Около одного дерева был пост между двумя линиями обороны, обозначенный на картах наших артиллеристов буквой А. Десять мин разорвались вокруг нашего наблюдательного пункта. На нашем левом фланге на высоте 226 пехота дивизии «Сфорцеска» открыла шквальный огонь в воздух!
В полночь я прилег в блиндаже наблюдательного пункта и после десяти минут уснул. Меня разбудили в 4 часа: едва светало. Я с трудом узнал обстреливаемый участок земли, потом получил обратно свой плащ. Увидел тут же в пределах досягаемости убитого солдата.
Жуткое впечатление. Он лежал, глядя в небо. Рядом с ним лежала винтовка. На животе слева дыра диаметром в десять сантиметров и наружу вывалился большой моток кишок, рот раскрыт, видны зубы, глаза полузакрыты. Руки вытянуты вдоль корпуса, видны кисти рук. Светловолосый восемнадцатилетний паренек. Ручная граната попала в цель.
Мои разведчики тоже потрясены близостью смерти. Вернулись в окопы с большой грустью в сердце. Перед моими глазами стоял этот убитый. Хотелось забыть: но мысли возвращались к этому убитому. С наступлением ночи артиллерийские наблюдатели похоронили его.
24 сентября 1942
/…/ Вчера ночью поступили еще два других перебежчика. Они стали кричать, когда подошли слишком близко к нашей линии обороны и были встречены стрельбой. Затем их разоружили и полностью обыскали на предмет поиска вещей от пленных итальянцев.
Все устали. Паек недостаточный и всегда одинаковый: хлеб и мясо утром, мясо и хлеб вечером. Вина почти не видим, коньяк два раза в неделю. Воды едва достаточно для питья. Бензин доставляли плохого качества. Ночи были ужасно длинными: все должны бодрствовать, но многие падали с ног после нескольких часов наблюдения или находясь в патрулировании. И лучше не думать о зиме!
Изначальные позиции Альпийского корпуса на Дону
Тылы и госпитали
25 сентября 1942
/…/
Де Минерби был на передовой с пулеметом. Патруль из моего отряда разведчиков отправился в путь. Спорили, решили покинуть линию фронта, выдвинувшись на сто метров вперед. С нами были также Гранди, Де Филиппис и другие альпийские стрелки. Остались только два офицера, Перего и Гунччиарди.
Выдвигаемся решительно, без каких-либо предосторожностей. Старший капрал Аполлонио самый храбрый из разведчиков, был рядом со мной. Мы поддерживали связь.
Аполлонио сказал, что видел несколько теней: и указал мне рукой. «Кто-то идет, пригнувшись», – сказал он.
Де Филиппис шел впереди на четыре или пять шагов. Аполлонио отстал на полметра от нас.
Неожиданный шквальный огонь с короткой дистанции. Аполлонио упал захрипев. Я нагнулся над ним. Опять шквальный огонь. Чувствую сильную обжигающую боль в левой руке. Так случилось, что задело и меня.
Аполлонио умолял о помощи. Схватили его за правую руку, но он застонал. И сказал мне: «Мне плохо». Сказал, что ранен в спину. Решили нести его к окопам любой ценой. /…/ Де Филиппис схватился за руки, я схватил Аполлонио за ноги. Гранди и Де Минерби под сильным огнем русских стали прикрывать нас огнем. Донесли Аполлонио к окопам.
Руки были перепачканы кровью. Аполлонио было плохо, он страдал и стонал. Стрельба продолжалась, теперь стреляли, прикрывая нас с позиций.
Прибыли санитары, перенесшие Аполлонио в медпункт.
Чувствую теплую кровь, которая течет по руке: рана начала жечь. Лейтенант Талуччи из 48-й роты перебинтовал меня своим медицинским пакетом. Я остался на передовой еще полчаса, а потом направился в госпиталь.
Ранение Аполлонио было тяжелым: две раны величиной с большой палец, одна в животе и другая в спине. Запястье правой руки также было в крови.
Мне было плохо, сильная тошнота. Курил одну сигарету за другой.
На передовой возобновилась неистовая стрельба: минометы и артиллерия открыли заградительный огонь. Ракеты красные и белые взлетали в небо. Санитарная машина увезла Аполлонио.
/…/ В санитарном отделении разбудили капитана медицинской службы Прадо. Он пришел в четыре часа, оказал медицинскую помощь, преподнес мне ликер. Потом направились в полевой госпиталь № 618.
Аполлонио сделали операцию. Длилась она один час. Прогнозы были пессимистичные. Потом взялись за меня: меня положили на операционный стол, сделали местную анестезию, разрезали и зашили. Применяли дренаж, удалили обожженную ткань. Я чувствовал хирургические ножницы. Начальник госпиталя капитан медицинской службы Деотто улыбался и протягивал мне сигарету одну за другой. Мне дали коньяку, но настойчиво попросили приберечь его до лучших времен. Хирургическое вмешательство длилось двадцать минут. Первое, что я сделал после операции – поблагодарил и выпил коньяк.
Надеюсь, что Аполлонио жив. В 19 часов узнал, что его состояние тяжелое.
