/…/
Когда я выходил из кабинета полковника, то обратил внимание, что интендантство полно людьми. В каждой комнате по три или четыре служащих, все упитанные и здоровые: сынки – охотники за нашивками!
Вместе с Анджелини вернулись в «Военный Союз». На входе в универмаг карабинер проверял боны, после чего разрешал войти. Полки магазина буквально пусты. За тремя стойками сидел кассир и два служащих. Здесь ставили два штампа. У меня попросили документы, удостоверяющие личность, зарегистрировали мои данные в журнале.
Большая строгость говорила о значимости этого заведения. Кассир – молодой туринец – рассказал мне следующую историю: «Военный Союз» решил создать один большой центр тыла русского фронта, где будет огромное количество одежды, обуви, экипировки. Автомобильный центр с возможностями ремонтировать любые марки машин, которые используются непосредственно в тылу фронта. Выезжающим в Италию будут предоставлять одежду, ткань, шерстяные вещи, сапоги, ботинки и т. д. Все это будет в Ворошиловграде. В течение пятнадцати дней «Военный Союз» развернет магазины для продажи всех товаров также и для русского населения по сказочным ценам».
Когда за дело берутся итальянские гангстеры, всегда будет скандал. Военное интендантство начало следствие. Истинные виновные должны были оказаться в тюрьме. Но в каком качестве?
Мы вышли на улицу с надеждой подышать менее зловонным, свежим воздухом. Вокруг не было видно этих офицериков в диагоналях и сапогах. Это истинный вид завоевателей и сынков важных пап. Видел капитанов и майоров в оборванной и неопрятной одежде.
На следующий день вернулись обратно. Осмотрели с большим интересом магазины и базары. Цены были сказочные: деревянная икона стоила 300 марок. В некоторых магазинах можно купить итальянские сигареты любой марки «Пополари», «Тре стелле». Были свитера, обувь, пальто, в общем, все снабжение королевских вооруженных сил.
Но меня уже ничего не удивляло. Даже на фронте говорили, что в тылу веселые итальянские офицеры развивали коммерческую деятельность. Говорили, что в некоторых городах итальянские офицеры спокойно открывали свои лавки запчастей, сигарет, съестных припасов, материалов снабжения и экипировки.
/…/ Вечером вернулся в госпиталь и встретил знакомого офицера медицинской службы. Эта встреча произошла недалеко от дома терпимости[7], организованного нашим командованием для солдат Ворошиловграда. Он настоял составить ему компанию.
Дом был организован прилично. Карабинер на входе проверял военные документы клиентов. На первом этаже работала амбулатория с медицинским работником: предусматривался медицинский осмотр перед посещением и дезинфекция антисептиком на выходе.
Организовать этот дом было не так легко. Были распространены приглашения русским женщинам города для работы в этом доме. Из-за голода и нищеты пришли сотни кандидаток. Но почти все из них не прошли медицинского осмотра, потому что были истощены или больны. Как бы то ни было, он начал работать, хотя после нескольких дней из набранных русских почти никого не осталось, потому что многие были уволены, так как не выдержали испытательного срока. Прибегли к помощи румынских женщин.
Также в глубоком тылу распространялись и железнодорожные пакеты АПЕ[8] Видиссони и другими фашистскими главарями.
Пакеты предложены были по инициативе Миланской провинции и предназначались только для миланцев из АРМИР. Командование решило удовлетворить всех – миланцев и немиланцев, распространяя, правда, только один пакет на каждые пять солдат.
Мне рассказали, что в одну батарею альпийской артиллерии прибыла «миссия Видуссони» для распределения этих пакетов, как показывали в фильме «Луче»[9]: разумеется, по одному пакету досталось каждому альпийскому артиллеристу. Правда потом, когда «миссия» уехала, пакеты снова собрали и распределили теперь уже по базовой разнарядке: один пакет на каждые пять солдат.
/…/
Меня разместили среди раненных офицеров дивизии «Сфорцеска». Один коллега, альпийский стрелок, сказал мне, что необходимо приветствовать старших и младших офицеров этой дивизии – словом «Тикай»[10].
В госпиталь постоянно прибывали какие-то офицеры дивизии «Сфорцеска». Мы смотрели на них с презрением. Думаю, что несчастье этой дивизии объясняется во многом неподготовленностью личного состава и ошибками командования. В дивизии «Сфорцеска», как и везде, должны быть как хорошие, так и плохие солдаты.
/…/
В 22 часа два солдата проводили нас к немецкой комендатуре. Мы шли медленно, считая про себя, сколько еще ждать, но выбора не было. Если мы не уедем, спросили одного интенданта, можно ли провести у него одну ночь. Начальник станции не снабдил съестными припасами в связи с задержкой на день.
В помещении полно народа. Темнота сгущалась, мы смогли поставить наши ящики на скамейку.
Прибыл один «курко»[11] – проклятый унтер-офицер и начал орать. Агати не мог двигаться. Я не мог ничего делать из-за руки, которая болела. Нам обещали помочь переставить наши ящики. Но не было места. А немец продолжал кричать.
