те внимание, с тех пор вся эта наука уходит с поверхности, и люди, занимающиеся передовыми технологиями, не светятся. Считается, что Горького убрали потому, что он мешал Сталину проводить свою политику… Думаю, что это ошибочное мнение. Да, Максим Горький ворчал, да, высказывал недовольство, но это был крупнейший авторитет на мировой арене, он очень помогал Сталину укреплять имидж страны. Поэтому данное мнение — тоже миф. Горького убрали скорее всего потому, что он не мешал, а слишком много знал… Он мог случайно выдать эту информацию или передать по определенным каналам. Вы можете спросить: кому он мог передать, если был плотно окружен соглядатаями и информаторами Сталина? Значит, все-таки у него имелись кое-какие выходы. Все-таки Горький столько лет был знаком с большевиками и, видимо, кое-какие методы в области конспирологии знал. Горький был опасен как источник слишком многих знаний и информации… Почему Мура Будберг прилетела в Москву к уже больному Горькому? Думаю, что ответ прост — никто до конца не знал: где же все-таки Горький хранит свой архив? Да, часть бумаг была у Муры, но не все… Поэтому Мура и прибыла, чтобы узнать, где остальные. И если допустить, что приказ об уничтожении Горького отдавал Сталин, то нужно признать, что это было сделано с полной договоренностью с английской стороной. Слишком многим Горький был опасен, он был ходячей взрывной бомбой информации.
Но, вероятно, весь архив Максима Горького так и не нашли. Кому он его передал? Никто не знает. И, возможно, именно там находятся документы и письма, которые способны перевернуть наши знания о многих исторических событиях.
Вася окинул взглядом своих притихших слушателей. Они были само внимание.
Вася выдохнул:
— Вот и все, что я хотел вам сказать.
— О! — воскликнула Даниэла. — Большое спасибо. Это все так… — Она запнулась. — Так волнующе! — Девушка посмотрела на Витторио. — Мы приглашаем вас всех через месяц к нам в особняк на озере Комо. Там будет объявлено о нашей помолвке. Билеты мы вам оплатим. Приезжайте!
Нестройный гул голосов выразил согласие посетить помолвку, а также озеро Комо.
— А теперь, — сказал Вася, — маленький фуршет и дискуссия.
Когда все разошлись, Вася, оставшись с Анной наедине, спросил:
— Ну как? Устала?
— Немного.
— Куда ты Данилу отослала?
— Он уехал за подарком мне.
— Балует!
— Иногда, — улыбнулась Анна.
— Поздравляю!
— С чем?
— С окончанием нашего дела. Можно со временем написать интересную научную монографию о Максиме Горьком или художественный роман. Фигура-то замечательная, знаковая. Столько здесь еще всего можно накопать.
— Флаг тебе в руки, Васенька!
— Что-то ты подозрительно ласковая. С чего бы это?
— А я у тебя хотела отпуск попросить. Хоть две недели.
— Две недели — можно. Отпускаю.
— Спасибо, — обрадовалась Анна. Раздался звонок ее мобильного.
— Данила. Ну я пойду? — посмотрела она вопросительно на шефа.
— Иди!
— А ты?
— А я еще поработаю. Нужно одну статью сдавать в научный сборник.
— Счастливо поработать.
— А тебе хорошо отдохнуть.
Выйдя на улицу, Анна подумала, что хоть лето уже и прошло, и было оно серое, дождливое. Но впереди две недели счастья, и это — главное.
— Мама! Послушай меня! — проговорила Вера. Она зашла к матери в комнату, несмотря на то, что привычного «входи», не прозвучало.
Мать сидела около зеркала и вытирала платком глаза.
— Ты плачешь?
— Да, плачу! — с вызовом сказала мать. — Только подумать, в самый последний момент они отказались.
— Кто «они» и от чего?
— Они — это руководство нового театра. Отказались от моего сольного концерта и от моих предложений. И вообще от сотрудничества.
Между материнскими причитаниями Вера восстановила картину событий, о которых она уже забыла, захваченная другими заботами. В одном из подмосковных городов построили театр, и старая приятельница матери посодействовала ее знакомству с руководством. Те вначале благосклонно отнеслись к проектам, предложенным матерью. И осенью должен был состояться ее концерт. Воображение матери уже представляло себе «Тоску», «Норму» или «Лючию ди Ламмермур». Триумфальное возвращение на сцену! Она лелеяла эти планы. И вот — обрыв! Все! Ей дали окончательный отказ.
— Мама! — обняла ее Вера. — У меня есть лучший план для тебя. И вообще все скоро изменится.
— Что ты имеешь в виду? — подозрительно спросила мать. — У нас перемены обычно только в худшую сторону.
— Нет, нет и нет! На этот раз все по-другому. Я честно не знаю, как тебе все и сказать. Боюсь, ты не поверишь!
