р обороны «Сфорцеска» и переместиться на линию фронта на севере, в сектор, примыкающий к венгерским войскам. В общем секторе альпийских стрелков «Тридентина» занимала линию фронта на севере, «Юлия» в центре и «Кунеэнзе» на юге. Батальон «Монте Червино» дислоцировался в Россоши, в городе, находящемся в трех десятках километров от Дона, как резерв армейского корпуса.
Три альпийские дивизии вместе прикрывали фронт вдоль Дона длинной в пятьдесят километров по воздушной линии и свыше восьмидесяти километров по земле, если следовать изгибам реки. Фронт, таким образом, по длине был абсолютно непропорционален наличным силам и в особенности имеющимся транспортным средствам; он должен был, по крайней мере, сокращен вдвое для создания эффективной обороны. Батальоны располагались таким образом: два на передовой и третий на запасных позициях, которые от главной линии обороны находились на расстоянии от трехсот до пятисот метров. Расширение фронта не допускало создание резерва – одной из трех дивизий. В качестве резерва была использована пехотная дивизия «Виченца». «Виченца» была сформирована в основном из людей пожилого возраста и имела ограниченные средства и вооружения; в ней было около десяти тысяч человек, это почти половина альпийской дивизии, и не было ни одного артиллерийского орудия.
Поэтому можно сказать, что позади альпийских дивизий не было никаких реальных резервов. От Дона до Бреннеро пустота. Хотя левый берег Дона был плоским и низким, а правый берег, который был в наших руках, возвышался от двадцати до тридцати метров над уровнем реки. В тылу трех альпийских дивизий, в тридцати километрах, проходили параллельно Дону близко одна от другой, дорога и железная дорога. Эти дороги вместе составляли рокадные коммуникации. Длинная дорога проходила из Россоши, штаба Альпийского корпуса, на север, через несколько населенных пунктов. Основным из этих населенных пунктов, расположенных вдоль дороги, была Поповка, где находились базы снабжения и склады дивизии «Юлия».
Оперативный штаб «Юлии» был выдвинут вперед на двадцать километров от Поповки, в десяти километрах от Дона, на хуторе Куреной. В секторе, который держал Альпийский армейский корпус, река имела ширину до шестисот метров. Течение реки медленное, вода глубокая. С нашего берега Дона наблюдали пейзажи равнины и бледно-желтые поля пшеницы и подсолнуха, панорама почти без населенных пунктов.
Хутор Куреной состояла из двух рядов изб, растянувшихся на несколько сот метров и большой церкви с многочисленными куполами в виде луковиц. Эту церковь использовали под сельскохозяйственный склад в местном колхозе. В церкви был расположен пост штаба дивизии «Юлия».
/…/
Деревня была недалеко от фронта и почти полностью оставлена гражданским населением. Остался староста, начальник селения. Он был назначен еще немцами, которые были в Куреном до нас, к старосте военное командование обращалось для конфискации продовольствия и жилья. Староста Куреного был среднего возраста и сильно хромал. В первые два дня январского отступления его видели в нашей колонне, наверное, он боялся своих компатриотов, которые убили бы его за сотрудничество с оккупантами.
У нас было два десятка пленных; они заготавливали дрова в ближайшем лесу под охраной альпийских стрелков. Вечером, вернувшись в Куреной, пленные кололи и пилили дрова и складывали штабелями, делая заготовки для использования в «поросятах». Мы обращались с пленными хорошо, в частности давали им большое количество пищи.
/…/
В офицерской столовой, однажды осенью 1942 года, радио передавало сообщения о высадке американских войск в Касабланке, в Марокко. Во внезапно наступившей тишине после чтения новостей, я воскликнул очень громко: «Ах, но тогда нас ждет военное поражение». Генерал Умберто Риканьо посмотрел на меня, приказал медленно и холодно: «Корради выйди». Я вышел. Но никаких последствий не было. Риканьо забыл или сделал вид, что забыл мой громкий комментарий.
/…/
Дон теперь замерз, и каждую ночь появлялись разведывательные патрули с обеих сторон, но их действия были незначительными. Несколько пленных попали в руки альпийских стрелков, большей частью это были дезертиры, которые переходили на нашу линию обороны. Офицерам нашего отдела «И» (информационного), эти дезертиры рассказывали, почти единодушно, что в селения на том берегу прибывали по ночам войска, которые там оставались, ожидая приказа. Не верю, что официальные рапорты отдела «И» из «Юлии» и из других альпийских дивизий были авторитетны для высшего немецкого командования. Они полностью доверяли только воздушной разведки, которая, напротив, не отмечала ничего существенного.
Между фронтом, штабами и тылом в Поповке дороги были очищены от снега и размечались высокими столбами с привязанными наверху пучками соломы. Тем временем, альпийские стрелки мастерили более или менее элементарные сани, которые служили нам много раз, при строгой экономии горючего, расход которого был ограничен. Вдоль дорог между Поповкой и фронтом были вырыты через каждые пять километров подземные убежища, которые использовали как места отдыха. Но настоящий подземный город был вырыт на линии обороны на Дону. Большую работу там провели альпийские стрелки для подготовки прекрасной защиты от холода и от русских. Со строительством убежищ зарождалась надежда, которая потом почти становилась убежденностью, что зима пройдет довольно безопасно на Дону, и что русские никогда не будут сильно атаковать. Этот оптимизм, исходивший от высшего немецкого командования, заразил почти всех.
