Едва Эллена вышла из комнаты, Вивальди, обратившись к Оливии, подробно рассказал ей о своей давней привязанности к ее дочери и умолял ее дать согласие на их брак. Оливия на это ответила, что, хотя давно уже знает об их взаимной склонности, а также о многих испытаниях, доказавших ее прочность, она никогда не позволит дочери войти в семью, глава которой либо не может, либо не хочет оценить ее по достоинству; в данном случае необходимым условием успеха соискательства является то, чтобы не только сам Вивальди, но и его отец выступил просителем; тогда — и только тогда — она позволит им надеяться на свое согласие.
Подобное условие почти не охладило пылкость Вивальди; теперь, когда выяснилось, что Эллена — дочь не преступника Скедони, а графа ди Бруно, человека не только высокого происхождения, но и безукоризненной репутации, Вивальди почти не сомневался в том, что его отец непременно сдержит слово, данное покойной маркизе.
На этот счет юноша не ошибся. Маркиз, выслушав рассказ Вивальди о семействе Эллены, обещал — если не возникнет нового недоразумения — не противиться более желаниям сына.
Сам маркиз безотлагательно учинил частное расследование касательно Оливии, нынешней графини ди Бруно, каковое повлекло за собой изрядные трудности, однако увенчалось полным успехом: врач, помогавший ей спастись бегством от свирепства Ферандо ди Бруно, вкупе с Беатриче, хорошо помнившей сестру своей покойной госпожи, в один голос безоговорочно подтвердили личность монахини. Освободившись от последних сомнений, маркиз посетил монастырь Санта делла Пьета, где испросил должным порядком согласие Оливии на союз Эллены и Вивальди, в чем не встретил ни малейшего противодействия. При встрече маркиз так пленился обаянием графини, так был очарован прелестью и изяществом Эллены, что данное им разрешение на брак отнюдь не являлось вынужденным; теперь он охотно готов был отказаться от расчета на знатность и богатство, которые прежде искал для сына, ради представших перед ним добродетели и прочного счастья.
Брачный обряд был совершен в церкви Санта-Мария делла Пьета, в присутствии маркиза и графини ди Бруно, двадцатого мая — в день, когда Эллене исполнилось восемнадцать лет. Ступив в храм, она вспомнила, как ранее уже подходила с Вивальди к алтарю; сцена в часовне Сан-Себастьян всплыла у нее в памяти — и по контрасту с прошлым нынешняя счастливая картина увлажнила ей глаза слезами благодарной радости. Тогда, растерянная, безутешная, в окружении чужих, захваченная врагами, она думала, что видит Вивальди в последний раз; теперь, ободренная поддержкой любимой матери и доброжелательством бывшего своего упорного гонителя, она встретилась с Вивальди, дабы более уже никогда не расставаться; вспомнился Эллене и тот тяжкий миг, когда ее, беспомощную, уносили из церкви, а она тщетно взывала к Винченцио о спасении, умоляла о том, чтобы хоть раз только услышать его голос, но ответом ей было молчание — молчание, как ей представлялось, смерти; припомнив давние свои терзания, Эл-лена с еще большей остротой ощутила сегодняшнее свое счастье.
Оливии, вынужденной разлучиться с дочерью вскоре после того, как она заново ее обрела, было грустно, однако она утешала себя счастьем, которое сулило Эллене грядущее; ободряло ее и то, что разлука с дочерью не означала ее утраты, поскольку близость жилища Вивальди к монастырю Пьета обещала им в будущем частые и постоянные встречи.
В знак особого к нему уважения Пауло пригласили присутствовать на свадьбе хозяина; взобравшись на высокую галерею храма, он взирал на церемонию сверху — видел восторг Вивальди, удовольствие на лице «старого господина маркиза», задумчивую радость графини ди Бруно, кроткое счастье, написанное на чертах Эллены, доступных взгляду из-под слегка отвернувшегося края вуали; наблюдая все это, Пауло едва-едва сдерживал кипевшее внутри него ликование, и много раз его так и подмывало во весь голос воскликнуть: «О, giomo felice! О, giomo felice!»13
Глава 13
Где уголок мне отыскать такой? Повсюду здесь — снаружи и внутри — Царит безбурный, радостный покой;
. Здесь утешения души благой Предстанут взору.
Томсон
Вскоре после бракосочетания маркиз устроил в честь новобрачных пышный праздник; проходил он на восхитительной вилле, принадлежавшей Вивальди, — в нескольких милях от Неаполя, у самой бухты, на противоположном берегу которой находилось некогда излюбленное прибежище маркизы. Чудесное местоположение и совершенство внутреннего убранства виллы побудили Вивальди и Эллену избрать ее главным местом обитания. Вокруг расстилалась поистине волшебная страна. Площадки для игр и развлечений располагались вдоль долины, примыкавшей к заливу; дом стоял в горловине, на пологом склоне, омываемом волнами; отсюда открывался вид на необозримый морской простор — от величественного мыса Мизено до четко обрисованного на горизонте гребня южных гор, вздымавшихся, казалось, из самых глубин моря и отделявших Неаполитанский залив от Салернского.
Мраморные портики и аркады виллы отенялись дивными зарослями магнолий, ясеней, кедров, камелий и горделивых пальм; окна залов, где всегда царила свежая прохлада, выходили — по обе стороны колоннады — с запада, поверх густой листвы, на прибрежные дали Неаполя; к востоку простиралась холмистая местность с извилистыми лощинами, сплошь заросшими лесами и рощами, над зеленью которых там и сям возвышались многоцветные утесы из желтого, коричневого, пурпурного гранита, бросавшие веселый отблеск на тенистый ландшафт.
