/…/
Медленно появляются на поверхности воспоминания, как из моря тумана. Равнина, свист бури, которая рассеивает снег, уничтожавший и немцев, и итальянцев, и русских, и венгров, и румын. Или ту ночь, когда горел сарай, заполненный сотнями раненых и обмороженных в ограниченном пространстве, там было столько людей, что они могли с трудом только сидеть на коленях, держа руки крест на крест, громоздились все буквально друг на друге. И тех офицеров, которые плакали в тишине на дороге с обмороженными руками и теперь были брошены на земле, на ветру, который свистел и нес мелкий снег, ложившийся тонким слоем на клочья сухой травы. Тогда за час можно было набрать снега и приготовить котелок теплой воды. И те тяжелые переходы по колено в снегу, а вдалеке, за нашими спинами были «катюши», советские многоствольные минометы, которые жестоко стреляли. Мы бросались в черные воронки от взрывов в снегу, перепрыгивая из воронки в воронку. Тогда мое сердце билось неистово. Ничком в снегу, слышу за спиной, раненые кричат и умоляют о помощи. Взрослые люди, солдаты, которые кричат «мама», производили неизгладимое впечатление. По крайней мере, на меня, я думал очень часто о моей матери. Мы слышали эти крики умирающих, и сворачивались калачиком, пытаясь глубже залечь в воронки от снарядов, разорвавшихся буквально за минуту до этого, ощущая еще теплый черный перегной и зловонный газ от взрыва. Казалось, что все мы на грани гибели и хватались за любую возможность, как утопающий за соломинку.
У меня еще в ноздрях отвратительный запах жирной смазки для пулеметов, распространявшийся, когда оружие становилось почти раскаленным от стрельбы. Это было в первые дни отступления, когда мы имели еще тяжелое оружие и боеприпасы. Наше оружие было не приспособлено к морозу. На линии фронта на Дону и позднее на Калитве, пулеметы нуждались в обогреве огнем и держали их замотанными в одеяла, как малых детей. Когда началось отступление, грели их меньше, потому что и так они были раскалены; а в дальнейшем бросали по дороге, если они заедали. Также боеприпасы пришлось бросать постепенно в отступлении по дороге. По дороге, на которой умирали от голода и мороза мулы, тянувшие сани, или мулы, оставленные на какую-нибудь минуту без присмотра ночью, обычно пропадали, их съедали голодные отставшие. Русские наоборот имели хорошее индивидуальное оружие, работающее при низких температурах, их парабеллум с барабанным магазином стрелял сразу, даже после нескольких часов нахождения под снегом. Это было грубое, но надежное оружие. Также и русские танки были заметно грубо сделаны из листовой стали, которая имела заметные неровности, величиной больше чем в дюйм, казалось, были сварены кислородно-водородным пламенем сварочного аппарата. Их изготовляли в большинстве своем не в сборочных цехах.
Уверен, что никогда не забуду запахи. Те запахи от выхлопных труб танков и автомашин. Они отпечатались в моем мозгу, не знаю почему, но этот запах отличается от запахов выхлопных газов моторов в нашем климате. Или запах внутри изб. Это было зловоние берлоги: запах прокисшей капусты, плесени, мокрой одежды, пота, язв и ран обмороженных и раненых. Было зловоние от немытых тел, теплого дыхания и тепла в избе. Еще у меня на слуху одно немецкое слово, слово ценою в жизнь – это raus. Это сокращенное от heraus (по-немецки «вон»), но надо сказать, более мягкое выгнать, но использовали более быстрый и зверский крик raus! raus! Крик raus! был основным криком войны в окружении. Его кричали немцы с двойной «р» – «rraus!», чтобы прогонять из зловонных и теплых изб нас. Кричали это и мы для того, чтобы выгнать немцев. Начинались крики «raus», когда наступала ночь, когда боролись за места в избах. Или нападали на избы закрытые с криком «raus» в темноте ночи. Немцы кричали дико, почти как лай “raus!” “raus!”. Этот их лай напоминал нам о бешеных псах.
