ка ему не станет лучше. Вполне вероятно, что я и свадьбу тоже отложу.
— Нет-нет, не делай этого. Папа не захочет. Адолората покачала головой:
— Все должно быть только так, как хочет папа, не так ли?
Она встала и вернулась на кухню.
Пьета за ней не пошла. Когда у Адолораты делалось плохое настроение, ей следовало побыть в одиночестве. Пьета решила побродить по рыночным рядам, чтобы отвлечься.
Обычно Пьета жила в таком напряженном ритме, что у нее практически не оставалось свободного времени. Потерянная, издерганная, она прошла мимо прилавков с дешевыми сумочками и поддельными духами, мимо забегаловок, пропахших жареной картошкой и жирными сосисками, мимо торговцев, на все лады расхваливавших чудодейственные чистящие средства, потом обратно через Хаттон-Гарден, мимо ювелирных лавок и наконец отправилась домой.
Дома все было так, как она оставила: ткань, натянутая на раму, подушки на стульях, — сейчас они с мамой должны были сидеть на них и вышивать. Ей показалось, что все здесь наводит тоску.
Она болталась по дому без дела; перебирала бисер, переставляла вещи, и без того стоявшие на своих местах, заваривала себе чай, наливая чашку за чашкой, хотя ей совсем не хотелось его пить. Она так часто мечтала, чтобы в доме наступила тишина. Теперь, когда ее желание исполнилось, когда в доме больше не грохотали сковородки, когда запахи жареного лука или вареного мяса не поднимались вверх, наполняя ее комнату, ей стало невыносимо здесь находиться.
Пьета вышла на улицу и присела на лавочку на церковном дворе. По крайней мере, здесь она сможет отвлечься, слушая болтовню конторских клерков, выбегавших на десять минут на улицу покурить. Но, понаблюдав несколько минут, как люди входят и выходят из офисов, она поняла, что с нее хватит. Она беспокоилась о родителях; беспокоилась, что мама растеряется в безучастно-деловитой атмосфере больницы или что папе вдруг станет хуже. Она встала и быстро зашагала к главной улице, чтобы поймать такси.
Однако едва она вбежала в палату, как ей стало ясно, что отцу намного лучше. Прижав руку к груди, он громко стонал, в то время как мать поправляла ему подушки.
— Не так, не так, Катерина. Повыше. И еще одну под голову. И принеси-ка мне попить… О, как это ужасно — быть инвалидом!
— Ты не инвалид, Беппи. Перестань разыгрывать комедию! — решительно отрезала мать.
— Доктор сказал, что мне надо изменить образ жизни. Ты сама слышала. Никаких стрессов. И я обязательно начну ходить в спортивный зал, как Иден. Буду поднимать тяжести или заниматься на велотренажере. Снова войду в форму и стану сильным, Катерина, вот увидишь. Во мне проснулся юноша, которому не терпится вырваться на свободу.
Пьета встретилась глазами с матерью, и обе с трудом сдержали улыбку.
— Беппи, тебе надо отдохнуть, — напомнила ему мать. — Не думай об этом сейчас. Просто расслабься, пока ты здесь, в больнице, а о том, чтобы входить в форму, мы подумаем, когда ты вернешься домой.
— Но как же ты? — Теперь в его голосе звенела тревога. — Как ты будешь ухаживать за мной в больнице? Что ты будешь кушать?
— Со мной все будет нормально. О еде я думаю сейчас меньше всего.
— Нет-нет, тебе обязательно надо как следует покушать, — настаивал он. — Обязательно зайди в «Маленькую Италию» по пути домой. Попроси их подать тебе порцию тушеной оленины с подливой. Она совсем нежирная, тебе понравится. Только не подливу с панчеттой[19], потому что Адолората кладет туда многовато перца, тебе не понравится.
— Но меня вполне устроит гренок с яичницей, — настаивала она.
— Господи, ты всегда так говоришь. Тогда возьми оленину с салатом, если паста для тебя слишком тяжелая. Или суп? Может, Адолората сварит тебе супчик.
Некоторое время Пьета слушала их пререкания. Наконец отец закрыл глаза и задремал.
— Это произошло так неожиданно, — вполголоса сказала мать, наблюдая за тем, как его грудь плавно вздымается и опускается. — Твой отец всегда был таким здоровым и бодрым, целый день на ногах. Видеть, как он лежит вот так…
— Врачи говорят, с ним все будет в порядке, мама. Они быстро начали лечение, а это очень важно. Мы должны им доверять.
— Я понимаю, но все-таки… Боюсь, я не смогу оставить его одного. Мне, наверное, лучше здесь переночевать. Если что, вздремну вот тут, на стуле.
Пьета посмотрела на мать. На ее тусклом, землистого оттенка лице сейчас особенно явственно проступила сетка глубоких морщин.
— Папа прав. Тебе надо поехать домой и нормально поесть, — сказала она матери. — А потом хорошенько выспаться. А завтра чуть свет ты можешь вернуться в больницу.
— А если что-то случится, а меня здесь не будет? Я не смогу заснуть от беспокойства.
— Тогда ты поможешь мне с вышиванием. Мы будем работать до изнеможения. Поехали вместе домой, мама.
— Еще нет… Если не возражаешь, я останусь здесь еще на несколько часов, пока не увижу, что я ему не нужна. А потом приеду домой и помогу тебе с платьем Адолораты. Если оно не будет готово к свадьбе, это ужасно расстроит твоего отца.