Планировка садов, где купы деревьев, кустарники и газоны разнообразили холмистую поверхность, была выдержана в английском стиле и в современном вкусе; и только та часть сада, «где аллея долгая глядится в море», поражала таким могуществом громадных ветвистых платанов и внушительностью перспективы, которые отвечали скорее итальянским вкусам.
Во время празднества все аллеи, все беседки и все рощи были залиты ярким светом. Сама вилла, сверкавшая и переливавшаяся бессчетным множеством огней, щедро украшенная цветами и декоративными кустарниками, чьи побеги, казалось, изливали в воздух все ароматы Аравии, больше напоминала собой некое изделие, вызванное к жизни силой волшебства, нежели произведение рук человеческих.
Одежды знатных гостей в великолепии мало чем уступали окружающему пейзажу, однако Эллена во всех отношениях была подлинной королевой праздника. На пиршество были приглашены не только дворяне; и Вивальди и Эллена выразили желание, чтобы в торжестве приняли участие все обитатели округи и разделили с ними их радость; а посему все площадки, достаточно вместительные для посетителей любого звания и происхождения, были предоставлены для всеобщего развлечения. Пауло — как распорядитель торжества — задавал тон увеселениям: окруженный ликовавшими приспешниками, он снова, как нередко ему мечталось, плясал на залитом луной берегу Неаполитанского залива.
Проходя мимо, Вивальди и Эллена остановились поглядеть, как Пауло, присоединившись к танцующим и высоко подскакивая, выделывал в воздухе причудливые фигуры и то и дело восклицал прерывистым от чрезмерного напряжения голосом: «О, giomo felice! О, giomo felice!»
Заметив Вивальди и Эллену, с улыбкой взиравших на его затейливые антраша, Пауло покинул круг и приблизился к ним со словами:
— Ах, мой дорогой хозяин, помните ли вы ту ночь, когда мы путешествовали по берегам Челано — еще до того дьявольского происшествия в часовне Сан-Себастьян; не забыли ли вы, как встреченные нами танцоры — а здорово же они выплясывали при лунном свете — напомнили мне о Неаполе и о том, как частенько я забавлялся на здешнем берегу?
— Нет, я ничего не забыл, — ответил Вивальди.
— Ah, signor mio, вы тогда сказали, что надеетесь скоро вновь оказаться здесь со мной и что я смогу потешить себя пляской со столь же легким сердцем. Одна из ваших надежд, мой дорогой хозяин, не так-то скоро сбылась — вышло так, что, прежде чем попасть в рай, нам пришлось побывать в чистилище, а вторая — вторая исполнилась только сейчас: я в самом деле оказался здесь — и вот пляшу при лунном свете на милом мне берегу Неаполитанского залива, а поблизости от меня мой дорогой хозяин и моя дорогая хозяйка, целые и невредимые, им ничто не грозит — и они почти так же счастливы, как и я; а вон там, вдали, — наш Везувий, который я, клянусь, уж и не чаял увидеть; и пламя из него извергается, как и раньше, еще до того, как мы угодили в лапы инквизиции! Ах, кто бы мог это предугадать! О, giomo felice! О, giomo felice!
— Я радуюсь твоему счастью, мой добрый Пауло, — сказал Вивальди, — почти так же, как и собственному, хотя не совсем согласен с тобой насчет того, кто из нас счастлив больше.
— Пауло! — произнесла Эллена. — Я перед тобой в неоплатном долгу: только твоя неустрашимая преданность помогла твоему хозяину вновь обрести свободу. У меня нет слов, которыми я могла бы отблагодарить тебя за твою привязанность; мои заботы о твоем благополучии докажут это гораздо красноречивей, но мне хотелось бы передать твоим друзьям, как высоко я ценю твое благородство и великодушие.
Пауло неуклюже поклонился, покраснел и, заикаясь, промямлил что-то маловразумительное; потом он вдруг оживился и, сделав внезапный, очень высокий прыжок,
излил распиравшие его чувства в громком выкрике: «О, giomo felice! О, giomo felice!» Возглас, вырвавшийся из самого сердца Пауло, с быстротой электрического тока воодушевил всю компанию; слова эти мгновенно передались от одного к другому — и вслед Эллене и Вивальди грянул дружный хор голосов, разнесенный эхом по всей округе: «О, giomo fence! О, giomo felice!»
— Вот видите, — заговорил Пауло, когда Вивальди с Элленой удалились, а сам он немного отдышался, — вот видите, как можно справиться с бедами, если только хватит духу противостоять несчастью и ничем не отяготить свою совесть; и как вдруг на тебя сваливается счастье, когда ты уже отчаялся повстречаться с удачей! Кто бы мог подумать, что мы вдвоем с дорогим хозяином, когда нас упекли в это чертово логово, то бишь инквизицию, снова выйдем на белый свет? Кто бы мог подумать, когда нас поставили перед этими исчадиями ада, сидевшими в подземелье рядком, закутавшись в черное; вокруг трещали факелы, и все эти дьявольские физиономии с ухмылками нас разглядывали, а мне не велено было даже рот раскрывать, — да-да, ни словечком нельзя было с хозяином перемолвиться! — так вот, повторяю, кто бы мог подумать, что мы вновь окажемся на свободе! Кто бы мог сказать, что мы снова дождемся счастья! И вот мы вышли из темницы! Мы на свободе! Можем пробежать, если вздумается, напрямик из одного конца земли до другого и вернуться обратно без малейшей помехи! Можем летать в море и плавать в небе — или кувыркнуться вверх тормашками до самой луны! А все почему? Потому, дорогие мои друзья, что на совести у нас нет свинца, который тянул бы нас вниз!