Стоны, хрипенье, просьбы принести воды, крики страдающих от ожогов. Кто-то открыто кусал подушку. Страшные страдания. Злился на медиков, которые сообщили, что у меня аппендицит…
28 сентября 1942
Аполлонио умер 26-го утром, после ночи страшных страданий. Я попросил койку рядом с его кроватью, чтобы быть рядом в последние часы его жизни. Около 4 часов он сумел сказать: «Привет, Ревелли. Нашли потом мое оружие? Как сходил патруль? Когда пойдет новый? Но я умираю, умираю за Родину», – и заснул. В 6 часов проснулся спокойно; чуть позже он умер.
Водители батальона изготовили гроб. В госпитале не хватало древесины, и поэтому обычно заворачивали умерших в простыни. Похороны были торжественнее, чем обычно. Наши водители сделали залп. Капитан Деотто сказал мне, что вероятно, Аполлонио будет представлен для награждения золотой медалью.
/…/
29 сентября 1942
В 20 часов прибыл генерал Ревербери. В комбинезоне сижу за письмом и ужинаю. Снаружи уже ночь. В дверях палаты офицер выкрикивает мое имя: «Где Ревелли, где Ревелли!». Я медленно встаю на ноги, он отдает честь.
«Сидите, сидите. Хочу сказать вам хорошую новость, но вы должны сесть». Он смотрит очень серьезно.
«Ты награжден Серебряной медалью! Ты знаешь?». Я смотрел на него с отвращением.
«Что случилось, дорогой? Ты не доволен?» На все вопросы мне удалось ответить плохой улыбкой.
/…/ Спросил у медиков как ранение. Прибыло руководство дивизионной медицинской службы и Ревербери, сказал рассеяно: «Привет дорогой». /…/
Как только генерал вышел, один коллега спросил меня, почему я смотрел на генерала так неприветливо. Конечно эта церемония через два дня после смерти Аполлонио, в самом деле, была невыносима.
/…/
7–9 октября 1942. Миллерово
7 октября, в 12.30 покинул госпиталь № 618, где проходил лечение все это время. Наша колонна состояла из трех санитарных машин. Разбитая и пыльная дорога. Встретили румынскую колонну: кавалерию, повозки, грузовики. У румын были неприятные лица, но сильные солдаты, молодцы. Они говорили, что отходят с передовой взамен дивизии «Тридентина». Действительно АРМИР должна собраться на фронте Россошь – Воронеж.
Проехали Кариновскую, где находился штаб КСИР. Пошел дождь, дорога превратилась в болото. В 18 часов прибыли в полевой госпиталь № 873. Как въехали во двор, мы поняли, что это такое. Было холодно, шел дождь и ни одна собака, ни один санитар – никто не вышел навстречу к раненным.
После шести часов поездки на санитарной машине все устали. Начали кричать, и только после этого вышли к нам первые санитары. Они делали все очень медленно и неторопливо. Капитан медицинской службы, один веронец оформлял наше прибытие. Другие офицеры медицинской службы даже не вышли. Думали, что мы прибыли с фронта – тридцать шесть раненных.
/…/ В медицинскую часть попал мой альпийский стрелок Преда, который был ранен на высоте 228. Ему сделали ампутацию и положили среди других раненных на полу, где было четыре места на соломе. Страдали от голода. Ели остатки из офицерской столовой, добывали какие-то кусочки хлеба.
/…/
9-го числа в 11 часов прибыли в Миллерово. Меня поместили в офицерскую часть, в просторную комнату. Мой сосед по койке лейтенант берсальеров миланец Камбпани, был ранен в ногу. В прошлом он был известным чемпионом по плаванию. Говорили об Италии.
В 16 часов прибыл генерал Гарибольди. Он оглядел наши кровати, беседовал, с нами и всем пожелал скорейшего выздоровления.
/…/
10 октября 1942
В 15 часов в аэропорту. /…/
В Ворошиловграде находился не только центральный госпиталь АРМИР, но и были расположены редакции наших газет. Это был главный «луна-парк» тыловых итальянских и немецких частей. В Ворошиловграде не было недостатка в представлениях варьете, концертах, домах терпимости, организованных и контролируемых военными.
20 октября 1942. Днепропетровск
/…/
Из Миллерово в Ворошиловград отправился на прекрасном самолете. К общему удовольствию показали фильм «Луче». Помню на поле аэродрома в Миллерово, была суматоха вокруг одного транспортного самолета. Суетились различные типы, журналисты и полковники. Прибыл главнокомандующий Гарибольди, который собирался в полет. Гарибольди сел на наш самолет, поинтересовался нашими ранениями, пожелал скорейшего выздоровления и всего хорошего.
/…/
В Ворошиловграде на санитарной машине доставили в Центральный госпиталь № 4.
/…/ Разговаривал с Де Маттио, лейтенантом из батальона «Вал Кьезе», попавшим в наш госпиталь. Я разыскал его сразу, как только узнал, что он здесь.
Де Маттио пугал меня страшными криками. Пуля пробила бедро и попала в живот, пробив кишки в трех местах. Рана все еще открыта, вытекло много гноя. Мне сказали, что спасти его невозможно, потому что необходим специальный пластырь для такой раны. Но специального пластыря нет, и немцы в данный момент не могли его предоставить!
Де Маттио был одним из немногих оставшихся в живых из батальонов «Вестоне» и «Вал Кьезе» в ту страшную дату 1 сентября. Эта операция полностью была на совести нашего командования, жаждущего проявить себя на немецком фронте. Он, как и многие другие, оказался в госпитале из-за честолюбия командования. Об этом мы помнили многие месяцы. Каждый день я навещал его.