Теперь уже и я терял терпение, перейдя на сумасшедший крик с использованием всего моего репертуара оскорблений. Немец предложил снять наши ящики с его сиденья и положить их на землю. Спросил меня: «Ich?», потом схватил с бешенством и бросил наши вещи на землю.
На душе полное отчаяние. Проклятые немцы! Я пожелал, чтобы Германия проиграла войну. Эта проклятая война! Немецкая наглость, все это газетное вранье о боевом братстве. Никакого уважения в обращении с союзниками…
/…/
18 октября в 18 часов прибыли в Днепропетровск. Спросили итальянский станционный штаб, там смогли наконец поесть. Обещали выдать неполученные наши пайки. Мы даже не успели их поблагодарить.
Позже на грузовике добрались до санатория, который находился в усадьбе, возвышающейся над нижней частью города.
Какая мечта! Надеемся найти там удобную обстановку, отапливаемые помещения, может быть с бильярдом и радио. На самом деле попали в другую психиатрическую больницу.
Комендантом был лейтенант медицинской службы, толстый южанин. Он выдал серо-зеленую пижаму, забрав одежду. Мы спросили ужин и получили ответ, что в нашей истории болезни, оказывается отмечено, что мы ужинали на станции. Да здравствуют итальянские свиньи! Под наши подписи в журнале эти пираты списали наши пайки, приправы и макароны.
Промерзли как собаки. Другие коллеги сказали мне, что придется затянуть пояса. А мы надеялись восстанавливать здоровье в Днепропетровске и получить усиленное питание!
На ужин дали протертый суп и кусочек мяса без хлеба. Должны были спуститься в столовую, но поели в моей комнате.
/…/ Вина не видели, молока также не было. Говорили, что немецкое молоко плохое, поэтому от него отказались.
22 октября 1942
/…/ Один санитар продавал сигареты «Македония» по двадцать лир за пачку. Это просто вор! Цена была очень высокая. /…/.
Отвратительные и наглые люди: сытно едят, живут в тепле, зарабатывают нечестные деньги, уверены в возвращении домой здоровыми и невредимыми. Кроме того, они жалуются и говорят, что в Италии люди живут лучше. Делали деньги, обворовывая наши пайки и занимаясь коммерцией через офицеров, которые возвращались на Родину с госпитальными поездами. Посылали в Италию марки. Обворовывали раненных и больных офицеров на семь лир за каждую пачку.
/…/
28 октября 1942
/…/ Когда прибыли в Днепропетровск, пришлось затянуть ремни. По-прежнему не было хлеба. Наш паёк с сигаретами задерживался с прибытием, и мы были вынуждены покупать их у персонала. Старая тактика. Наши пайки сигарет прибывали, когда мы выкупали всю партию!
Со дня на день откладывали отопление помещений: это самое плохое, что было в России. Обслуживающий персонал был в своем репертуаре, включая медсестер. Когда я добивался массажа руки, всегда платил за это пачкой сигарет, купленной на черном рынке обслуживающего персонала. Все это порочный круг маленьких краж; если ты не принимаешь эту систему, то делать нечего.
/…/
30 октября 1942.
«28 октября» не стал великим днем. Мы тянули обычную лямку. Обед в 14 часов. В госпитале была фашистская церемония: присутствовали все офицеры медицинской службы и представители других служб. Не так уж и плохо, что 28 октября только один раз в год!
Позиции Альпийского корпуса с 28 октября по 6 ноября 1942 года
/…/
Полагающиеся нам сигареты не прибыли.
Говорили, что бомбили Милан, погибло 40 человек, говорили также, что бомбили Турин, я боялся за Кунео. /…/
Возвращение на передовую
14 ноября 1942. Этапный штаб в Беловодске.
6 ноября выехали из Днепропетровска, 7-го числа в 10 часов прибыли в Ясиноватую. В поезде мучались, было очень холодно и хотелось есть. Единственное разнообразие – это старый лейтенант артиллерии Андреани, бедняга без постоянной прописки. Лейтенант в станционном штабе был как неприкаянный, Андреани прибыл из Будапешта в Днепропетровск, где думал получить предписание. Теперь, прибыв в Ворошиловград, надеялся устроиться: в противном случае должен был вернуться в Будапешт. Мы советовали ему вернуться в Италию, чем почти обидели его. Да здравствует организация наших вооруженных сил!
/…/
11 ноября в 6 часов отправились в путь.
/…/ В 16 часов прибыли в Дебальцево. Холод постоянно усиливается.
Этапный штаб вспоминаю с большим отвращением и состраданием. Им командовал подполковник, впавший в детство, который любил официантку из офицерской столовой. Молодая хорошенькая русская всеми там командовала. Мы смеялись и шутили, но один подчиненный посоветовал быть осторожнее, если не хотим закончить «немедленно на передовой»! Старому подполковнику не нравились наши шутки и намеки. Он сразу устроил скандал, потому что мы испачкали пеплом сигарет тарелки из-под вторых блюд.