Холод усиливался. Прибыла странная обувь, предназначенная для защиты от холода ног часовых альпийских стрелков на Дону. Она состояла из специальной деревянной подошвы, широкой, как снегоступы и тканевого голенища, высотой в семьдесят сантиметров. Часовые наполняли голенища соломой и надевали их на обычную обувь. С усилением мороза отдали приказ укорачивать смены часовых. Если ночью была пурга, смены часовых делали через каждые двадцать минут. Температура опускалась, и сильные морозы воздействовали на оружие, на автотранспорт, на все. Из Италии, или из тыла прибывали железнодорожные вагоны, перевозившие мороженую картошку, которая была как камень. Когда ее выгружали с автомашин, был шум, как от падающего гравия. Хотя мороженая картошка имела неприятный вкус, но ее пищевая ценность оставалась неизменной. /…/
Третья часть
Утром семнадцатого декабря 1942 года около восьми часов термометр показывал двадцать шесть градусов ниже нуля. Ночью температура понизилась до двадцати девяти градусов. Я отмечал температуру в дневнике, который генерал Риканьо теперь назвал «На фронте II армейского корпуса». Риканьо сказал мне тихо: «…который был прорван русской атакой.»
Дивизия «Юлия» получила приказ идти закрыть брешь, пробитую в линии обороны дивизий «Коссерия» и «Равенна» и одного немецкого полка. Риканьо был как всегда спокоен, а в это утро больше, чем обычно. «Вы, – говорил он со своим пьемонтским акцентом, – направляетесь в Талый. В Талый необходимо представить в штабе II корпуса информацию, что дивизия «Юлия» начала движение. Одна группа уже в пути, остальная часть дивизии следует за ней. Вот копия оперативного приказа. И вот рулон с драгоценными картами стотысячного масштаба. Вы должны доставить эти карты командирам наших частей по пути следования. Потом они получат другие приказы». «Слушаюсь», – ответил я.
Между Куреным и Талым была сотня километров. Единственная дорога была забита и покрыта полуметровым слоем снега и льда. Шел снег, как обычно в России, и температура была в несколько десятков градусов ниже нуля. Я поддел две пары шерстяных кальсон, потом униформу, белый маскировочный комбинезон, военную шерстяную шинель, шапку из кошки. Эту шапку моя мать прислала по почте. Также надел мои лыжные ботинки. На автомобиле со мной были водитель и капрал. Они перевозили ящик мясных консервов, ручную гранату, большую бутыль замерзшего вина, завернутую в мешке, граппу, хлеб, галеты, кроме того, несколько покрывал и мой кожаный мешок. /…/
Уже через два дня в одежде завелись вши, большие, как рисовые зерна; они были не чувствительны к морозу, от них спасало только кипячение.
/…/
В Талом штаба II армейского корпуса, которому подчинялись дивизии «Равенна» и «Коссерия», больше не было. Хутор горел, сотни и сотни изб горели ночью. Дорога была пустынна. Двигались вперед по замерзшей дороге мимо нескончаемых изб, забитых мертвыми. Резкий запах дыма и ужасный холод.
Линия фронта проходила вдоль Дона. Слева, севернее Альпийского армейского корпуса, располагались мадьярские части из 2-й венгерской армии. Справа располагались немецкие части, 8-я итальянская армия (дивизии «Коссерия», «Равенна», «Пасубио», «Торино», «Челере», «Сфорцеска») потом были румынские части, за ними новые немецкие части, потом Сталинград. Я уже видел зимние оборонительные позиции, подготовленные на Дону. Знали, что только один батальон из дивизии «Юлия» под названием «Джемона» был отрезан от остальных. Была вероятность, что русские знали о прочности линии обороны альпийских стрелков и это они не могли игнорировать. Поэтому на фронте альпийских стрелков не было атак. Атаковали, напротив, юго-восточнее оборонительных позиций дивизии «Кунеэнзе», ближе к Сталинграду, прорвав одновременно оборону в немецком, румынском и итальянском секторах. Вдоль этих секторов фронта советские войска располагали значительными силами (6-я армия и 1-я гвардейская армия), которые должны соединиться на плацдарме на правом берегу Дона. На фронте мы имели недостаточные силы, которые были ослаблены под действием низких температур, хотя мы боролись с холодом как могли. Кроме того, русские избегали наступать против фронта альпийских стрелков и атаковали в другом месте, создавая большое окружение, судя по карте. Русские планировали атаковать в южном направлении, к Миллерово и Ростову, чтобы запереть в мешке все оперативные соединения между излучиной Дона и Черным морем, создав двойное окружение у Сталинграда. Этого мы ожидали, и так и пытались сделать русские.