— Режь уж сразу, по живому, — махнула рукой мать. — Я ко всему привычная.
— Мамочка! — рассмеялась Вера. — Ты даже не представляешь, что ждет всех нас!
— Очень даже представляю, — ответила мать, поджимая губы. — Осенью, как всегда, — повышение цен, рост коммунальных услуг, холодная зима, политические склоки…
— Насчет этого не знаю, но главное — нас ждет Италия, у нас там объявились родственники.
— Вера! Ты опять отнесла последние деньги в фонд мошенников и жуликов? Когда же ты у меня станешь хотя бы чуточку практичнее?
— На этот раз все было практично. Практичней не бывает. Я ездила в Италию, я тебе говорила об этом, и все разузнала из первых рук.
Вера рассказала матери обо всем, та слушала ее сначала недоверчиво. А потом с возрастающим вниманием, под конец она, кажется, перестала даже дышать.
— Мама, теперь ты понимаешь — в кого у тебя такой чудный голос, почему я стала учить итальянский, а наша бабушка рисовала и стала архитектором. Это все наши итальянские гены.
— Вера! — почему-то шепотом проговорила мать. — Так это все — правда?
Вера энергично закивала.
— Вера! Но это же — невероятно. Это — чудо!
— Видишь, мама, как ни странно, чудеса иногда сбываются.
— И какая ты у меня молодец, Вера! Прости, что я тебя частенько шпыняла, была невнимательной и черствой эгоисткой. Но у меня такая тяжелая жизнь…
Вера сжала ей руки. Какое-то время они обе плакали.
— Мама, давай прошлое оставим в прошлом. Теперь нам нужно собираться в Италию.
— Ты будешь бронировать гостиницу? Где мы будем жить?
— Какую гостиницу, мама? — рассмеялась Вера. — Мы будем жить во дворце во Флоренции у наших родных, но сначала поедем отдыхать на остров Комо.
— И я там что-нибудь спою перед всеми…
— Я думаю, это будет замечательный концерт.
— А Паша? — заволновалась мать. — Мы возьмем туда нашего детеныша?
— Ну конечно! Только нужно ему это все сказать при встрече. Эти новости не для скайпа и не для телефонного разговора.
— Да уж! Не нужно пугать мальчика. Когда у него заканчивается смена?
— Скоро. Но я не стану этого дожидаться. Поеду и заберу его прямо сейчас.
— А как же паспорт, визы?
— Начинай делать загранпаспорт в ускоренном режиме. А с визами проблем не будет. Мне сказали, что я могу обратиться в посольство, дали телефон. Если что — могу и посла задействовать. Это на случай, если возникнут осложнения, но будем надеяться, что все пройдет благополучно и в сроки.
— Верочка, — мать прижалась к ней. — Давай с Пашей сейчас поговорим. Как это называется… По скайпу! Я по нему соскучилась.
Через десять минут они уселись у компьютера, и перед ними возник сияющий загорелый Паша.
— Вы чего? — сказал он, смотря на маму и бабушку. — Плакали? Что случилось-то? Нельзя вас одних оставлять! Сразу раскисаете, — проговорил он неожиданным басом. — Надо радоваться жизни, ведь каждый день происходит что-то классное…
Они летели домой переполненные впечатлениями, усталые и довольные.
— Как это все трогательно! — вздохнула Даниэла, кладя голову на плечо Витторио.
— Более чем, — сказал он, отводя локон с ее лица.
— И где этот архив, интересно?
— Я, кажется, знаю где, — сказал Витторио шепотом.
Даниэла отпрянула от него, ее глаза расширились.
— И?
— Помнишь картину «Морской пейзаж с печальной девой»? В библиотеке твоей тети Клаудии?
Она кивнула.
— Такая же картина — копия была. Эта картина осталась среди вещей монахини Лючии. Почему? Или точнее — зачем? Помнишь одно место в письме Даниэлы, когда она говорит, что там прятали самое дорогое. А потом упоминает в письме — я тебе доверила так многое… Я думаю, что архив, или, точнее, часть архива спрятана где-то там. Горький доверял Даниэле, она была ему близким человеком, и он мог отдать бумаги ей. Эта картина была как пароль-напоминание и Даниэле и Лючии о том, что спрятано в том самом гроте. Эта картина не дала бы забыть о тайне.
Даниэла некоторое время молчала, обдумывая, а потом спросила:
— Но если мы действительно найдем в картине этот архив, что мы будем с ним делать?
Витторио задумался.
— Посмотрим. Может быть, лучше некоторые вещи оставить как есть. Для спокойствия. А может, посоветуемся с нашим новым знакомым Василием Курочкиным. Он — человек порядочный и грамотный историк.
— Да, ты прав, — согласилась Даниэла, снова положив голову ему на плечо.