я проведать о планах маркизы? Повторяю, я не являюсь ее наперсником, откуда же мне знать, что замышлялось нечто большее, нежели заточение?
— Разве не вы остановили убийцу, — с нежностью в голосе возразила Эллена, — и вырвали из его рук смертоносный кинжал?
— Об этом я забыл, — пробормотал вконец смущенный исповедник.
— О да, добрые души склонны забывать о благодеяниях, которые оказали своим ближним. Но вы убедитесь, отец, что благодарному сердцу забывчивость несвойственна: оно — скрижаль, на которую заносятся праведные дела, которые вытесняются из памяти благодетеля.
— Если не хочешь меня рассердить, — нетерпеливо прервал Скедони, — забудь слово «благодеяние» отныне и навсегда.
Монах поднялся и присоединился к хозяину, стоявшему у дверей своей хижины. Скедони желал как можно скорее отделаться от Спалатро и потому спросил, не найдет ли хозяин проводника, знакомого с лесами, которые им предстоит еще пересечь. В этой обители нищеты желающие заработать имелись, по всей видимости, в избытке, но хозяин особо рекомендовал своего соседа, за которым тут же и отправился.
Между тем вернулся Спалатро, не выполнивший возложенную на него задачу. За такое короткое время найти светскую одежду, которая пришлась бы впору Скедони, не удалось; он был вынужден поэтому ехать до следующего города в своем платье. Это не слишком огорчило монаха, поскольку он не рассчитывал в такой глуши наткнуться на знакомых.
Вскоре появился хозяин вместе со своим соседом; Скедони нанял его в сопровождающие, получив на свои вопросы удовлетворительные ответы, и затем отпустил Спалатро. При расставании Спалатро был зол и удалился с явной неохотой, но Скедони, обрадованный тем, что избавляется от свирепого и чересчур осведомленного сообщника, не обратил на это внимания. Зато Эллена уловила враждебный и разочарованный взгляд Спалатро, когда тот проходил мимо, и тем более была благодарна судьбе за его уход.
Когда путники продолжили свой путь, было уже за полдень. Скедони рассчитывал, что в город, где им предстоит провести ночь, они с легкостью доберутся задолго до заката, а значит, можно позволить себе помедлить с отъездом, чтобы переждать жару. Путь их пролегал, как и утром, через необитаемую местность, но сердцевина ее — дремучие чащобы — осталась позади; не громоздились кругом, заслоняя небосвод, горы; взгляд, устремленный вдаль, встречал местами не глухую тень, а залитые светом открытые пространства, голубевшие к горизонту; вблизи то и дело попадались поляны, ярко-зеленые под солнечными лучами. Деревья, однако, и здесь росли такие же могучие; платаны, дубы, каштаны великолепными шатрами окружали искрившиеся весельем лужайки; лесные великаны, казалось, освящали воды горных ручьев, струившиеся в их торжественной тени.