К тому времени, как мама открыла входную дверь, Пьета уже сидела за вышиванием. Погрузившись в это занятие, она сразу почувствовала себя намного лучше. Размеренные движения иглы успокаивали ее, и теперь, когда она втянулась в работу, ее мысли блуждали свободно.
Мать вошла и, не говоря ни слова, взяла иголку.
— Все в порядке? — спросила Пьета.
— Надеюсь, — проговорила мать чуть слышно.
— У тебя усталый вид, мама. Почему бы тебе не прилечь? Я уверена, что одна со всем справлюсь.
— Я не хочу спать, Пьета. Есть тоже не хочу. Оставь меня в покое и дай мне работу.
Некоторое время они вместе шили в тишине, аккуратно прилаживая каждую бисеринку. Дело продвигалось медленно, и Пьета была рада помощи, хотя ее беспокоило состояние матери. Та сидела с отсутствующим видом и, судя по ее молчанию, полностью погрузилась в собственные мысли.
— Итак, мама, — начала она, пытаясь отвлечь ее, — ты вроде хотела рассказать мне о вас с папой, как вы в молодости жили в Италии?
Кэтрин подняла глаза от своей работы.
— Правда? — Судя по ее тону, она слегка смутилась. — Знаешь, пока твой папа спал, я думала о тех днях. Так много мелочей вспомнилось мне — мелочей, которые, как мне казалось, я уже давно забыла. Как та шутка, которую сыграл со мной Беппи на нашем первом свидании…
— Что же он сделал?
— О, он всегда был такой шутник, все время смеялся.
— Но что случилось на вашем первом свидании? — настаивала Пьета. — И вообще, как вы с ним познакомились?
Кэтрин засомневалась. Прежде она никогда об этом не рассказывала, но Пьета видела, что сейчас ей очень нужно выговориться. Пережив за день столько потрясений, осознав, что муж занемог и лежит в больнице, она хотела с кем-то о нем побеседовать.
— Если уж рассказывать о твоем отце, будет лучше начать с самого начала, — медленно произнесла она.
Пьета ободрительно кивнула.
— И вообще-то все началось не с Беппи, а с Одри. Я ведь рассказывала тебе о ней, да?
Пьета покачала головой.
— Нет, что-то не помню. Мне кажется, ты никогда не упоминала ни о какой Одри.
Но мать, похоже, ее не слышала.
— Я сама уже много лет ничего о ней не знаю.
— Но кто она?
— Одри была… Одри… — Мать запнулась, ее иголка замерла в воздухе, и она начала рассказывать.
8
Нас было три подруги, и мы все делали вместе. Самая красивая, Одри, блондинка, умела правильно себя подать. Вторая, Маргарет, рыжая хохотушка, отличалась вспыльчивым нравом. А третья — я. Ну, ты видела фотографии, я никогда не была особенно привлекательной. Темненькая, худая, как ты, и такая же тихоня. Я всегда подозревала, что они водились со мной только потому, что я умела шить. У нас никогда не хватало денег на новые тряпки, но я умела так хорошо переделать старую вещь, что она выглядела как только что купленная.
На курсы итальянского языка придумала отправиться Одри.
— Ну вот, мы можем посещать вечерние курсы в колледже, — сказала она. — Будет весело, и вообще это что-то новенькое.
Меня эта идея не привела в восторг. Я работала в бакалейной лавке, целый день на ногах. Вечерние курсы после работы — все равно что вторая работа, только еще более тяжелая.
— Ой, не знаю! Как будто опять пойдем в школу, — засомневалась я.
Ни одна из нас не любила школу. Мы все бросили ее в шестнадцать лет — сразу, как только нам позволили. Одри работала официанткой в «Лайонс Корнер Хаус», а Маргарет, выучившись на няню, сидела с детьми в одной богатой семье.
— Не хочется попусту тратить драгоценный свободный вечер! — сказала Маргарет. Она подписала договор на условиях удлиненного рабочего дня. — Я уж лучше пойду на танцы.
Одри встряхнула своими пышными локонами: это означало, что спорить с ней не имеет никакого смысла. Уж если ей в голову западала какая-нибудь мысль, ее невозможно было остановить.
— На танцы можно пойти и после курсов, — рассудила она. — Это ведь не на весь вечер, всего-то на пару часов. И еще это прекрасный шанс познакомиться с новыми людьми.
Мы знали, что именно она имела в виду. Одри рассчитывала познакомиться там с хорошим парнем. И не то чтобы ей не хватало поклонников, просто все они быстро ей надоедали, и, похоже, никого из них она не считала достойным. Они были или слишком романтичны, или недостаточно романтичны, или слишком скупы, или чересчур расточительны. Она начинала выискивать у них недостатки едва ли не с первой минуты.
— А как насчет того, темноволосого, водителя автобуса? — спросила Маргарет. Надо сказать, о моих сердечных делах она знала гораздо больше.
Одри покачала головой:
— С ним невозможно разговаривать. Он талдычит об одном футболе.
— Значит, ты думаешь, что на курсах итальянского сможешь познакомиться с кем-нибудь поинтереснее? — спросила Маргарет.
— Ну, попытка не пытка, верно? — парировала Одри. — Мне уже скоро двадцать два, если ты помнишь. И мне не улыбается остаться старой девой. Да и моя мама считает, что вечерние курсы — это замечательная возможность с кем-то встретиться. Так вы пойдете или мне придется тащиться туда одной?