/…/
Русские солдаты почти все были лучше защищены от холода. Поверх обычной униформы надевали на себя стеганые костюмы, которые закрывали тело непроницаемо, такую одежду альпинисты называют сейчас пуховиками. На ногах надеты валенки из войлока или специальная обувь, подобная валенкам. В верхней части их костюмов, или комбинезонов был капюшон на меховой подкладке с застежкой-молнией. В таких костюмах можно было лежать на снегу в открытом поле и не получить никаких обморожений. Также и немцы, во всяком случае если не все в такой степени, но были защищены от холода подобным же способом. Итальянцы были гораздо хуже одеты. Альпийские стрелки среди наших войск были более защищены от холода. Даже в процентном соотношении у нас было больше овчинных шинелей, чем в других войсках; такие одежды защищали довольно хорошо верхнюю часть корпуса, но оставляли почти неприкрытыми нижнюю половину тела. Некоторые из нас, не многие, конечно, надевали на себя непромокаемые белые маскировочные тканевые комбинезоны; но их надевали на себя под меховые шинели; и тогда прощай маскировка. Какое-то количество из наших альпийских стрелков, возможно половина, одевала не форменные сапоги или ботинки, а валенки, используемые зимой русскими крестьянами. Не уверен, но думаю, что инициатива по изготовлению тысяч и тысяч пар валенок в тылу исходит от генерала Умберто Риканьо, командира дивизии «Юлия». Хорошо помню, что в первые дни января с двухмесячным опозданием, мы выбирали между парами немецкой войлочной обуви с деревянными подошвами и парами так называемых валенок. Они были по колено, как отлитые из одного куска войлока темно-каштанового или серого цвета, часто толщиной в сантиметр, без всяких швов или проклеек. Но был у них единственный дефект, их подошва гладкая, без каблука, она скользила на льду. В них даже без носок ноги были в тепле. Я знаю, что если бы все итальянские солдаты в русской кампании были своевременно снабжены валенками, было бы меньше на десятки тысяч обмороженных. Валенки могли быть использованы только при постоянной температуре ниже нуля, стоит сказать, что существовала опасность идти в них по мокрому снегу, когда была вода или только влажность, валенки впитывали ее по капиллярам, как промокательная бумага или губка. Эластичные и гибкие валенки легко создавали пространство для ноги, которая распухала от длинных переходов. Альпийские ботинки более подходят для лыж, они с двойными каучуковыми подошвами, но были неудобны, когда нога распухала от мороза и тяжелого труда. Я действительно видел много раз, как альпийские стрелки были вынуждены отказываться от лыжных ботинок, это происходило в основном в начале. Я уверен, что в некоторых случаях отказ от этого мог обернуться пленом или смертью. Многие спасались, просто заворачивая ноги в лохмотья, связанные веревкой или узлами, или в овечьи шкуры. Во время длительных и тяжелых пеших переходов очень трудно сохранить ноги в тепле. Этого добивались немногие солдаты, не имея ничего другого, надевали пять или шесть пар носок, или даже подшлемников. Думаю, что при температуре в тридцать или в сорок градусов ниже нуля не могло быть иначе. А впереди дорога, дорога ледяная. Вот где нужны были валенки. Ошибкой было, что на подобную обувь не обратили внимания в Риме, за несколько месяцев до того, как отправить альпийских стрелков в Россию. Ведь КСИР[12] имел там уже одну зимовку. Большинство пехотинцев из дивизий «Коссерия» и «Равенна», а кроме того, из дивизии «Виченца», которые стояли на главной линии обороны, поплатились за это, хотя тыловые службы видели их страдания. У них были детские ботиночки облегченного типа, хочу сказать, что утепленный тип тогда использовали альпийские стрелки. Имели смехотворные гольфы и еще более смешные обмотки. Многие носили на голове обычные подшлемники, вязанные из шерсти или крапивы, такая одежда подходила для защиты от холода зимой в России так же, как решето могло быть пригодным для хранения жидкости. Хуже всех дела обстояли у солдат из дивизии «Виченца», у них не было ничего, даже по сравнению с венграми и румынами.
Такая же неподготовленность к низким температурам была и у автотранспорта. Уже в феврале 1942 года распространялся циркуляр среди военных штабов, составленный при содействии КСИР, в отношении техники и нашего военного автотранспорта, который столкнулся с трудностями в России за едва прошедшую зиму 1941/42 годов. Там предлагалось внести некоторые модификации в автотранспорт, который используется в России. Этот циркуляр пришел в дивизию «Юлия», когда дивизия находилась на Пелопоннесе, со штабом в Науплии. Я помню, что прочел в нем много интересного. Однако он много меньше был важен для меня, чем для Военного министерства в то время. Это не дало практического результата, и циркуляр остался письмом мертвецу. Мы отправились в Россию с парком автотранспорта, задуманного и созданного для использования в итальянском климате и поэтому совсем не приспособленному, в отличии от германского и советского автотранспорта, к суровому русскому климату. Помню также хорошо, что некоторые автомобили, принадлежащие штабу дивизии «Юлия» были подготовлены для войны в африканской пустыне и были выкрашены маскировочными пятнами желтого и песочного цвета. Когда выпал первый снег, (мы были уже на Дону) нам потребовалось несколько десятков килограмм белого лака. Составили формуляр, генерал Риканьо подписал его, и краска прибыла, по правде говоря, быстро. Но в первые сильные морозы большая часть краски отслаивалась и видна была прежняя окраска цветов африканской пустыни. Также белая краска отлетала и с других автомашин, и снова показывался их первоначальный цвет темный или темно-зеленый. На снегу они были видны на расстоянии в несколько километров.
Вторая часть
В штабе дивизии «Юлия», среди других задач, я должен был составлять так называемый «исторический дневник» дивизии. Речь идет о том, чтобы каждый день вписывать в книгу записей различные события и даты, отражающие, в общем, жизнь альпийской дивизии. Прежде всего я записывал новости боевых частей, их дислокацию, возможные передвижения; потом оперативные приказы, затем возможные военные действия, или действия в партизанской войне; и в конце заключал текст каждый день отметкой максимальной и минимальной температуры, которая была в то время.